Энеида (Вергилий; Шершеневич)/Песнь одиннадцатая
| ← Песнь десятая | Энеида Вергилия Песнь одиннадцатая | Песнь двенадцатая → |
| Оригинал: лат. Aeneis. — Источник: «Современник», 1852, том XXXV, с. 217-242 |
- Википроекты
Tam vero in tectis praedivitis urbe Latini
Praecipuus fragor et longi pars maxima luctus:
Hic matres miseraeque nurus, hic cara sororum
Pectora maerentum, puerique parentibus orbi
Dirum exsecrantur bellum Turnique hymenaeos.(Из одиннадцатой песни.)
Между тем поднялась Аврора из волн океана,
А Эней , волнуемый много заботой — собратов
Павших могиле предать — и смертью столь многих печалясь,
С первой зарёй победитель богам совершал он обеты.
Ветви обсекши кругом, огромный дуб на могиле
Он водрузил и украсил блестящей бронёю, добычей,
Взятой с Мезенция мужа, тебе посвящает, великий
Брани владыко; он гребень шелома, росящийся кровью,
Вешает там, усечённые дроты и панцирь, двенадцать
Раз от ударов пробитый; по левую сторону медный
Щит и меч в ножнах из кости слоновой привесил.
И тогда, обратившись к соратникам (ибо толпою
Все вожди окружали его), он так начинает:
«Сделано дело великое, мужи; а что остаётся,
Этого ждите без страха; вот те доспехи, в которых
Царь красовался надменный; вот первая брани добыча;
Здесь тот Мезенций во власти моей. Теперь нам открылся
К городу путь и к Латину царю; готовьте оружье
И на войну обратите ваш ум и надежду; и если
Воля богов поднять знамёна нам позволит и рати
Двинуть изь лагеря в дело, чтоб вы, от неведенья, знаком,
Данным внезапно, умов не тревожили ваших, — иль медля
Не опоздали бы делом. Теперь предадим мы могиле
Павших товарищей прах: та единая честь остаётся
Им в Ахероне глубоком. Идите — сказал он — и душам
Доблестных мужей, которые кровью своею купили
Эту отчизну для нас, отдайте долг ваш последний.
Прежде всего отправим в город Эвандра печальный
Тело Палланта, которого рок, не взирая на доблесть,
Б день злополучный похитил и ввергнул в вечную бездну.»
Так говорил он и плакал, потом удалился к порогу.
Где бездыханное тело Палланта старый Ацетес
Муж охранял: он в прежние годы оруженосцем
Был у парразиева мужа Эвандра; но милому сыну
Спутником шёл он несчастным, в годину несчастную данным.
Вкруг стояли рабы, стояли толпою трояне
И троянки, печально власы по плечам распустивши.
И едва лишь Эней вошёл высокою дверью,
Страшный вопль до небес подняли, в грудь ударяясь;
Стоном печальным и криком всё царское зданье взревело.
Он же, Палланта прекрасного лик и голову видя,
На изголовьи высоком, и белую грудь, в ней авзонской
Пики глубокую рану, заплакал и речи такие
Молвил: «о юный герой, сожаленья достойный, в тебе ли
Мне позавидовал рок, сперва улыбавшийся счастьем?
Чтоб не увидел ты нашего царства, иль в домы родные
Не возвратился к отцу победитель? Не то обещал я
Старцу Эвандру, мой друг, о тебе, когда отходил я,
И когда, обнимая меня, на великое царство
Он посылал, со страхом мне повторяя, что храбры
Наши враги и на брани опасны. И ныне несчастный,
Тщетной надеждой ласкаясь, быть может, творит он обеты
И алтари отягчает дарами. Мы же в печали
Юноши труп бездыханный, покончивший всё с небесами,
С горем и тщетною честью к нему провожаем. Несчастный!
Ты погребенье плачевное сына увидишь! Таков ли
Должен был он возвратиться, такого ль ты чаял увидеть?
Это ль победный путь? и это ль великое слово,
Данное мною тебе? но нет, о Эвандр! не в постыдном
Бегстве увидишь сражённого сына; спасеньем постыдным,
Он не заставит тебя пожелать прискорбной кончины.
Горе мне, горе! какую опору Авзонья теряет!
Мужа какого! и ты, мой Асканий, чего ты лишился!»
Так оплакав, Эней повелел несчастного тело,
Снявши с одра, унести, и, избравши тысячу мужей
Ратных из целого войска, с ним посылает,
Чтоб провожали с последнею честью остатки героя,
И сострадали горю отца, в печали великой
Малая дань утешенья, но должная бедному старцу.
И не медля другие плетут для мягких носилок
Хвороста гибкие лозы, вплетают дубовые ветви
И устроенный одр осеняют зеленью листьев;
А на вершине одра, на ложе сельском положили
Юношу, словно цветок, сорванный девственной дланью,
Нежной фиалки красу иль томного цвет гиацинта,
Не потерявших ещё ни свежести блеска, ни формы,
Но не питаемых больше землёю: матерь родная
Сил не дает им она. Потом сам Эней две одежды
Вынес, блестящих багрянцем и золотом вышитых туго:
Эти одежды ему сама сидонянка Дидона
В дар принесла, любившая труд, и своими перстами
Золотом нежным расшила прекрасные ткани. Из этих
Он покрывает одною остатки бренные мужа,
Праху печальный последнюю честь воздаёт и покровом
Кроет усопшего кудри, добычу пламени вскоре.
Много притом и брони с побеждённыхь на брани лаврентов,
Много добычи везти повелел он длинной чредою,
И коней вести боевых и много оружья,
Взятого с павших врагов. А пленников, пойманных в битве,
Руки связав на хребте, назначает жертвами тени
Павшего мужа, чтоб кровью своею костёр оросили;
А самим вождям, на шестах повесив доспехи
Вражьи, нести повелел, имена написав убиенных.
Вот и Ацета ведут, годами согбенного старца;
Он то грудь терзает руками, то очи когтями
Рвёт, то во прах повергается телом старик злополучный.
И колесницу ведут, обагрённую рутулов кровью;
А за нею и Этон, конь боевой, головою
Долу поникши, идёт и плачет, и крупные слёзы
Морду его орошают: на нём не красуется сбруя.
Те несут шелом и копьё: другие ж доспехи
Турн победитель имеет. За ними печально дружина,
Грустные тевкры идут и тирренян вожди и аркадцев
Строй, с обращёнными копьями в землю. Когда удалился
Ход погребальный, предлинной чредой потянувшись далёко,
Остановился Эней и сказал со вздохом глубоким:
«Рок непреклонный меня призывает к новым рыданьям,
К той же войне неизбежной; привет мой последний на веки,
Доблестный витязь, прими и на веки прости.» И, сказавши
Это, к высоким стенам он путь направляет обратный.
Вот уже и послы от латинского прибыли царства,
Ветвью оливы чело увенчав, позволения просять:
Воинов павших тела, поверженных в прахе железом,
Чтоб возвратил и дозволил могиле предать; что не должно
Брань с побеждённым вести и лишённым дыхания жизни;
Чтоб пощадил друзей и некогда названных тестей.
Выслушал добрый Эней справедливого дела просящих,
Дал позволенье и с речью такою к ним обратился:
«Что за судьба, о латины, в такую войну вовлекла вас
И от друзей убегать заставляет? Вы просите мира
Мёртвым и павшим во брани; но я и живым уступить бы
Очень желал. И если б судьба мне жилища и места
Не указала, то я не пришёл бы; не с вашим народом
Брань я веду; но царь ваш презрел и союз наш и дружбу,
Гостепримство попрал и предался оружию Турна.
Если же Турн желает борьбу окончить оружьем,
Если готовится тевкров изгнать, то было бы лучше
И справедливее, чтобы он сам устремился в опасность,
Жизнь подвергая, и этим оружьем со мною померял
Силы свои; и кому из нас предназначено будет
Жить, пусть в-живых остаётся. Теперь же идите, несчастным
Вашим собратам готовьте костры и огонь погребальный.»
Кончил Эней, а они, изумлённые, молча стояли,
Долго держа друг на друга взор обращённый и лица.
Только Дранк, старик враждою и злобою вечной
На молодого Турна пылавший, так отвечает:
«О, знаменитый молвой и ещё знаменитее дивом
Подвигов ратных, троянский герой! какой похвалою
К небу тебя вознесу? правоте ли твоей удивляться
Прежде, иль ратным трудам и деяньям? мы с благодарным
Сердцем речи твои унесём в отеческий город.
Если желанью поможет судьба, мы тебе обещаем
Дружбу с Латином царём; а Турн пусть другого союза
Ищет себе. И будет нам даже приятно помочь вам
Стен воздвигать роковую громаду и камни для новой
Трои носить на плечах.» Сказал и все однодушно
Речь зашумели такую ж. И вот, заключив на двенадцать
Дней перемирье, идут безопасно латины и с ними
Тевкры идут по горам и лесам. Поражённый секирой,
Ясен трещит и валится; трещать поднебесные сосны,
В прах упадая: и дубы скрипят под клином; благовонный
Кедр и громадные вязы везут на скрипучих телегах.
И уже молва, предвестница горя, летая,
Царский дворец и Эвандра царя наполняет тревогой,
Та же молва, что недавно победы Палланта гласила.
Вот устремились аркадцы к вратам, по обычаю предков
В длань захватав погребальные факелы; блещет дорога
Длинной чредою огней и далеко поля освещает.
А тирренян отряд, напротив выступая, с печальной
Слился толпой; и, увидев их всех, к домам подходящих,
Мятери плачем и воплем наполнили города стогны.
Не было силы и средств удержать поражённого горем
Старца Эвандра: летит он в средину толпы и, носилкам
Стать повелев, повергся на тело, стеня и рыдая.
И едва сквозь рыданья и стоны прорвались такие
Речи: «не то, о Паллант, обещал ты отцу, говоривши,
Что безрассудно не будешь вверяться жестокому Марсу!
Знал я, как много тебя обольстит та первая сладость
Бранной хвалы и в первой победе геройская слава.
О злополучная юность, начало несчастное, горький
Опыт столь близкой войны! И никто из богов не услышал
Жарких молитв и обетов моих! И ты, о блаженной
Памяти милая сердцу супруга, счастливая смертью
Ныне твоею, ты чувствовать горя такого не будешь!
Я же, напротив того, жизнью свой рок победивши,
Сына отец пережил! И тебя, за союзною ратью
Тевкров пошедшего, рутулы злые убили! о лучше б
Жизнь у меня вы отняли! и пусть бы с торжественным этим
Шествием в дом возвращался я сам, а не милый Паллант мой.
Я не виню вас, о тевкры, ни нашего с вами союза,
Ни договора, ни дружески данной руки; уж такая
Участь видно на старость меня ожидала; и если
Смерть преждевременно сына ждала, то меня утешает
То, что он умер, оставив тысячи волсков побитых
Прежде на брани и тевкров повёл на латинские земли.
О, Паллант! я сам не иным торжеством освятил бы
Память твою, как благочестивый Эней, как трояне
И тирренян вожди и вся дружина тирренян.
Сколько великих трофеев несут, твоею рукою
Снятых с побитых враговь! и если бы равные лета,
Если б мне прежняя сила, твой также в огромных доспехах
Здес красовался бы образ, о Турн; но что ж я несчастный
Вас замедляю, трояне, на ратное дело? идите
И Энею речи мои передать не забудьте:
Если ещё я влачу печальные дни без Палланта,
Мщенье виною тому; он видит, сколько он Турна
В жертву обязан принесть и отцу и несчастному сыну;
Это единственный путь к заслуге его и спасенью.
Мне уж не думать о радостях жизни; да я не ищу их;
Только для тени Палланта хотел бы принесть утешенье.»
Между тем вознесла уж Аврора свой свет животворный
Для злополучных людей, призывая к трудам и заботам.
Вот уже и Эней, уже и Тархон предводитель
На крутом берегу костры воздвигают, и всякий,
Предков обычай храня, туда убиенных собратов
Трупы сносил, и вспыхнуло пламя: дым чёрный,
Тучей клубясь, во мрак погружает высокое небо,
Трижды вокруг костров запылавших конных дружина
В светлой броне обскакала; трижды печальное пламя
Смерти конями очистили мужи, из уст издавая
Вопли и стоны; слезами кропят и доспехи, слезами
Землю кропят; и ратников крики и трубные звуки
К звездному своду несутся. Другие же в пламя бросают
Взятую с павших латинов добычу: бросают шеломов
Много, прекрасных мечей и узд и колёс быстролётных;
А иные бросают щиты, несчастливые брони,
Дар им знакомый. Много быков приносят на жертву
Смерти, щетинистых вепрей, со всех захваченный пастбищь
Скот у костров закалают. И видят трояне повсюду
По берегу горящие трупы собратов и, сидя
Вкруг обгорелых костров, оторваться не могут, доколе
Влажная ночь не одела небес в блестящие звезды.
А с другой стороны латины несчастные также
Много и много сложили костров, предавая отчасти
Множество павших земле, а отчасти с бранного поля
В ближние страны везут иль родным городам возвращают.
Прочих в огромную кучу свалив, остатки кровавой
Сечи, жгут без числа и без чести; широкие нивы
Блеском горящих огней повсюду сияют далёко.
Третий день согнал уж с небес холодные тени:
Вот латины, печально разрыв глубокие пеплы,
Кости из них вынимают и тёплый кроют землёю.
А в столице Латина, в богатых царских чертогах,
Шум и смятенье и плач и доля великая горя.
Матери здесь и несчастные жоны и нежные сёстры
Плачут о горькой потере; там дети сиротки рыдают,
Все проклинают жестокую брань и Турна женитьбу.
Пусть один — говорят — один добывает оружьем
Скиптр италийского царства и первых почестей ищет.
Мстительный Дранк поджигает умы, уверяя, что только
Турна Эней вызывает, что с Турном померяться хочет.
Много притом различных суждений и в Турна защиту:
Много его защищает царицы великое имя,
Много и доблесть его и слава подвигов ратных.
Между волнений таких и страстей, разгоревшихся сильно,
Вот и послы идут от высоких стен Диомеда
И приносят печальный ответ , что все их усилья,
Все их старанья были напрасны: ни просьбы, ни деньги,
Ни дорогие дары не имели успеха; что нужно
Или другого союза искать, иль просить у Энея
Мира. Не знает Латин, что делать от горя такого.
Видно, Эней роковой водим и судьбою и небом,
Явно вещают и гнев богов и столько пред взором
Свежих могил. И тогда Латин к великому сбору
Всех созывает сановников царства, к высоким чертогам
Им собираться велит. И они собрались и к чертогам
Царским текут, наполняя дороги; а сам он, с печальным
Сидя челом, по летам почтенный и первый по власти,
Царь повелел послам, от стен этолийских пришедшим,
Речи держать и в порядке представить ответ Диомеда.
Вот языки приумолкли, и Венул, царю повинуясь,
Так говорит: «о граждане! видели мы Диомеда,
Видели лагерь аргивский и, путь наш измерив далёкий,
Все победили преграды; да, и касались той сильной
Длани, низвергнувшей стены Ильона. В то время на нивах
Япикса, где возвышается Гарган, он, победитель,
Там воздвигал Аргириппы твердыни, от родины прежней
Так получившей названье. Когда нас ввели к Диомеду
И говорить повелели, мы тотчас дары предлагаем,
Имя и род наш ему говорим, и кто объявил нам
Брань, в с какою мы целью прибыли в Арпы. Всё это
Выслушал он благосклонно и дружески так отвечал нам:
«О счастливый народ, потомки сатурнова царства,
Древней Авзонии сыны, какая судьба возмущает
Ныне спокойствие ваше, на брань с неизвестным народом
Вас призывая? Но все мы, которые землю Ильона
Нашим мечом осквернили (не буду о том говорить я,
Сколько потерь понесли мы, у стен ратуя высоких,
Сколько героев легло на дне Симоиса), повсюду
Терпим жестокую кару и муки уж все испытали
За преступленья наши; о нас и Приам пожалел бы.
Знает о том роковое светило Минервы и знают
Скалы Эвбеи и мститель утёс Кафарейский. И после
Этой войны к различным странам гонимые бурей:
Царь Менелай у столбов отдалённых Протея в изгнании
Жизнь ведёт, а Улисс этнейских видел циклопов.
Что я скажу вам о пирровом царстве? что о пенатах
Идоменея низверженных? что о локрийцах, живущих
На берегах либийских? Сам царь миценский, великий
Вождь знаменитых ахивян, рукою преступной супруги
Жизни лишён, едва лишь ступил на пороги чертогов,
И покорённой Азии — — — трон захвачен.
Мне самому позавидовал рок и боги не дали
Снова увидеть родных алтарей, ни любимой супруги,
Ни Калидона прекрасного. Да, ещё и поныне
Страшные знаменья взоры мои ужасают. Я видел
Спутников гибель моих, на крыльях в воздушные страны
Взнесшихся дивно, и птицами ныне уныло скитаясь,
Над берегами реки, увы! жестокая кара
Сердцу любезных собратов! — печальными криками скалы
Все наполняют. Я должен был ждать тех великих несчастий
С той минуты ещё, когда я, безумец, железом
Тело богини дерзнул поразить — деснице Венеры
Рану копьём нанести. О нет, меня не вводите
В эту войну; и с тевкрами ныне вести не хочу я
Войн никаких, по падении Трои: довольно наказан
Я за прошедшее зло и о нём позабыть я хотел бы.
Те же дары, что с родных берегов ко мне принесли вы,
Вы предложите Энею: мы в битве друг с другом сходились,
Силами мерялись вместе: поверьте, ведь я испытал уж,
Знаю, каков за щитом он возносится стришный, как вихрем
Дроты пускает; и если бы земли Ильона имели
Двух героев таких, тогда бы троянец под стены
Инаха сам подступил, и оплакивать стали бы греки
Свой изменённый удель. И если что либо под твёрдой
Трои стенами нас замедляло, то греков победе
Только энеев да гекторов меч служили преградой;
Только они отклонили её на десятое лето.
Оба бесстрашны, оба прекрасной бронёй знамениты.
Но Эней благочестием первый: с ним заключите
Тесный союз, во что бы ни стало; но остерегайтесь
Силами меряться с ним.» Ты слышал, о царь наш найлучший,
И Диомеда ответ и его о войне заключенье.»
Так говорили послы, и ропот различный носился
По изумлённым авзонян устам: так точно стремленье
Быстрой реки замедляют утёсы, и спёртая бездна
Ропщет, и берег соседний от волн раздражённых трепещет.
И лишь только умы усмирились, уста приутихли,
Царь, помолившись богам, так начал с высокого трона:
«О, латины! давно я желал об этом великом
Деле решить, и было бы лучше созвать вас к совету
Прежде, чем ныне, когда уж враги стоят под стенами.
Граждане, намь не по силам война с потомками неба
И с непреклонными мужами в брани, которых ни битвы
Не утомляют, ни могут смирить пораженья: оружья
Не покидают они. А если какую надежду
Вы полагали в оружьи этолян, её вы оставьте,
Всяк на себя полагайся; вы видите, сколько ничтожна
Эта надежда. И ныне в каком положении жалком
Наши дела, пред взором имеете вашим, руками
Можете всё ощущать. Никого обвинять не хочу я:
Всё, что храбрость могла величайшая сделать, то храбрость
Сделала; всеми сражались мы силами нашего царства.
Я изложу вам мысли мои, которые ныне
Заняли ум мой сомненьем: послушайте только, я вкратце
Всё поясню. У меня недалеко от берега Тибра
Древнее поле лежит, простираясь на запад далёко,
Даже до самых сиканских пределов. Там рутулы сеют,
Сеют аврунки, ворочают плугами твёрдые холмы,
А на вершинах крутых пасутся прекрасные овцы.
Вся та страна и с лесом сосновым высокие горы
Пусть остаются для тевкров, за дружбу их с нами: дадим им
Равное право в союзе и царство делить призовём их.
Пусть остаются, и если земля им так полюбилась,
Пусть и свой город построют. А если они пожелают
В страны иные уплыть и, от нашей земли удалившись,
В дружбу с иными войти, то мы им двадцать построим
Из италийского дуба ладей, и более даже,
Если наполнить их могут; лежит у берега срублен
Лес и готов; пусть сами число обозначат и форму
Этих ладей; мы дадим и рабочих, и меди и снасти.
Кроме того мы пошлём из первейших народа латинов
Избранных сто послов с оливными в длани ветвями:
Эти дары понесут, таланты кости слоновой
И золотые, и кресло, и трабею, нашего царства
Знаки. Вы дайте совет, утомлённым делам помогите.»
И тогда тот Дранк, которого турнова слава
Завистью мучила тайной и сердце ко злу побуждала,
Более щедрый и красноречивый, но в битве холодный
Воин, искусный водитель умов на советах, в восстаньях
Сильный и славным по матери именем гордый (отец же
Был неизвестен его), восстал и, такими речами
Злость изливая на Турна, сердца на него возбуждает:
«Добрый наш царь! ты дело столь ясное нам излагаешь,
Что в подкреплении его словами нет нужды: все знают
Дел положенье в царстве, да только не смеют об этом
Речь повести. Да даст мне слова свободу и гордый
Нрав свой на время уймёт, под чьим несчастливым началом,
Чьим и желаньем недобрым, — я выскажу всё, не взирая
На неприязнь и на то, что меня умертвить угрожает, —
Столько погибло вождей знаменитых и весь погрузился
Город наш в плач и тревогу: в то время, как он, осаждая
Лагерь троян, положился на бегство, тот храбрый воитель,
Что устрашает бронёй небеса. О, царь наш найлучший!
К тем же дарам, которых ты много мужам дарданским
Ныне послать повелел, один лишь присоедини ты.
Да не потерпишь, о царь, чтоб наглость тебе помешала
Выдать любимую дочь за прекрасного зятя, достойным
Браком её съединить и этим союзом упрочить
Мир навсегда. А если умами и сердцемь толикий
Страх овладел, то будем его умолять, да позволит
Он, да уступит своё и царю и отечеству право.
И для чего же граждан несчастных опасности явной
Ты подвергаешь так часто, глава и причина всех этих
Бедствий латинской земли? В войне мы не видим спасенья,
Турн, и о мире тебя умоляем; ведь сам ты единый
И ненарушимый мира залог. Я первый, вот первый
Я, о котором ты думаешь, будто я враг твой, — и правда,
Не отрекаюсь от истины этой, — с главою покорной
Сам прихожу и молю: низложи ты надменность и гнев твой,
Сжалься над бедствием граждан и сам уступи побеждённый.
Всюду разбитые, видели мы и смертей и несчастий
Слишком довольно, и наши широкие нивы пустеют.
Если ж, хвалой побуждаемый, в сердце великую храбрость
Носишь и силу, и только мечтаешь о царском величьи
И о приданом царя, то иди и врагам на удары
Храбрую грудь понеси. Для того ли, чтоб Турну с царевной
В брачные узы вступить, мы, толпа, мы ничтожные души,
Непогребённых и неоплаканных жертв, мы на бранном
Поле простёртые будем лежать? но если какая
Сила в тебе обитает и если ты можешь гордиться
Мужеством предков, иди и с соперником меряйся силой.»
Дух необузданный Турна от речи такой возмутился:
Он вздохнул и из груди глубокой такие упрёки
Вырвались: «Речи твои, о Дранк, преобильным потоком
Льются в то время всегда, как надобен меч и десница;
Первый являешься ты на собраньях сената; но только
Эти высокие речи, которыми ты безопасно
Попусту храбро гремишь, не нужны, когда укрепленья
Держат далеко врага и рвы не наполнены кровью.
Речью обычной греми, о Дранк, и меня укоряй ты
В трусости, в бегстве, тогда как твоею рукой низложенных
Тевкров лежат преогромные груды и в поле повсюду
Видны трофеи твои. Но мы испытаем, что может
Эта кипучая храбрость; да нам и врагов недалеко
Нужно искать; посмотри: кругом обступили наш город.
Что же ты медлишь? ударим на них? иль, может быть, только
Храбрость в пустом языке у тебя да в ногах быстробеглых
Будет всегда? побеждён я? бежал? но кто же, о жалкий,
Может меня упрекнуть справедливо, кто только увидит
Вздувшийся Тибр от кровавых потоков, увидит эвандров
Род весь и дом истреблённый и силы лишённых аркадцев?
Нет, не таким испытали меня тот Битий и страшный
Пандар, и тысячи тех, которых я в тартара бездну
Свергнул в тот день — победитель, когда заключённый в окопах
Вражьих и в чуждых стенах оставался. В войне уж спасенья
Нет никакого? Безумец! подобные речи дарданской
Пой голове и клевретам твоим; иди и тревогой
Всё наполняй, всё страхом мути, и силы народа
Превозноси, побеждённого дважды; оружье латинов
Всюду гнети, унижай. Теперь и вожди мирмидонов,
И Ахиллес лариссейский, и Тидид трепещут фригийских
Страшных мечей; и в испуге попятился Авфид, от моря
Адрии вспять обратившись волнами. О хитрость злодея!
Ныне притворствует, будто угрозы моей он боится;
Тем сильнее его ненавижу. Не бойся напрасно:
Эта рука никогда души не отнимет столь низкой:
Пусть остаётся в тебе и в подлой груди обитает...
Царь, обрашаюсь к тебе и к твоим великим заботам.
Если уже никакой ты надежды в нашем оружьи
Не полагаешь, и если мы так уж оставлены всеми,
Что с отступленьем рати однажды мы уж погибли,
И невозвратно счастье для нас, то будем у тевкров
Мира просить и прострём безоружные длани. О если б,
Если бы в нас оставалось хоть несколько доблести прежней!
Тот для меня и счастливее всех и доблестью лучше,
Кто, не желая дожить до такого позора, на бранном
Поле погиб и праха устами вкусил, умирая.
Если ж мы сильны ещё и рать не рассеяна наша,
Если Италии царства ещё остались, и народы
В помощь для нас, и если дорого кровью купили
Тевкры победу себе (велико пораженье и тевкров
И велика их потеря во всём, не менее нашей), —
То для чего мы постыдно на первом шагу подаёмся?
Или, ещё не услышав трубы, от страха трепещем?
Время и час переменчивый тяжкого века как часто
К лучшему вдруг изменялись, и непостоянное счастье,
Часто, над смертным насмешку сыграв, его же нежданно
К лучшему снова ведёт. Но к нам не прибудут на помощь
Ни этолийцы, ни Арпы? но будет Мессап и Толумний
Будет счастливый: но будут другие вожди, от народов
Стольких пришедшие к нам; и слава пойти не замедлит
Вслед за дружиною храброй латинов и ратью лаврентов.
Есть и Камилла, царица прекрасного племени волсков,
Конные рати ведёт и блестящие медью дружины.
Если же тевкры меня на брань одного вызывают,
Если то нравится вам, и я лишь один вам помехой
В благе общественном здесь, то не столько победа
Рук избегает моих, чтоб я в столь великой надежде
Счастья пытать не хотел. Я смело пойду на опасность,
Будь он сильнее Ахилла, в таких же доспехах, руками
Кованых бога Вулкана; за вас и за тестя Латина
Жизнь обрекает тот Турн, который отнюдь не уступит
В доблести предкам своим. Он меня одного вызывает,
Этот Эней, и пусть вызывает, об этом прошу я.
Если разгневаны боги, не дранковой смертью смягчатся,
Если в том доблесть и честь, не ему у меня их похитить.»
Так меж собою они о трудных делах состязались;
А Эней в то время из лагеря двинулся в поле.
Вот и гонец бежит в великой тревоге к палатам
Царским и город волнует смятеньем и вестью, что тевкры,
Вместе с дружиной тирренян, стройною ратью несутся
От Тиберина реки, выступая по целому полю.
Вдруг взволновались умы, народа сердца встрепенулись,
Страсти восстали, кипят, побуждённые гневом; оружья
Требуют юноши жадно, и рать восклицает: к оружью!
Плачут и стонут печальные старцы: отвсюду тревожный
Крик от желаний различных несётся к высокому небу.
Точно как стаи пернатых, слетевшись, высокую рощу
С криком обсядут; иль на воды рыбной Падузы
Тьма лебедей голосистых скликается в шумном болоте.
Пользуясь временем Турн, «о граждане — молвил — прекрасно!
Вы созывайте совет и мир на досуге хвалите,
Пусть нападают враги.» И, не вымолвив более слова,
Быстро схватился и бросился вон из высоких чертогов.
«Ты, Волузий, иди и в броню повели облекаться
Волсков дружине и рутулов к бою веди — говорил он —
Вы же, Мессап и с братом Корас, по широкому полю
Конные рати рассыпьте; пусть часть защищает ворота,
Часть на башни идёт, а прочие рати со мною
В битву пойдут, куда им указано будет.» Сказал он,
И, взволновавшись, весь город толпами к стенам устремился.
Сам же почтенный Латин, покинув собранье, и дело
Важное, временем смутным встревоженный, он отлагает,
Сам обвиняет себя, что прежде не принял Энея,
Мужа дарданского, зятем его не признал, столь достойным
Царства. Вот рвы пред ворогами роют, другие подвозят
Камни и брёвна, а хриплые звуки трубы, раздаваясь,
К брани кровавой зовут; а там опоясали стены
Матери, девы нестройной толпою; к последним усильям
Час роковой призывает. Царица же, сонмом великим
Жон окружённая, едет к высокому храму Минервы.
Жертву богине везёт; при ней и Лавиния дева,
Горя такого причина, потупив прекрасные очи.
К храму подходят они, благовоньями храм наполняют
И от высоких порогов такие мольбы воссылают:
«О, бронемощная, грозная в брани тритонова дева!
Сильной десницей сломи у фригийского хищника страшный
Меч и во прах самого низложи у высокой твердыни.»
Турн же кипучий меж тем поспешно в броню облекался:
Он уж и рутулов панцирь надел чешуйчатый, медный,
Страшный, и в золото ноги обул и к чреслам привесил
Меч боевой; но чела ещё не покрыл он шеломом.
И, нисходя от высокого замка, он весь красовался
Золота блеском, и в радости духа уже побеждал он
Мыслью врага: так точно, расторгнув узду и от стойла
Вырвавшись, конь на свободу бежит и в открытое поле,
Или на пастбище мчится, иль в стадо бежит к кобылицам,
Или к знакомой реке, привыкший часто купаться,
Скачет, плывёт и, роскошную шею поднявши, гордится
Силой своею; а грива его на хребте и на шее,
Густо волнуясь, играется с ветром. Ему же навстречу
Мчится с дружиною волсков Камилла; и вот, подскакавши
К самым воротам, с коня соскочила; и, ей подражая,
Спешился целый отряд. Она же так начинает:
«Если позволено, Турн, на храбрость свою полагаться,
Я полагаюсь и против троянских полков обещаю
Смело ударить одна и на конные рати тирренян.
Ты мне позволишь первой изведать опасности брани,
Сам же останешься пеший и будешь отстаивать стены.»
Турн же, вперяя свой взор изумлённый на страшную деву,
«О, украшенье Италии — молвил — о, дева! Какую
Дать благодарность тебе иль какую высказать словом?
Если же ныне в сердце твоём столь высокая доблесть,
Будешь со мною опасность делить. Эней, по вернейшим
Слухам и по донесению лазутчиков, конницы лёгкой
Двинул полки, несчастливец, чтоб нивы, идя, разоряли.
Сам же, чрез горы пустынные путь по хребту направляя,
Двинется с войском на город. Но я приготовил засаду,
В узком проходе в лесу, где ратников строи поставлю,
Выхода оба стеречь. Ты в бой понесёшься на рати
Конных тирренян; с тобою и храбрый Мессап и латинян
Строи и войско Тибурна; ты также веди и начальствуй.»
Так говорит, и такою же речью на битву Мессапа
Он возбуждает, а с ним и союзных вождей, и несётся
Против врага. Меж утёсов крутых расстилалась долина,
К хитрости ратной удобное место; там чёрною тенью
Лес, поднимаясь с обеих сторон, покрывает тропинку
Узкую, в чащу ведущую тесным, обманчивым ходом.
Выше над нею по высям горы пролегает равнина,
Скрытая взорам, убежище тайное, слева ли хочешь
Кинуться в битву, иль справа, иль, став ни вершине утёсов,
Скалы и камней громады катить на врагов. И туда-то
Мчится герой молодой по знакомым ему переходам,
Места достиг и под чащею скрылся в коварной засаде.
Между тем в высоких чертогах Олимпа богиня,
Дочерь Латоны, из девственных спутниц одну призывает,
Быструю Опис, из сонма священного деву, и речи
К ней обращает печальные: «дева! в кровавую сечу
Мчится Камилла и тщетно броню препоясала нашу.
Эта мне прочих любезнее дева; не новое чувство
Этой любви поселилось в Диане, не чувством внезапным
К ней увлекаюсь теперь. Но когда нелюбовью народа
Царства лишённый Метаб за надменность свою и жестокость,
Город Приверну покинув, наследие древнее предков,
В бегстве спасенья искал, сквозь рати врагов пробираясь,
Взявши с собою малютку в сопутницы горя, Камиллы
Имя ей даль, изменённое матери имя Касмиллы.
Сам же, на лоне малютку неся, удалился в дремучий
Лес на высокие горы. Отвсюду жестокие брони
Смертью грозили ему, и волски, дружину рассыпав
Всюду, скакали за ним. Но вот уж путей половину
Он совершил и видит: поток Амазен опенённый
С яростью воды несёт, из берега прочь вырываясь,
Вздутый от сильных дождей, на землю низвергнутых небом.
Броситься вплавь он хотел но, к дитяти родному любовью
Жаркой горя, в нерешимости медлит: за ношу боится
Он дорогую. И много в уме передумал, но вскоре,
Мыслью счастливой объятый, взявши огромную пику,
Дуб узловатый и крепкий, которую в сильной деснице
Нёс он случайно, бесстрашный воитель; и, мягкое ложе
Сплетши из пробковой гибкой коры, и в нём заключивши
Дочерь малютку, к средине копья прикрепил он искусно,
Взял он в могучую руку потом и, колебля, такую
К небу молитву послал: «благодатная дева богиня,
Чадо Латоны, царица лесов! тебе я, родитель,
Сам посвящаю малютку мою на служенье: впервые
Держит оружье твоё и, врагов убегая, воздушным
Мчится путём и тебе воссылает молитву; преми же,
Дева, рабыню твою, вручённую ветрам опасным.»
Так он сказал и, руку назад отведя, выпускает
Пику свою: зашумела вода, и над быстрым потоком
С свистом на пике несясь пролетела малютка Камилла.
Между тем настигает погоня всё ближе и ближе,
А Метаб бросается в волны и пику с малюткой,
Даром богине Диане, с зелёной травы поднимает.
Ни города, ни жилища под кровлю не приняли мужа,
Да и не поднял бы сам он руки, по лютости нрава.
Жизнь проводил он в пустынных горах, скитаясь как пастырь.
Там он малютку скрывая в дремучих лесах и пустынных
Дебрях, питал молоком кобылицы и дикого зверя.
Сам нажимая сосцы на нежные губки малютки.
И лишь только дитя поднялося на ножки и первый
След свой стопой обозначило в прахе, он дал ей в ручёнки
Острую пику, и стрелы и лук ей на рамя повесил.
Золото в кудрях не блещет, ни складки волнистой одежды
Долу от плеч не сплывают; но тигрова кожа
Плечи покрыла её и от плечь до земли ниспадает.
Нежная ручка уже метала детские дроты,
Длинной пращи ремень вокруг головы обгоняла.
И не один уж стримонский журавль, ни один белокрылый
Лебедь свалился, стрелою её поражённый. И много,
Много уже матерей по тирренской земле, но напрасно,
Жаждали видеть её для сына невесткой. Диане
Только служила она и вечною страстью пылала
Только к оружью и к девственной жизни. О, если б к оружью
Меньшею страстью пылала она и тевкров на битву
Не вызывала, то ныне была бы одною из спутниц
Сердцу любезных! но ныне теснима судьбою жестокой
Дева Камилла. Ты же, о, нимфа, с небесного свода
Долу спустись и полёт свой направь на латинскую землю.
Там, где под знаменьем смутным пылает несчастная битва.
Мстящую эту стрелу возьми ты из тула; стрелою
Этой рази ты того, кто грудь уязвит непорочной
Девы Камиллы; иль будет он тевкр, иль муж италийский,
Кровью своею заплатит. Я, облаком тёмным покрывши
Труп и доспехи, неснятые с девы несчастной, в родную
Землю сокрою, в могиле отцов схороню.» Так сказала;
Нимфа же лёгким, воздушным путём устремившись, с небесных
Высей летит, окружённая облаком чёрным тумана.
Между тем уж троянская рать поступала под стены;
С нею этрусков вожди и ратников конных дружина,
Вся по числу и отрядам; кипят по целому полю
Кони и скачут, копытом гремя, под уздою метаясь
Вправо и влево, рукой обращённые сильной; а поле
Лесом щетинится копий булатных; равнина пылает
Блеском брони и оружья. Но вот и Мессап выступает
В поле, и с братом Корас, и быстрые рати латинов,
С ними и девы Камиллы дружина; на тевкров несутся,
Длинные пики отводят и снова вперёд простирают,
Дроты в руках потрясают и мечут; сходятся мужи,
Кони кипяшие ржат. И вот уж сошлись на пространство
Брошенной пики и стали; но вдруг и с криком и с воплем
Кинулись в бой, понуждают коней торопливых; отвсюду,
Словно как снег из под тучи, сыплются копья и стрелы,
Небо скрывая от взоров. Вот, копья друг в друга уставив,
Храбрый Тиррен с Аконтеем кипучим сразились: их брони
С треском сшибаются страшным, и грудью
Мужи и кони столкнулись. Как молнья с небес упадает
Или машиной изверженный камень тяжёлый, так точно
Сверженный пал Аконтей и по воздуху душу рассеял.
Строи латинов смешались и, тыл обратив и за плечи
Бросив щиты, поскакали назад к укрепленьям; их гонять
Тевкры и первый Азилас за ними с дружиною мчится.
Вот, до ворот доскакав, поднимают латины ужасный
Крик и, коней повернувши послушные морды, на тевкров
Бросились вспять. Те бегут и узды скакунам попускают,
Словно как море, и взад и вперёд над бездной колеблясь,
То к берегам устремляется, выше утёсов бросает
Пеной кипящие волны, песок заливает далёкий;
То порывается вспять и бежит, увлекает с собою
Камни, глотая их в бездну, и вновь берега покидает.
Дважды тирреняне рутулов гнали до самой твердыни;
Дважды и сами бежали и тыл покрывали щитами.
В третий же раз, как сошлись и со строями строи смешались,
Воина воин избрал; и тогда умирающих стоны,
Кровь пораженных, оружье, доспехи, воинов трупы,
Кони полу-умерщвлённые, — всё в безобразную кучу
Страшно свалилось, и вот поднялась ужасная сеча.
Тут Орсилох, не посмевший напасть на Ремула прямо,
Дрот свой вонзает в коня и под ухом оставил железо:
Звонкокопытный скакун, разъярённый ударом, воспрянул
Дыбом и, чуя жестокую рану, по воздуху взвился,
Грянув копытом высоко; а сброшенный всадник на землю
Рухнул. Катилл поражает Иола, сражает Герминья,
Мужа бесстрашного духом, громадного телом, бронёю.
На голове обнажённой его белокурые кудри,
Плечи нагия; он ран не боится, ударам бесстрашно
Выставил тело своё; но пика, в широкое рамя
Грянув, дрожащая, вышла насквозь, и от боли жестокой
Вдвое согнулся гигант. Отвсюду кровь чёрная брызжет,
Смерть рассевают в рядах ратоборцы и славной кончины
Ищут на битвенном поле.
А вот амазонка Камилла
Скачет средь сечи и бок выставляет ударам; колчаном
Рамя гремят. Она то метает частые дроты,
Лёгкою сыпля рукой; то, схвативши в десницу секиру,
Наутомимо разит. У неё на плече перевешен
Лук золотой звонкострунный и в туле дианины стрелы.
С нею любимые скачут подруги кругом: и Ларина
Дева, и Тулла, и с медной секирою в длани Тарпея,
Все италийские девы; сама их Камилла избрала,
В мире прекрасных подруг, и в битве бесстрашных наездниц.
Так амазонки фракийские бьют берега Фермодонта,
В битву вступая в доспехах цветных; иль вокруг Ипполиты
Вьются, иль Пентезилеи, когда в колеснице несётся
В битву бесстрашно она, и с громкими кликами шумной
Схачут толпою с щитами пол-лунными женские рати.
Храбрая дева! кто первый повержен тобой, кто последний?
Или как много повергла ты в прах умирающих мужей?
Первый был Клития чадо Евней; он, еловою длинной
Пикою прямо в открытую грудь насквозь пораженный,
Пал, извергая потоками кровь и грызя обагрённый
Прах, и на ране своей в содрогании предсмертном вращаясь.
Далее Лира, за ним и Пагаза сражает; тот первый,
Павший с коня, поражённого в бок, за узду ухватился,
Этот его заступал и простёр безоружную руку,
Чтобы собрату помочь: и оба стремглав покатились.
К ним придаёт и Амастра, гиппотова сына, и гонит,
Издали пикой пронзая Гарпалика мужа, Ферея,
Хромиса, Демофоонта; и сколько меткой рукою
Копий бросает бесстрашная дева, столько фригиян
В прах повергает она. Вот Орнит в броне неизвестной,
Славный ловец, на коне апулийском издали мчится:
Снятая шкура с быка покрывает широкие плечи
Воина; на голове с преогромным зевом развёрзтым
Волчья красуется пасть и оскалила белые зубы;
Пика сельская в руке; он сам, окружённый дружиной,
Скачет в средине, соратников всех головой превышая.
Этого мужа настигнув она — и было нетрудно:
Тыл обратила дружина, — пронзает и, стоя над павшим,
Гневные речи к нему обратила: «в лесу ли, ты думал,
Диких гоняешь зверей, о тирренец безумный; но тщетно:
День уж настал, в который твои надменные речи
Женским оружьем смирятся; иди и рассказывай теням
Предков твоих, что погиб ты сражённый оружьем Камиллы.»
Тут Орсилоха и Бута, двух великанов троянской
Рати, повергла; но Бута с тылу копьём поразила
Между кольчугой и шлемом, где часть обнажённую шеи
Панцирь поднявшись открыл, и где щит на рамени левом
Свис от плеча. Орсилоха ж сама убегая и кругом
Путь описавши великим, вдруг повернула обратно.
Воина тем обманув, и за гнавшим пустилась в погоню.
И тогда, восстав высоко, опустила на мужа
Тяжесть дебелой секиры, сломила доспехи и кости,
Просьбам и речи не внемля: из страшно раскрывшейся раны
Выскочил мозг на лицо и с теплою кровью струится.
Вот наскакал, но испуганный зрелищем страшным, внезапно
Стал неподвижно сын обитателя гор Аппенинских,
Славного Авна, воитель и вместе лигурянин первый
В деле обмана, доколе судьба позволяла. И вот он,
Видя, что бегством от битвы никак уйти невозможно,
Ни отвратить нападенье царицы, прибегнув к обману,
Хитрость затеяв в уме, и так говорит, обратившись:
«Что достохвального в том, что, надеясь на сильную лошадь,
Женщина, ты нападаешь на мужа? Ты бег укроти твой;
Здесь ты, на ровную землю сойди и с моими померяй
Силы твои, и к пешему бою готовься; узнаешь,
Вскоре, кто славен пустою молвой, а кто настоящей.»
Кончил, а дева, пришедшая в ярость и болью жестокой
Сердце пронзивши, с коня соскочила и, спутнице в руки
Давши узду, с бронёй одинаковой пред мужем предстала
Пешая, только с мечём обнажённын и чистою пармой.
Он же, в том видя победу свою, ускакал от царицы,
Вспять обративши уздою коня и железною шпорой
Рёбра его поражая. «О, тщетно, лигурянин, тщетно,
Ты возмечтал о победе; напрасно гордишься, напрасно
Ты испытать пожелал отцовскую хитрость; но хитрость
Не унесёт живого тебя к коварному Авну.»
Так говорила Камилла, и, быстрой пятою вскочивши
Вмиг на коня, быстролётная дева узду захватила
И поскакала в погоню и смертью врага наказала:
Точно с такой быстротою с высокой скалы опустившись,
Птица священная, ястреб, стремительным лётом голубку
Вдруг настигает под облачной высью и, жадно схвативши
В когти кривые, внутренность вон выпускает; и с выси
Хлопья ощипанных перьев летят и кровавые капли.
Но не глядит прародитель богов и людей равнодушным
Взором на эти деянья с высокого трона Олимпа:
Он побуждает тирренца Тархона на страшную сечу,
Гневом его распаляя и храбростью сердце волнуя.
Вот и в средину кипящего боя, где рать отступала,
Мчится Тархон на коне и речью своих ободряет
Ратников, каждого именем клича, и вновь обращает на битву:
«О, никогда неспособные каяться, вечные трусы!
Что за безумье, тирреняне, вашей душой овладело?
Что за испуг? Вас женщина гонит, повсюду рассеяв
Эти полки. Но к чему ж нам оружье? К чему мы напрасно
Носим железо в руках? Но не так вы ленивы и вялы
В ваших сраженьях ночных и любовных проказах; не так вы
Ждёте роскошных пиров и весельем наполненных кубков,
Внемлете звукам вакховой флейты двойной и на пляску
Храбро спешите. Вот страсть, вот желание ваше. Вы храбры
Только тогда, как приятный гадатель вещает о пире,
Иль призывает вас в рощу прохладную тучная жертва!»
Так говоря, он в средину врагов коня направляет,
Смерти в досаде ища, и как вихорь на Венула прямо
Тут наскакал, и, сорвавши с седла, рукой охватил он
Сильно врага и, прижавши к груди, с быстротою великой
Мчит на коне. И крики до сводов небес поднялися;
Все обратились латины со взором на них любопытным:
По полю мчится Тархон, унося и доспехи и мужа.
И отломив он от пики его наконечник железный,
Ищет открытого места, чтоб раной смертельною мужа
Там поразить; а пленник, напротив, удар отклоняя,
Держит тархонову руку и с силою борется силой.
Как высоко возлетает с похищенным в небо драконом
Бурый орёл и, впутавши лапы, впивается в жертву;
А уязвлённый дракон, свиваясь в волнистые сгибы,
Кольчатой выи поднял чешую и, дыбом взвиваясь,
Пастью шипит; а орёл, несмущённый, добычу терзает
Клювом кривым и крылами сечёт воздушные страны:
Так и Тархон уносил из рядов тибуртинских добычу
И с торжеством победителя мчался. И видя этруски
Этот пример и неслыханный подвиг вождя, поскакали
В битву кровавую снова. Тогда-то, судьбой обречённый,
Аррунс, метатель копья превосходный и хитростью лучший,
Быструю деву Камиллу вокруг обегая, за нею
Всюду следит по стопам, выжидая удобной минуты,
Чтоб нанести ей удар. И куда на врагов ни поскачет
Пылкая дева в средину толпы, туда же за нею
Аррунс следит осторожно и тихо, нога за ногою;
Или с победой обратно она от врагов понесётся,
Тут же за нею тайком и он скакуна направляет.
Он то с одной стороны забегает, то снова с противной,
Ищет удобного места и меткую пику колеблет,
Воин коварный. Случайно Хлорей, богини Цибелы
Некогда жрец, в то время скакал, сверкая бронёю
Издали светлой, красивой, коня опенённого быстро
Мча по рядам. Его покрывала звериная шкура;
Перьям подобной она чешуёй позлащённой из меди
Плотно покрыта была, и сам чужеземным багрянцем
И драгоценною тканью сиял. Он критские дроты
Метко метал из ликийского древка; на рамя повешен
Лук золотой звонкострунный; чело золотой осеняет
Шлем; золотистого цвета хламида, камзол из тончайшей
Ткани, на грудь собираясь и мелко рассыпавшись в складки,
В узел сходился, кольцом золотым сопряжённый; на нём же
Туника, и наголенник на нём чужеземной работы,
Шитые шёлком прекрасно. Его-то охотница дева,
Слепо в сраженья пылу одного преследуя с жаром,
Иль для того, чтоб доспехи троянские в храме повесить,
Иль для того, чтоб облечься самой в золотую добычу,
Гнала, забыв осторожность, по всем неприятельским строям,
Женскою страстью к добыче и к золоту сильно пылая.
Между тем уж Аррунс, выждав удобное время,
Меткий свой дрот из засады в руке потрясая, такую
К небу молитву послаль: «о, бог Аполлон многосильный,
Страж над священным Сорактом; о, ты, которого чтим мы
Более прочих народов; кому и свяшенные сосны
Вечно горят, и, руководимые силою веры,
Мы, твоего божества почитатели, смело ступаем
На раскалённые угли; о, дай же, могучий отец наш,
Дай мне оружьем моим заплатить бесславие наше!
Я не доспехов ищу, не добычи победы от павшей
Девы, не славных трофеев: другие деяния будут
Славой и честью моей; и если жестокая эта
Язва падёт под ударом моим, то без чести и славы
Пусть возвращусь я в отеческий город.»
Услышал молитву
Феб и мысленно части её исполненье назначил,
Часть же другую рассеял на ветер летучий. Услышал
Слово молитвы, чтоб деву простёр он внезапною смертью,
Но не назначил узреть высокие родины горы:
Эти желанье на воздух развеяли буйные ветры.
Вот когда зашипел из меткой пущенный длани
Дрот и по воздуху грянул, тогда обратилися взором
Все и сердцами к царице пылкие волски. Она же,
Этой беды не предвидя, ни шума не слышала пики,
Ни зашумевшего ветра, доколе копьё не вонзилось
Под обнажённым сосцом и девичьей крови из раны
Не напилось. И сбежалась толпа испуганных спутниц,
На руки деву приемлют. Но более всех устрашённый
Аррунс в восторге и страхе сбежал: уже он не верит
Пике своей и с девой уже повстречаться не смеет.
Словно тот волк, что убил пастуха иль прекрасную тёлку,
Чувствуя дерзость свою и мщенье ловцов упреждая,
Тотчас укрыться бежит на пустынные горные выси,
В чащу лесную, и, хвост опустив, поджимает под чрево:
Так и испуганный Аррунс бежал, укрываясь от взоров,
Бегством довольный своим, и вмешался в ратующих строи.
А она, умирая, рукой исторгает из раны
Острую сталь; но сталь меж костей глубоко погрузилась
В рёбра её; и бледнеет она, и смыкаются вежды
Холодом смерти, и пурпур с прекрасных ланит улетает.
К Акке она обратившись, одной из ровестниц, чтоб молвить
Слово последнее кь ней (та верной подругою девы
И неразлучной была и заботами с нею делилась),
Так говорит: «о милая Акка, доселе могла я…
Кончено всё уж… рана смертельна… я силы теряю…
Всё покрывается мглою вокруг. Беги же и Турну
Эту мою передай последнюю просьбу: пускай он
В битву идёт за меня и троян от стен отражает;
Ты прости…» И с этими дева словами из длани
Ремни уздечки роняет и клонится долу невольно;
Мало-помалу холод объемлет все члены; на рамя
Слабая шея склонилась; на грудь голова опустилась;
Выпала пика из рук и со вздохом последним из груди
Вырвалась жизнь и гневная в бездну теней улетела.
И тогда поднявшись неслыханный крик поражает
Звезды небес золотые, и битва с паденьем Камиллы
Ожесточается снова; сбежались густыми толпами
Рати троян и тирренян вожди и отряды аркадцев.
А Дианы посланница Опис давно уж на горных
Высях сидит и на поле борьбы спокойно взирает.
И едва вдали увидела шум и смятенье
Юных сопутниц, толпой окруживших Камиллу,
Смертью сражённую, вздох извлекая из груди глубокий,
Речи такие сказала: «о слишком, слишком жестоко,
Дева, твоё наказанье, за то , что троян вызывала
К брани; тебя не спасло ни твоё благочестье к Диане,
В уединённых лесах, ни стрелы в колчане богини.
Но и в последний твой час тебя не оставит богиня,
Честь воздавая тебе, и имя твоё меж народов
Будет по смерти греметь и ты не погибнешь без мести;
Ибо кто смертный тебе нанесёт смертельную рану,
Смертию будет наказан.» Была под высокой горою
Из земляного холма могила огромная; древний
Царь Лаврента, Дерценн, схоронен под этой могилой.
Ясени тенью густою её осеняли; туда-то
Нимфа богиня, прекрасная видом, сперва опустилась
Быстрым полётом, на Аррунса глядя с высокого холма.
И, увидев бронёю блестящего мужа и тщетно
Гордого подвигом славным, «к чему — говорит — убегаешь
Ты от меня? ты сюда обратися, сюда подойди ты,
Гибели муж обречённый, да мзду ты достойную примешь
Девы Камиллы; ты также погибнешь оружьем Дианы.»
Так сказала фракийская дева и, тул золочёный
Взяв и летучую вынув стрелу, побуждённая гневом,
Лук натянула, сводя тетивою далеко, доколе
Оба кривые конца меж собой не коснулись и руки
Далее взять не могли, коснувшись левой железа
Стрелки, а правую вместе с струной опирая о перси.
Вместе услышал Аррунс шипенье стрелы и движенье
Ветра, и в тоже мгновенье в тело вонзилось железо.
И его, в предсмертных терзаньях стенящего много,
Бросили в поле безвестном товарищи, в прахе забыли.
Опис на быстрых крылах к высотам олимпийским взлетела.
Лёгкий Камиллы отряд, увидев паденье царицы,
Первый бежал; бежали и рутулов рати; бежал и
Храбрый Атинас; разбиты вожди; разбиты дружины,
Ищут спасенья, коней обратили и к городу мчатся,
И никто уж не может отбить наступающих тевкров,
Ужас и гибель несущих; никто не дерзает сразиться.
Вот на усталых плечах ослабевшие луки уносят;
Кони бегут, поражая копытами пыльное поле.
И поднимаясь, к стенам пыль облаком чёрным катится.
Став на высоких стенах и дланию грудь поражая
Жоны и матери вопли подъемлют к небесным светилам.
Тех же, что первые в бегстве ворвались в развёрзтые стены,
Вражья толпа, напирая на них, поражает жестоко,
Врезавшись в тыл; и не могут они избежать злополучной
Смерти: на самом пороге, в стенах, у родных укреплений,
И под защитой домов поражённые жизнь оставляют.
Те затворяют врата, не дают проходу собратам
И не дерзают впустить умоляющих в город. И тут-то
Встала кровавая сеча: одни защищали, другие
Вход осаждали, стремясь на мечи и на пики. Несчастных,
В город непринятых часть, пред родителей плачущих взором
Вражью теснимая ратью, в глубокие рвы упадает.
Те же в слепом заблуждении узду попустили, и бьются
Кони, стучась как тараном в ворота и твёрдые брусья.
Сами же матери, жоны, в последнем усильи, любовью
Истинной к родине милой пылая, и видя Камиллу,
Трепетной дланью мечут оружье; вместо железа
Твердые дубы, шесты, обожжённые колья бросают,
Спорят о том, кто первый погибнет за стены родные.
Между тем жестокая весть и до Турна доходит
В лес: там Акка приносит герою тревогу, что рати
Волсков побиты, погибла Камилла и враг, раздражённый,
Натиском сильным валит и, везде торжествуя победу,
Всё захватил и ужас несёт под самые стены.
Он же, пришедший в ярость (так Зевса суровая воля
Всё направляет), горные выси и чащу покинул.
И едва лишь от взоров сокрылся и выступил в поле,
Как прародитель Эней в ущелье свободно вступает,
Горную высь переходит и лес покидает дремучий.
Быстро с дружинами оба героя к стенам устремились
И в расстоянии друг от друга близком несутся. И видит
Тотчас Эней, как пылью широкое поле дымится,
Видит лаврентовы рати. В то самое время Энея
Храброго Турн узнаёт, блестящие видит доспехи,
Слышит и топот копыт и храпенье коней быстроногих.
И уже готовы были сразиться и в битву
Кинуться вновь; но Феб лучезарный в иберские воды
Уж погрузил утомлённых коней, и день уж склонённый
Ночь заступила. Вот лагерем сели пред городом рати.