Энеида (Вергилий; Шершеневич)/Песнь двенадцатая
| ← Песнь одиннадцатая | Энеида Вергилия Песнь двенадцатая | Оглавление → |
| Оригинал: лат. Aeneis. — Источник: «Современник», 1852, том XXXVI, с. 243—268 |
- Википроекты
… Vieti et victum tendere palmas
Ausonii videre: «tua est Lavinia conjux»
........................
... Ast illi solvuntur frigore membra,
Vitaque cum gemitu fugit indignata sub umbras.(Из двенадцатой песни.)
Видя смущенье латинов, сражённых несчастной войною,
Видя, что требуют вновь исполненья его обещаний,
Что устремились к нему все взоры, Турн предаётся
Пуще того непреклонному гневу и дух свой возносит.
Словно тот лев, уязвлённый ловцами в степях африканских
Тяжкою раною в грудь, готовится к новому бою,
Острые скалит клыки, трясёт мохнатые кудри
Гривы своей; в исступлении ломает вонзённые в тело
Древка стрелы и, бесстрашный, кровавою пастью рыкает:
Точно таков был Турн, необузданным духом пылавший.
Он, обратившись к царю, так начал кипучия речи:
«Дело за Турном не станет; нет нужды брать слово обратно
Трусам троянам, ни отвергать договор заключённый.
Да, решено: я сражаюсь. Готовь приношение жертвы,
Царь, и начни договор. Иль этой рукою низвергну
В Тартар дарданца, того беглеца азиятского (пусть же
Войско латинов сидит и взирает); один я железом
Общий позор наш покрою: иль если судьбе не угодно,
Пусть же победа за ним и супруга Лавиния будет!»
И ему спокойным сердцем Латин отвечает:
«Юноша храбрый! чем более мужества духом кипишь ты,
Тем приличнее должен тебе подать я советы,
Должен исчислить тебе все случаи, все опасенья.
Есть у тебя владенья родителя Давна, есть много
Взятых мечём городов; у Латина же много и злата,
Много и мужества. Есть и другие девы невесты,
Знатные родом, в латинской земле и на нивах лаврентов.
Ты мне позволь пред тобой откровенно сознаться, без всяких
Умыслов хитрых и выслушай горькие истины речи:
Мне запретила судьба отдавать италийскому мужу
Дочерь мою: все люди мне это вещали и боги.
Но, побеждённый любовью к тебе, любовью к родному,
Плачем печальной супруги, я всякие узы расторгнул,
Зятя невесты лишил и брань беззаконную начал.
С этой поры ты видишь, о Турн, какие несчастья,
Видишь, какай война на меня поднялася, какие
Терпишь ты первый беды. Проиграв две великие битвы,
Мы с трудом защищаем в стенах остатки надежды
Нашего царства; доселе ещё тибериновы волны
Нашею кровью дымятся; белеют широкие степи
Павших костьми. Но к чему я так часто к себе возвращаюсь?
Что за безумье мой ум изменяет? Если со смертью
Турна готов я принять тех союзников новых, почто же
Не сохранить мне тебя с прекращеньем брани кровавой?
Что же мне рутулы скажут родные, что прочий мне скажет
Край италийский, если тебя (да не сбудутся эти
Речи!) предам на погибель, — тебя, пожелавшего с нами
В брачные узы вступить? Посмотри на бедствия брани:
Сжалься над дряхлым отцом, от которого ныне далеко
Родина Ардеа делит тебя: он скорбящ и печален.»
Этою речью ничуть не смягчилася турнова пылкость;
Он сильнее вскипел: болезнь возросла врачеваньем;
И коль скоро мог говорить, ответствовал так он:
«О, из царей найлучший! прошу, оставь ты заботы
Те обо мне; пусть славною смертью хвалу обрету я:
Ведь и мы, о отец, не слабой рукою метаем
Острые дроты: ведь кровь и от наших ударов струится.
Будет далеко матерь его, та богиня, чтоб женским
Облаком труса покрыть и скрываться в ничтожном тумане.»
А устрашённая много царица участью новой
Битвы, рыдала и, пылкого зятя сжимая в объятьях,
Так говорила: «о Турн, слезами тебя умоляю,
Если Аматы честь твою благородную душу
Трогает (ты ведь надежда единая, ты утешенье
Старости жалкой: во власти твоей вся латинова слава,
Всё украшенье, ты ведь опора нашего дома),
Лишь об одном я молю: не вступай ты с троянами в битву;
Участь в той битве твоя и моею участью будет
Тотчас покину я свет, для меня ненавистный, не буду
Видеть в неволе Энея зятем моим…» И прервала
Матери речи Лавиния дочерь, своими слезами
Жарких ланит красоту обливая; яркий румянец,
Вспыхнув, по ним пробежал и пурпуром густо разлился.
Словно когда на слоновую Индии кость ненароком
Пурпур кровавый прольёшь; иль, с белою лильей смешавшись,
Розы алеют: так точно у девы зарделись ланиты.
Турна терзает любовь: он взор устремляет на деву;
Жаждет он боя сильнее и, так обратившись к Амате,
«Матерь — скалал — не напутствуй меня слезами, несчастным
Знаменьем этим, идущего ныне в кровавую сечу:
Ибо не властен Турн час смерти замедлить. Иди же
Вестником, Илмон, к властителю тевкров и горькие эти
Речи мои передай: коль скоро на небо завтра
Ранняя дева Аврора всплывёт в колеснице багряной,
Пусть не ведёт он на рутулов тевкров; ни те, ни другие
Пусть меж собой не ратуют: лишь нашею кровью решим мы
Участь войны: на этом лишь поле поспорим оружьем
Мы о супруге Лавинии.»
Речи такие сказавши,
Он удалился поспешно в чертог; он требует скоро
Быстрых коней: на ретивых глядит и любуется ими;
Их подарила прекрасных сама Орифия Пилумну:
Снега белее были скакуны, проворнее ветра.
Вкруг стоят лихие возницы, ладонями гладят,
Треплют по шеям крутым и чешут волнистые гривы.
Сам же потом надевает облитый золотом панцирь
И орихалком блестящим, и меч боевой препоясал,
Щит захватил и чело осенил краснорогим шеломом:
Меч боевой, который сковал для родителя Давна
Сам Огнесильный, в стиксовых водах его закаливший;
Он захватил и огромную пику, стоявшую близко
Тут у огромной колонны дворца, добычу с Аврунка
Актора мужа, и, ею, дрожащею, сильно колебля,
Так говорит: «теперь-то, о верная пика, теперь то
Ты, на воззванья мои всегда отвечавшая верно,
Время настало, прибудь мне на помощь. Прежде великий
Актор тебя потрясал, теперь же колеблет десница
Турна: о, дай мне тело сразить полу-мужа фригийца,
Сильной рукою доспехи сломить и в прах ниспровергнуть
Прелесть волос, завиваемых в кудри тёплым железом
И благовонною миррой блестящих.» Так раздражённый
Бурно волнуется Турн: от ланит распалённых героя
Пышет огонь, от взоров сверкающих сыплются искры:
Точно телец, тельца вызывающий к первому бою,
Страшно ревёт и, крепость рогов испытуя гневно,
Дерево ими бодает, по ветру ударами хлыщет,
Роет копытом песок и жаром предбитвенным дышит.
И Эней, под бронёю Вулкана не менее грозный,
К брани свой дух изощряет и гневом волнуется сильно,
Радуясь близкой развязке войны предстоящею битвой.
Он утешает троян, ободряет печального Юла,
Волю судьбы им вещая: к Латину царю посылает
Мужей, несущих ответ и мирных статьи договоров.
Вот лишь только родившийся день на горные выси
Брызнул румяным лучём, и из бездн океана глубоких
Фебовы кони воспрянув, поднятыми пышут ноздрями
Свет лучезарный; как тевкры и с ними рутулов мужи
Поле борьбы измеряли у города крепкой твердыни;
Клали в средине костры, божествам алтари воздвигали,
Воду иные несли, а иные священное пламя,
Голову скрыв под покровом льняным и чело увенчавши
Веткой зелёной. И вот выступает авзонян дружина,
Вот из развёрзтых ворот копьеносные хлынули рати
В поле; из лагеря ж войско троян и тирренян
Рати валят, разноцветной красуясь бронёю: так точно
Стройно в доспехах идя, как будто в кровавую сечу
Марс их зовёт: в средине же тысячей скачут и сами
Ратей вожди, красуясь багрянцем и золотом ярким:
И ассараково чадо Мнестей, и храбрый Азилась,
И Мессап, укротитель коней, нептуново племя.
И когда, по данному знаку, все расступились,
Всякий на место своё, щиты наклонили и в землю
Пики воткнули, — тогда любопытством влекомые жёны,
Хлынув толпой, безоружная чернь и слабые старцы
Башни обсели и кровли домов, а другие столпились
Возле высоких ворот.
А Юнона, с высокой вершины
Холма Албанского глядя (в то время ещё не имела
Имени эта гора, ни чести, ни славы, как ныне),
Долго взирала на бранное поле, на город Латина,
Рати троян и лаврентов полки; и, вдруг обратившись
К Турна сестре, божественной деве Ютурне, которой
Власти послушны озёра и шумные реки (небесных
Стран повелитель, Зевес, такую дал ей награду
За похищенную честь), богиня так ей сказала:
«Нимфа, рек украшенье, любезная нашему сердцу,
Знаешь ты, сколько из всех тех латинок, когорых великий
Зевс удостоил высокого ложа, тебя я любила
И поместила охотно тебя в небесных владеньях.
Ныне, Ютурна, узнай, какое тебя ожидает
Горе, и не ропщи на меня: доколе возможна
Помощь была и доколе ещё не противились Парки
Счастью латинской земли, то я защищала и стены
Ваши и Турна: а ныне я вижу, что юный
Витязь вступает в борьбу с неравною силой: уж близок
Паркой указанный день, близка уж враждебная сила.
Я не могу смотреть на эту борьбу, не могу я
Видеть постыдного мира. Если же брату родному
Ты желаешь чем либо помочь, то иди: так прилично
Может быть, лучшее время настанет потом лля несчастных.»
Так сказала она, а Ютурна, залившись слезами,
Трижды, четырежды дланью прекрасную грудь поразила.
«Дева, не время теперь для слёз— говорила Юнона —
Ты поспеши и, если средство находишь, исторгни
Брата из рук угрожающей смерти; иль новою бранью
Всё возмути и прерви договор задуманный; я же
К этому делу тебя побуждаю.» Сказала и деву
Бросила в тяжком раздумье, с тревожными чувствами в сердце.
Между, тем уж Латинь четвернёю в тяжёлом, огромном
Едет рыдване; чело же царя украшают двенадцать
Ярких лучей золотых, подобье родителя Феба;
Едет и Турн в колеснице, запряжённой парою белых,
Держит в руке два копья, повершенных сталью широкой.
А с другой стороны, начало римского рода,
Едет родитель Эней: небесной бронёю сияет,
Блещет лучистым щитом; с ним юный Асканий, надежда
Рима другая. Из лагеря двинулись в поле; за ними
Жрец в облачении белом несёт от мохнатого вепря
Чадо и молодую овечку ещё неостриженной шерсти,
У алтарей пылающих ставит: а сами, к восходу
Солнца свой взор обратив и в руки взявши солёный
Хлеб, отмечают у жертвы чело, отсекая железом
Волны клочёк, и из чаш на алтарь возливают. Эней же
Благочестивый, извлекши свой меч, такую молитву
Начал: «о солнце, будь клятвы свидетелем нашей; услышь нас,
Эта земля, для которой понёс я столько несчастий,
И всемогущий отец, и сатурнова дочерь, Юнона,
Будь благосклоннее, будь, умоляю, и ты, о великий
Марс, ты отец, во власти которого тягости брани;
Вас призываю, источники, реки, и сколько в высоком
Воздухе там и в море лазурном божеств обитает.
Если победу дарует судьба авзонскому Турну,
Мы, побеждённые, все удалимся в царство Эвандра,
Юлий уступит с полей и отнюдь их не будут тревожить
Дети мятежные Тевкра, мечей не внесут и войною
В царство не двинутся это. Но если Марсь благосклонный
Нас увенчает победой (да сбудется это, да будет
Воля богов такова!), тогда италийцы не будут
Иго троянцев носить. Не ищу для себя я престола,
Оба народа тогда, непокорные власти друг друга,
Вечный составят союз. Я дам им богов и обряды;
Тесть наш Латин за собою удержит оружье; у тестя
Будет вся царская честь; для меня же трояне воздвигнут
Города стены, и даст им супруга Лавиния имя.»
Первый окончил Эней, а за ним и Латин, обративши
К небу свой взор и десницу, простерши к светилам, так начал:
«Теми ж землями, Эней, клянуся, светилами, морем,
И Латоны рожденьем двойным и двуличной главою
Януса Бога, и силою адских богов, непреклонной,
Волею Дита. И клятву мою да услышит великий
Зевс, освящающий громом союзы. И вот прикасаюсь
Я к алтарям и к горящим огням и богов призываю:
День никакой не расторгнет отнюдь ни союза, ни мира
Наших народов, каков бы конец ни случился; не может
Сила меня никакая принудить: не может, хотя бы
Стала водою земля, от потопа растаяв, хотя бы
В ад небеса провалились; тому не бывать, как не может
Этот мой скиптр (а скипетр в то время держал он в деснице)
Зеленью листьев покрыться, ни ветви пустить, ни давать он
Тени не может, коль скоро в лесу от глубокого корня
Срублен и взят от родимой земли, и сняты железом
Ветви и листья его; было то растенье, а ныне
В светлый металл его заключила рука мастерская
И поручила носить царей латинских деснице.»
Так меж собою они речами союз утверждали,
Клятву давали пред взором мужей старейших, и тут же,
Жертвы заклав по обычаю предков, в огонь повергают
Недра живые ещё и алтарь отягчают дарами.
Рутулам между тем давно уж казалась неравной
Эта борьба, и сердца их различным желаньем кипели.
Пуще тогда, как увидели ближе, на сколько неравны
Силы героев. К тому ж состраданье в них возбуждает
Турн молчаливый и медленным шагом идущий, с покорным
Видом держащий алтарь и взоры к земле опустивший;
Бледность в ланитах его и в юном теле страданье.
И коль скоро увидела дева Ютурна, что речи
Эти растут и народа сердца нерешительным чувством
Сильно колеблются, приняла образ мужа Камерта,
Славного родом от предков (родителя доблестью славный,
Сам отличался он мужеством в брани); и вот устремилась
Дева в средину меж ратников строи и, зная, в чём дело,
Начала сеять различные толки и речи такие:
«Стыдно вам, рутулы, стыдно, за стольких воинов храбрых
Душу одну отдавать на погибель! числом ли, иль силой
Мы неравны? Посмотрите; ведь все там аркадцы и тевкры;
Вот и дружина этрусков, враждебная нашему Турну:
Если померяться силой, едва мы с кем биться имеем.
Этот же муж достигнет и славы богов, для которых
Жертвует жизнью теперь, и молва по устам разнесётся,
Что, потерявши отчизну, надменным врагам покорились
Мы, равнодушно на этих полях стоящие ныне.»
Речи такие всё более-более юношей сердце волнуют,
Толки бегут по рядам: изменились лавренты, латины;
Те, что надеялись вскоре увидеть мир, ожидали
Брани конца, те оружья просят теперь, не желают
Мира уже, сожалеют о турновой участи жалкой.
К толкам таким прибавляет Ютурна важнейшее дело,
Поданным знаком с небес: никакое знаменье столько
Не взволновало умов италийцев обманчивым чудом.
Зевсов орёл бурокрылый, носясь по златому эфиру,
Птичек прибрежных гонял, шумящие стаи пернатых.
Вдруг, низлетевши к волнам, хватает в когтистые лапы
Злой белоперого лебедя. Взоры свои устремили
Все италийцы на чудо; а птиц бесконечные стаи
Прочь улетели, в испуге крича, и (чудное дело!)
Воздух затмили крылами и, в облако слившись,
Гонят врага и стесняют, доколе, расстроенный силой,
Тяжесть не вынес и, острые когти раздвинув, добычу
Бросил в реку и немедленно скрылся в подоблачной выси.
Рутулы криком приветствуют знаменья чудо, и рати
Их зашумели, и первый Толумний-гадатель «вот — молвил —
Вот наконец, к чему я так часто желаньем стремился,
Ныне настало; премлю, о боги, и вас узнаю я.
Я поведу вас, я, вождь ваш, несчастные жертвы, которых
Этот пришлец нечестивый пугает войною, как будто
Слабых птенцов, берега раззоряет и нивы; но скоро
В бегстве покинет он нас и, на море парус раскинув,
Будет спасенья искать; а вы однодушно сожмите
Ваши ряды и право царя защитите оружьем.»
Так говоря, он вперёд устремился и дрот свой пускает
В чащу врагов: и меткое древко, летя, зашипело,
Ветр рассекая полётом. Вдруг оглушительный грянул
Крик, и смешались ряды, и сердца закипели тревогой.
Дрот же туда полетел, где девять прекраснейших братьев
Вместе стояли в противных рядах, — все девять, которых
Мать тирренянка аркадскому мужу Гилиппу, супруга
Верная, в свет родила. Из этих то витязей юных
Дрот одного поражает меж рёбр по средине, где трётся
Пояс и брюхо плетёный, концами сходящийся в пряжку.
Юношу прелести редкой, красавца в блестящих доспехах.
И повергает на жёлтый песок. А братьев кипучих дружина,
Вспыхнув и гневом и горем о павшем, одни обнажают
Острый булат, а другие, схвативши летучия пики,
Слепо вперёд устремились: на встречу же им выступает
Войско лаврентов; а против лаврентов сгущенной толпою
Хлынули тевкры, дружина Агиллы и с ними аркадцев
Рати в доспехах цветных. У всех их одно лишь желанье —
Битвы. Летят алтари, низложенные в прахе: весь воздух
Тмится от копий и стрел, ниспадающих градом железным,
Чаши уносят, уносят огни; спасается бегством
Сам Латин, унисящий богов, оскорблённых разрывом
Мира. Одни в колесницы впрягают коней, а другие
Скачут проворно на седла и мчатся с нагими мечами.
Вот Мессап, желающий жадно разрыва союза,
Сильно конём на Авлеста царя напирает, который
Царские знаки носил; а тот, отступая и пятясь,
Встретил стоявший алтарь позади и, запнувшись, несчастный,
Пал головою стремглав и плечами и с длинною пикой.
Пылкий Мессап налетел и, просящего мужа пощады
Тяжким оружьем сверху с коня поразивши жестоко,
«Вот ему — говорит — вот лучшая жертва, великим
В дар божествам принесённая». Тотчас авзонян дружина
К павшему мужу сбежалась и тёплые члены лишает
Бранных доспехов. А вот Кориней, с алтаря захвативший
В длань головню опалённую, ею лицо поджигает
Эбуза мужа, занёсшего руку с ударом: и, вспыхнув,
Кудри огромной его бороды засияли и пламя
Всю охватило её; Кориней же, к нему устремившись,
Левой рукою схватил за власы смущённого мужа,
Долу поверг и, сильным коленом в него упираясь,
Твёрдым булатом его поражает меж рёбр. Подалирий
В пастыря Альза, из первых рядов выступавшего храбро,
Поднятым кверху мечём поразить угрожает; но пастырь,
Сильно в противника грянув секирой, чело по средине
До подбородка рассек и броню обагрил он струёю
Крови широкой, ему же сон тяжкий, железный смыкает
Вежды, и очи чёрная ночь затворила навеки.
А благоверный Эней простирал безоружные длани,
Стоя с челом обнажённым, и так соратников кликал:
«Стойте, куда вы бежите? и что за раздор столь внезапный?
О, укротите ваш гнев! заключён договор и условья
Нашего мира; и мне одному предоставлено право
В битву вступать; вы меня одного допустите и бросьте
Страх ваш напрасный: я твердой рукой заключу договоры;
Турна уже обрекли мне эти священные жертвы.»
Речи такие кричал он, как вдруг, зашипевши крылами,
Тело его поразила стрела; неизвестно, какая
Сила её иль какая пустила рука: кто такую
Рутулам славу принёс, божество ли, иль случай нежданный,
Только никто похвалиться не мог энеевой раной.
Турн лишь только увидел его, уступавшего с поля,
И смущённых вождей, кипучей надеждою вспыхнул.
Требует он и коней и оружья: он скачет, надменный
Муж, в колесницу и дланью вожжи хватает и мчится
По полю; мчась, посылает он в Тартар доблестных мужей
Многих, иных же полу-умерщвлённых в прах повергает,
Иль колесницею топчет ряды, иль, дроты хватая,
Мечет в бегущих. И словно у вод холодного Эвра,
Щит потрясая, гремит им бог брани кровавый и, сечу
Сея в рядах, напускает коней разъярённых: и кони,
Мчась по широкому полю, и Зефир и Нот обгоняют.
Стонут далеко фракийские нивы, топотом сильных
Ног поражённые; вкруг же летают чёрные лики
Страха, Коварства и Гнева, сопутников яраго бога:
Точно таков был и Турн: с быстротою крылатой
Гнал он ретивых, дымящейся пеной покрытых, в густые
Строи врывался, топтал, избивал, издеваясь жестоко
Над избиенными. Брызжут копыта кровавой струёю,
Смешанный с кровью песок попирают и мечут высоко.
В уже он Сфенела убил и Тамира и Фола,
Этих, сошедшись вблизи, а того издали; издали же
Имбраза чад обоих, и Главка и Лада, которых
Имбраз родитель вскормил на высях ликийских и равной
Вооружил их бронёй, удобной иль в битву сходиться,
Иль обгонять на коне быстролётные ветры. С другой же
Там стороны в средину сечи Евмед устремился,
Рол знаменитый в брани от древнего мужа Долона,
Именем деду подобный, родителю духом и силой.
Некогда он, за хожденье лазутчиком в лагерь данайцев,
Смел в воздаянье желать колесницы пелеева сына;
Сын же тидеев, за дерзость такую, иною наградой
Тронул его: и с тех пор не желал онь коней Ахиллеса.
Этого мужа лишь только в поле открытом приметил
Турн, сперва устремился за ним и, долго гоняясь,
Тщетные дроты метал; но потом, коней осадивши,
Он с колесницы ниспрянул и, бросившись к павшему мужу
И полу-мёртвому, выю стопою прижал и, исторгнув
Меч из десницы блестящий, вонзает в глубокое горло
И говорит: «вот нивы, троянец, тебе, вот авзонский
Край, за который воюешь; лежи и его измеряй ты
Лёжа; такую награду даю я тем, кто железо
Дерзкий поднял на меня; вот так города воздвигают.»
А за ним посылает в Тартар Асбута, ударом
Пики сражённого, и Сибариса, Хлорея, Дареса
И Ферсилоха, и с выи коня разъярённого долу
Павшего мужа Тимета. И словно над бездной Егея
Дышит эдонский Борей и к берегу волны катятся.
Словно как тучи бегут, напором гонимые ветра:
Так и пред Турном, где только путь рассекал он, бежали
Рати, толпами назад подаваясь; стремленье уносит
Мужа вперёд: по летучему гребню шелома противный
Ветр ударяя, хлещет, волнует от быстрого бега.
Мужа стремленья такого, кипящего гневом, не вынес
Воин Фегей: он бросился смело к его колеснице
И, захвативши коней за узду опенённую быстрых,
В сторону их повернул. И между тем как у дышла
Он, скакунами влекомый, висел, вот широкая пика
Мужа настигла и, панцирь двойной, но открытый, прорвавши
Лёгкою раною тела вкусила: а воин, покрывшись
Снова щитом, устремился к врагу с обнажённым железом,
В помощь собратов зовя; но, быстрою осью с размаха
И колесом поражённый, стремглав повалившись, простёрся
В прах; а Турн налетел и, булатом его поразивши
Между шелома нижним концом и панциря верхним,
Голову мужу отнял и труп безголовый покинул.
Между тем, как Турн победитель ужасы смерти
Сеял меж ратей врагов, Энея Мнестей и Ахатес
Верный и спутник Асканий вели обагренного кровью
И опиравшего шаг неровный на длинную пику.
Тщетно он гненом кипит и силится выдернуть древко
Сломленной в ране стрелы и требует помощи скорой,
Чтобы рассекли рану широким мечём и скорее
Вскрыли увязшее древко, его же на битву пустили.
Вот уж и Япис пришёл, язидов сын и любимец
Феба, который ему, пленённый пылкою страстью,
В радости сам предлагал с дарами своими искусство,
Дар прорицанья и лиру давал и летучия стрелы.
Он же, чтоб только исполнить родителя вещее слово,
Лучше узнать пожелал целебную силу и свойства
Зелий и толк врачеванья, и жизни неславное время
Тихо вести. Стоял, опершись на огромную пику,
Гневною речью шумящий Эней, не внимая стеченью
Ратной толпы, ни слезам печального Юла. Старик же,
Полы одежды своей, по обычаю чад Эскулапа,
Бросив назад, суетится премного, но тщетно: то руку
Мудрую к ране кладя, то могучия фебовы зелья.
Тщетно рукой понуждает он древко и силится вынуть,
Тщетно хватает железо и цепкими ловит клещами.
Нет, ничто не берёт; не даёт ни Фортуна удачи,
Пи Аполлон, наставник велкий. А по полю грозной
Сечи тревога растёт и растёт всё сильнее, сильнее,
Ближе и ближе идёт; и вот уж взвивается к небу
Облако пыли: то конные скачут дружины: уж стрелы
Падают частым дождём средь самого стана, и слышны
Бранные клики разящих и стоны сражённых под тяжкой
Марса рукою. Тогда то Венера, скорбя о печали
Сына, срывает дикого зелья бадьяну на критской
Иде горе, стебелёк о мохнатых листочках, багряным
Цветом пушистый, растенье, диким знакомое сернам,
Тем, у которых в хребет вонзались пернатые стрелы.
Вот, окруживши свой лик непрозрачною мглою, богиня
Зелье несёт и, его сокровенно мешая, вливает
Влагу в блестящий краями сосуд, орошает целебным
Соком амврози, к ней придаёт панацей благовонный.
Зельем таким долголетний Япис, не ведая тайны,
Рану врачует: и вдруг от болезненных членов страданье
Прочь отбегает и кровь перестала изь раны глубокой
Течь. И уже, за рукою идя, без помощи чуждой,
Вон выпадает стрела, и вновь возвращаются силы
Прежние в члены. «Готовьте оружье мужу скорее!
Что ж вы стоите?» воинам Япис воскликнул и первый
Дух на враговь возбуждает.—«Не смертною силой свершилось
Это, не силой искусства, Эней, и не мною спасён ты:
Небо спасает тебя и хранит для подвигов славных.»
Он же, жаждущий боя, наножники вздел золотые,
С той и с другой стороны, и не медлит, и пикой сверкает.
Бок свой покрывши щитом, хребет же блестящей кольчугой.
Сына включил в рамена, покрытые твердой бронёю,
Из под шелома высокого сыплет в него поцалуи
И говорит: «дитя, научися доблести ратной
Ты от меня и подвигам истинно трудным, а счастье
Будешь ты видеть в других. Моя отныне десница
Будет защитой твоею; она же на лавры победы
Нас поведёт. А ты, о, мой сын, коль скоро созреют
Годы твои, согретый примером доблестных предков,
Ты подражай и Энею отцу и Гектору дяде.»
Речи такие сказав, из ворот он помчался, громадный,
В длани колебля огромную пику; за ним же с дружиной
Частой Антей и Мнестей устремились: и прочие рати
Стан покидают и ринулись вон. Вот облаком чёрным
По полю пыль заклубилась; от топота частых
Рати шагов земля всколебалась. Увидел идущих
Турн с уреплений противных, увидели рати авзонов,
И по костям их глубоко холодная дрожь пробежала.
Прежде же всех латинян услышала шум тот Ютурна,
Звук тот узнала и, страхом объятая, скрылась. А витязь
По полю чистому мчится и чёрную рать за собою
Вслед увлекает. И будто с развёрстых небес низвергаясь
В море гроза налетает; увы! земледельцев несчастных
Вещее сердце трепещет: исчезнут сады и посевы,
В прах преклонённые ею, и гибелью лягут широкой:
Ветры рвутся вперёд, к берегам шум бури приносять:
Так и ретейский герой на врагов устремляет дружины.
Мчатся дружины за ним, в густые отряды сбиваясь.
Вот Тимбрей поражает мечём Озириса; Мнистей же
Мужа Архета, Ахат Эпулона сражает, Гант же
Уфенса воина: пал и вещатель Толумний, который
Первый бросил свой дрот меж ряды непрятельской рати.
Крики несутся до самых небес; поражённые страхом
Рутулов строи бегут, за собой по полям воздымают
Облако пыли, хребты обращают врагам от испуга.
Сам же Эней удостоить смерти бегущих не хочет,
Ни наступающих твёрдой ногой, ни мечущих дроты
Он не преследует: ищет в толпе многолюдной и чёрной
Взорами Турна; его одного повстречать он желает,
С ним лишь на битву сойтись. А дева Ютурна, тревогой
Ум свой волнуя, столкнула державшего вожжи Метиска,
Турна возницу, и, бросив далеко упавшего с дышла,
Место его заняла и волнистые ремни схватила
В руки, и правит сама и во всём подражает Метиску:
В голосе, в стане, в доспехах. Так чёрная ласточка, рея
По галереям высоким чертогов богатого мужа,
Маленький корм собирает для пищи гнездам крикливым;
То появляется вдруг над берегом влажным болота,
Вкруг облетая его, то снова цод кровлю стремится:
Так и Ютурна стремится в средину врагов в колеснице,
Мчится на быстрых конях, в стремительном беге всё поле.
Вкруг обегая, то здесь, то там торжествующим брата
Дева являет, но в битву вступать не пускает, далеко
Носит его от врага. Эней же с жаромь не меньшим
Носится вслед за бегущим путями извилисто всюду,
Гонит его и сквозь строи рассеянной рати великим
Голосом мужа зовёт. И сколько раз за бегущим
Взор свой бросал он и быстрым стремленьем нагнать он пытался
Турна коней крылоногих, столько же раз избегала
Дева Ютурна врага, колесницу свою отвращая.
Что предпринять? увы! он волнуется тщетно различной
Мыслью, с противоположным желаньем борется духом.
И в него легконогий Мессап случайно державший
В левой руке два копья, повершенных острым железом,
Верным ударом направив одно с размаха пускает.
Остановился Эней, под бронёю сноей собираясь,
И на колено припал, а копьё, пролетев над шеломом,
Верхний задело шишак и сбило гребня верхушку.
Гневом тогда закипел он, коварством врага раздражённый,
И, увидев, что кони его колесницу уносят,
Он небеса призывает в свидетели клятвы попранной.
И алтарей, осквернённых коварством, и ринулся в битву,
И, никого не щадя, он, грозный, свирепую сечу
Стал раздувать и волю давать беспредельному гневу.
Кто ж из богов мне теперь воспоёт в песнопении столь много,
Ужасов смерти различной, кончину вождей, ратоборцев
Гибель, которых по целому полю то Турн, то троянский
Гонит герой переменно? О, всемогущий Юпитер!
Ты ли подвинул в столь страшную брань те народы, которым
В будущем рок повелел жить в вечном согласьи и мире?
Витязь троянский, недолго медля, мужа Сукрона
(Эта победа вдруг ободрила троян отступавших),
С боку напав, поражает в то место где смерти
Доступ скорейший: меж рёбр и сплетений грудных погружает
Твердый булат свой. А Турнь поражает Амика, низвергнув
Мужа с коня; с ним брата Диореса, пеший сразивши
Этого длинною пикой, другого же острым булатом,
И, отсечённые головы их к колеснице привесив,
Кровью текущие, носит. Тот же Талона сражает
И Танайса и храброго мужа Цетега, сразившись
Вместе с тремя, а за ними Онита печального в Тартар
Шлёт, рождённого в Фивах, Церидии матери чадо.
Этот сражает пришедших из Ликии братьевь и Фебу
Нив посвящённых, и юнаго с ними Менета, который
Тщетно войну презирал. Аркадии житель: он рыбарь
Был и от промысла жил у вод многорыбного Лерна.
С бедной семьёю и в хижине бедной, не зная богатых
Мужей забот; отец же пахал наёмную землю.
Словно огонь, от противных сторон напущенный ветром
В оба конца пересохшего леса, меж чащу шумящих
Лавров, иль, с гор низвергаясь высоких, в стремительном беге
Льются шумящие пеной потоки, путём раззоривши
Всё, и врываются в море: так точно и оба героя,
Турн и Эней, свирепеют по бранному полю: сердца их
Гневом великим кипят. Сражённые ими поверглись
В прах неумевшие быть побеждёнными мужи; теперь-то
Сеча вскипела со всею свирепостью боя. Этот в Мурана,
Дедов и прадедов именем громкого мужа, и род свой
Ведшего весь от латинских царей, настигнув, громадным
Камнем стремительно грянул и, выбивши из колесницы,
Долу простёр бездыханным: под вожжи и дышло скатился
Он, увлекаемый бегом колёс, а кони, ударом
Частых копыт, забыв повелителя, труп попирают.
Тот наступавшего Гилла и страшно кипевшего гневом
Пикою грянул в висок сквозь шлем золочёный, и пика,
Шлем пронизавшая мужа, в мозгу погрузилась и стала.
Ни тебя, о, Кретей, храбрейший из греков, десница
Не защитила тебя от свирепости Турна; ни боги
Не защитили Купенка свои от сильной энеевой длани:
В грудь поражает булат; ни медный щит, ни защита
Твёрдой, калёной брони не спасла злополучного мужа.
И тебя лаврентовы видели нивы, о, Эол!
Видели, как ты погиб, и хребтом покрыл ты широко
Землю; погиб ты, которого прежде ни рати данаев
Сила сразить не могла, ни царств Ахиллес разрушитель.
Здесь суждено тебе достигнуть жизни предала;
А у тебя под Идою дом был высокий: высокий
Дом был в Лирнессе; могила ж твоя на лаврентовых нивах.
Все наконец ратоборцы смешались, все рати латинов,
Все и дарданские строи: Мнестей и Серест и другие,
И Мессап, укротитель коней, и храбрый Азилас,
И этрусская рать, и эвандровы строи аркадцев,
Всяк за себя; напрягают последние силы все мужи;
Нет ни покоя, ни отдыха: бой разыгрался широкий.
И тогда прекрасная матерь послала Энею
Мысль — устремиться к стенам и на город силы скорее
Все обратить и врагов поразить внезапной тревогой.
Он же, когда, по разным отрядам преследуя Турна,
Взор и сюда и туда обращал, вдруг видит, что город
В брани такой не участен, стоит безнаказанно тихий.
И ему представился образ большего боя:
Он Сергеста зовет, Мнестея, Сереста, храбрейших
Мужей своих, и стал на холме. Туда прибежали
Прочие тевкров дружины, щиты и частые пики
Держат сгущённою ратью. Он же, среди на высоком
Холме восстав, говорит: «да всяк исполняет немедля
Волю мою; за нас всемогущий Юпитер; никто же
Да не замедлит идти моему указанью послушный.
Ныне низвергну я город, причину войны, средоточье
Царства Латина, когда отвергает он иго, сражённый,
И покорится не хочет; я стены дымящихся кровель,
Срою до самой земли. Уже ль ожидать мне, доколе
Турну угодно будет со мною сразиться и снова
Он, побеждённый, вступит в борьбу? Вот то начало,
Вот та причина войны незаконной; скорее ж несите,
Граждане, пламя и с пламенем в длани требуйте мира.»
Он сказал, и все, однодушно в колонны столпившись,
Наперерыв понеслись и громадой к стенам устремились.
Лестницы жмутся к стенам, явилось внезапное пламя:
Те на ворота напали и первых убили, другие
Мечут железо в врагов и свет помрачают стрелами.
Сам же меж первых рядов к стенам простирает десницу
Храбрый Эней, обвиняет Латина громкою речью
И призывает в свидетели небо, что снова ко брани
Он принуждён, что дважды ему италийцы врагами
Стали и этот вторичный союз беззаконно попрали.
И поднялся меж испуганных граждан раздор: те желают
Город Энею предать и врата раскрыть для дарданян,
И самого царя увлекают к твердыням; другие
Храбро с оружьем идут, готовясь отстаивать стены.
Так под утёсом скалы в расселине камня открывший
Пастырь пчелиный рой вдруг едким дымом наполнит
Эти жилище крылатых: и рой, встрепенувшись, в тревоге,
По восковым укрепленьям своим разбежится, жужжаньем
Гримким свой гнев изъявляя; дым чёрный из щели клубится;
Ропот глухой раздаётся в скале, а дым улетает
Прочь на воздушные выси: такая же участь постигла
Ныне войной утомлённых латинов; она погрузила
Город в печаль и его потрясла в основании. Царица,
Видя с чертогов своих врагов подступившие рати,
И осаждённые стены, на кровли летящее пламя,
Но не видя ни рутулов войска, ни турновой рати,
Мнила, несчастная, что побеждённый юноша в брани
Пал, и, внезапным смущённая горем, себя называла
Бедствий причиной, причиною зла и началом несчастий;
Много она говорила в безумном отчаянии; дланью
Пурпур одежды своей растерзала и смертью постыдной
Дни прекратила, спустивши петлю от высокого бруса.
Горе такое лишь только достигло до слуха латинок,
Первая дочерь Лавиния рвёт белокурые кудри,
Розы терзает ланит; подруги, толпой окруживши,
Плачут, и плач их далеко несётся в обширных чертогах.
Вскоре молва о несчастье весь город уже охватила;
Духом упали: идёт и Латин, растерзавший одежду,
Участью бедной жены поражённый, и, видя столицы
Гибель, он прахом седую главу оскверняет и много
Сам обвиняет себя, что прежде не принял Энея,
Мужа дарданского, зятем его не признал, но отвергнул.
Между тем воинственный Турн по равнине далёкой
Гнал пред собою немногих отсталых, уж с меньшим
Жаром, уж меньшим и меньшим успехом коней веселяся.
Ветер доносит до слуха его те тревожные крики
С шумом глухим; он слух напрягает и слышит:
Город тревогой шумит: в нём вопль и отчаянья ропот.
«Горе мне! что так тревога в стенах городских раздаётся?
Что там за крики и вопли несутся от города в поле?»
Так говорил и в отчаянии стал, удержавши вожжами
Рьяных коней. Сестра же, в образе мужа Метиска,
Турна возницы, тогда управляла конями, вожжами
И колесницей, и речи такие к нему обратила:
«Будем, о, Турн, преследовать тевкров, куда нам победа
Путь открывает; другие там есть, которые, могут
Стены свои защищать; Эней италийцев сражает,
Брань воздымая на них; мы также сильной рукою
Смерть меж троянами сеем; ты с поля борьбы возвратишься
И не слабея числом и с неменьшею честью и славой.»
— Турн же в ответ: «о, сестра, тебя ведь давно уж узнал я,
В ту минуту ещё, когда ты искусно расторгла
Мир и сама приняла в битве участье. И ныне
Тщетно ты хочешь меня обмануть, о, богиня. Но кто же
Бог тот Олимпа, тебя ниспославший для подвигов этих?
И для того ль, чтоб увидела ты несчастного брата
Горькую смерть? И что же мне дедать? Какое же счастье
Может нам льстить и спасти нас? Я сам пред моими очами
Видел Муррана, на помощь меня призывавшего мужа, —
Мужа, который мне был любезен и мил пред другими, —
Видел, как пал он, огромный, сражённый огромною раной.
Пал и несчастный Уфенс, чтоб нашего сраму не видеть;
Тевкры доспехи сняли, овладели оружьем и телом.
Я ль допущу раззоренье жилищь (лишь этого горя
Недоставало ещё), и ужель оправдаются речи
Дранка? Я ль тыл обращу? И бегущего Турна увидит
Эта земля? До того ль умереть тяжело мне? О, будьте,
Тартара боги, ко мне благосклонны, когда уж небесных
Воля противна богов? Невинной душею сойду я
К вам, непричастный к тому преступленью, достойный великих
Предков моих.» И едва произнёс он речи такие,
Вот сквозь вражьи ряды на коне опенённом несётся
Сак, уязвлённый стрелою в лицо; он несётся и Турна
Именем кличеть и молит: «о, Турн, в тебе полагаем
Нашу надежду последнюю: сжалься над бедными, сжалься:
Там Эней поражает как гром; он грозится разрушить
Замки высокие наши, и в прах превратить их стремится.
Пламя на кровли летит: на тебя устремили латины
Взоры и лица свои; сам царь наш Латин, поражённый
Горем, не знает, кого ему зятем признать и к которой
Должен пристать стороне. А царица, вернейшая дружбе,
Жизнь прекратила своею рукою, покинула в страхе
Свет. У ворот же только Мессап да отважный Ативас
Битвы всё бремя несут: но их окружают густые
Тевкров фаланги и жмут; там лес обнажённый булатов
Страшно сверкает; а ты по пустынному полю напрасно
Здесь колесницу вращаешь.»
Остолбенел изумлённый
Турн: различные мысли теснились в уме; он безмолвно,
Будто немой, стоял; но сердце героя терзали
Стыд и отчаянье с горем и страсти кипучее пламя,
И оскорблённая доблесть его. И едва помраченье
Мысли рассеял разума свет, возвратившийся снова,
Он устремил к стенам зрачки распалённые взоров
Бурный и с колесницы взглянул на город высокий:
Вихрем вздымается пламя и рвётся до самого неба,
Башню кругом охватив и стремясь от этажа к этажу, —
Башню, которую сам он построил из сплоченных брусьев
И на колёса поставил и сдвинул высокие ходы.
«Рок побеждает уже, о, сестра, удерживать поздно:
Поздно, идем же, куда нас и бог призывает и воля
Твёрдой судьбы; я готов с Энеем сразиться; готов я
Всё перенесть, что имеет жестокого смерть; ты не будешь
Более видеть меня, о, сестра, лишённая чести;
Но умоляю, позволь мне излить беспредельную ярость.»
Так сказав, с колесницы поспешно ниспрянул на нивы
И сквозь врагов устремился и копья, печальную бросив
В поле сестру; и в стремительномь беге ломает дружины.
Как с вершины горы обрушившись камень громадный,
Сорванный бурей, катится, иль ливнем стремительным смытый,
Или покрытый годами, летит с ужасающей силой
Грозный утёс и по полю скачет, с собой увлекая
Лес и стада и людей: таков сквозь разбитые рати
Турн устремился к стенам, туда, где найболее кровью
Вся багровела земля и по воздуху пики свистели.
Витязь рукою махнул и, голос повысив, так начал:
«Стойте, о, рутулы, стойте, латины, и бой прекратите:
Мне предоставьте битвы конец, каков бы он ни был:
Пусть я один, как прилично, позор наш омою, заглажу
Нашу вину, и за всех вас один мой меч извлеку я.»
Все посреди расступились и место витязю дали.
А родитель Эней, услышав турново имя,
Города стены покинул, покинул высокие замки,
Всякое дело покинул, прервал все работы осады;
Он восторгом кипит и гремит доспехами страшно:
Точно Афос таков, каков же и Эрикс, таков же
Сам отец Апеннин, ясеневым лесом шумящий,
Снежным челом возносящийся гордо в небесные выси.
Вот уже и рутулы все и трояне и с ними
Наперерыв италийцы взор устремили, и даже
Те, что держали высокие стены, и те, что тараном
Нижние стены громили, с рамен низложили оружье:
Сам дивится Латин, глядя на героев, рождённых
В разных странах отдалённого мира, сошедшихся в битву,
Силы померять свои и битву окончить железом.
А герои, едва лишь очистилось поле для битвы,
В быстром стремлении пиками издали бросив,
Кинулись на друга друг, щитами и звонкою медью
Грянувшись разом: земля застонала; они же мечами
Части сугубят удары; их сила и храбрость смешались
В дело одно. И будто на Силе огромной, на горных
Высях Табурна два устремятся быка на кровавый
Бой и сойдутся, уставивши лбы; а объятые страхом
Прочь пастухи отступают, и робкое стадо безмолвно
Стоя глядит; телицы в испуге не знают, кто будет
Их повелителем в роще, кто будет водителем стада.
А они взаимно наносят удары, с ужасной
Силой бодаясь рогами в упорь; и широкой струёю
Кровь омывает хребты их и выи; мычаньем и рёвом
Вся оглашается роща: так точно троянский
Витязь и давнов герой, ударяясь щитами, сразились;
Треск и грохот брони огласили весь воздух далёко.
Сам Юпитер держит весов две равные чаши
И полагает на них две разные доли героев:
Кто погибнет из них, к какой стороне перевесит
Смерть? И вот поднимается Турн, полагая удар свой
Верным; всем телом восстал он и, меч свой поднявши высоко,
Гринул: вскричали трояне, вскричали в испуге латины.
Обе враждебные рати, стоявшие в полном внимании.
Но изменник булат оть удара в куски разлетелся.
Он обманул бойца вь роковую минуту надежды.
Бегством спасается Турн: бежит он проворнее ветра,
Длань безоружную видит с неведомой в ней рукоятью.
Так говорят, что он, второпях вскочив в колесницу
И устремившись на первую битву, оставил отцовский
Меч свой, потом же в тревоге схватил у возницы Метиска
Мечь; и меч тот достаточен был, доколе бежавших
Тевкров сражал; но едва лишь дело дошло до доспехов,
Скованных богом Вулканом, смертный булат разлетелся,
Словно как ломкая льдина: на жёлтом песке засверкали
Только осколки его. И вот, обезумевший, в бегство
Бросился Турн по равнине, путём устремляясь различным.
Он то сюда, то туда навивает неверные круги:
Ибо отвсюду трояне плотною цепью стояли;
Здесь заключало болото, а там высокие стены.
А Эней, хотя ослабевшие раной колени
Бег затрудняли его, быстроту замедляя погони,
Гонит его и с жаром следит нога за ногою.
Будто застигнув оленя, рекой заключенного всюду
Или объятого страхом от перьев багряных, охотник
Гонит его, а верные псы преследуют лаем:
Он же, засаду и берег утёсистый видя в испуге.
Тысячью мчится путей и по ним возвращается снова;
Пёс же умбрийский проворный развёрзтою пастью вот-вот уж
Схватит его, вот-вот настигает и, будто схвативши,
Челюсти жадно сомкнёть, но кусает воздушные волны.
Вот поднимается крик, и им огласились далеко
Воды и озера берег, и небо взгремело тревогой.
Турн же бежит и, бегучи, шумит на рутулов речью,
Кличет по имени всех и требует меч боевой свой.
А напротив Эней угрожает всякому смертью,
Кто подойдет, и испуганных пуще пугает, грозится
Город разрушить совсем, и гонит врага уязвлённый.
Пять кругов обогнули они и столько ж обратно
Взад и вперёд. Не награды ищут они, не игрою
Лёгкой идут в состязанье, — но спорят о жизни и крови.
Тут случайно вблизи росло посвящённое Фавну
С горьким листом оливное дерево, некогда чтимый
Знак мореходами. Часто, спасаясь от ярости бури,
Там мореходы местному богу вешали жертвы,
В дар за спасенье ему принося, по обету, одежды;
Тевкры ж тогда безразлично тот корень священный срубили,
Чтобы по чистому полю могли свободнее биться.
Там стояла энеева пика: стремительным летом
К этому месту она занесённая, в корень вонзившись,
Твёрдо торчала. И витязь дарданскй, всей силой налегши,
Дланью железо исторгнуть хител и пикой настигнуть
Быстрой того, кого на бегу не настигнул. Тогда-то
Турн, от страха безумный, «сжалься, о! Фавн, умоляю —
Молвил — и добрая матерь земля, удержите
Это железо, если когда либо вам воздавал я
Должную честь и мольбы, осквернённые тевкрами ныне.»
Он сказал, и не тщетно боговь призывал он на помощь:
Долго боролся Эней, замедляя у корня погоню,
Но никакими усильями дуба раздвинуть не мог он.
Между тем как силился он и настаивал с жаром,
Вновь обращённая в образ возницы Метиска богиня,
Давнова дева, вперёд выбегает и брату вручает
Меч. А Венера, на то негодуя, что дерзкая нимфа
Смелости столько взяла, приступает сама и из корня
Вон извлекает копьё. И соперники оба в восторге.
Вновь укрепясь и оружьем и духом, к борьбе приступают,
Тот полагаясь на меч свой, а тот на высокую пику.
Стали насупротив оба с одышкой от битвы и бега.
Между тем могучий владыка Олимпа к Юноне
Так говорит, с облаков золотистых взиравшей на битву:
«Чем же окончится это, супруга, и что остаётся?
Знаешь сама, и в этом сама сознаёшься, что небу
Витязь великий Эней обречён и судьбой возвеличен
Будет до самых небес. Так что ж ты ещё замышляешь?
Или с какою надеждой сидишь ты ещё на холодном
Облаке? Разве прилично, чтоб бог от смертного рану
Мог получить? чтоб меч (без тебя же Ютурне какую
Силу иметь?) возврашён был Турну, иль чтоб побеждённым
Новые силы давать? Перестань наконец и смягчися
Просьбою нашей: к чему предаваться безмолвной печали?
Лучше заботы твои печальные ты мне поведай
Сладкими чаще устами. Но вот роковая минута
Ныне настала. Ты тевкров могла по морям и по суше
Долго гонять и возжечь незаконную брань и семейство
Всё погубить, и, брачные узы расторгнув, наполнить
Плачем весь дом. Дальнейших попыток тебе не позволю!»
Так говорил Юпитер. Ему же сатурнова дочерь
С видом покорным так возразила: «великий Юпитер!
Не безызвестна мне воля твоя; и вот почему я
Против желанья покинула землю и Турна. И ты бы
Здесь не одну лишь увидел меня на седалище горном,
Столько несущую горя безвинно: но с пламенем в длани
Я бы стояла теперь пред строями рати и тевкров
К гибельной брани влекла бы. Тебе сознаюся:
Я побудида Ютурну дать помощь несчастному брату
И для спасенья его испытать все великие средства, —
Но не оружье брать, не натягивать лук тетивою:
В этом клянусь я тебе головой непреклонного Стикса,
Этой единственной верой, священной влястителям неба.
Ныне же я уступаю, войну ненавидя и битвы.
Но об одном умоляю тебя, для латинов, для славы
Нашей (ведь это законам судьбы не подвержено вовсе),
Что когда уже счастливым браком, положим,
Мир утвердят и союз укрепят и составят законы,
Да не велишь ты, о, царь, изменять природным латинам
Древнее имя, ни имя троян принимать, ни названье
Тевкров, ни речи родной изменять, ни даже одежды;
Да пребудет во веки латинов земля и албанских
Имя царей, и да будет род римлян могуч италийской
Доблестью. Троя погибла, так пусть же и иия погибнет!»
Ей возразил, улыбаясь, виновник людей и творений:
«О, родная сестра и второе сатурново чадо:
Гнев столь великий ты ль в сердце твоём, о, богиня, питаешь?
Но перестань и уйми наконец напрасную ярость.
Дам, что желаешь, и сам добровольно сдаюсь, побеждённый.
Речь и обычай страны у авзонов твоих сохранится,
Будет и имя, как есть; с народом смешаются тевкры
И поселятся; я дам им обычаи, веры обряды,
Сделаю всех я латинов одним языком говорящих.
Этот народ, который от крови авзонской восстанет,
Выше людей вознесётся и выше богов благочестьем.
И ни один из народов тебя чтить столько не будет.»
Речью такою довольная, ум изменила Юнона,
Бросила облачный трон и с небесных высот удалилась.
Сделавши это, бессмертных отец замышляет другое:
Хочет Ютурну сестру удалить от оружия брата.
Есть, говорят, две язвы, под именем Фурий, которых
Мрачная Ночь породила, и с ними Мегеру, рожденьем
Всех их одним, и, опутав их узами змеев, дала им
Быстровоздушные крылья. Они, у престола Зевеса
И у порога властителя грозного часто являясь,
Страхом терзают слертных несчастных, когда всемогущий
Царь ниспослать замышляет на них иль недугов горе,
Или ужасную смерть, иль когда устрашает войною
Царства. Из этих чудовищь одну быстрокрылую с горных
Высей воздушных Зевес ниспослал и на силу Ютурны
Силой восстать повелел. Она же летит и подобно
Чёрному вихрю несётся к земле. Так точно из лука
Мчится стрела, в облака уносимая силой полёта, —
Та роковая стрела, которую парфянин бранный
Жолчной отравой послал напоённую, — парфянин бранный,
Или Кидон, наносящий стрелою смертельную рану;
Свиснет она и умчится сквозь тучи невидимо, мигом:
Так полетела рождённая Ночью, спускаясь на землю,
И едва увидела рати троян и дружину
Турна, как вдруг превратилась вь образ птицы зловещей, —
Птицы, которая часто, в ночные часы на могилах
Иль на пустынных развалинах сидя, несносную песню
В мраке поёт. В такой превращённая образ пред взором
Турновым носится язва то взад, то вперёд и крылами
Бьёт по щиту и шумит. И новый ужась объемлет
Члены его; он весь цепенеет; и волосы дыбом
Встали на нём и замерли голоса звуки в гортани.
А Ютурна, узнав издали шум крыльев и образ
Фурии, в горе, несчастная, волосы рвёт, распустивши,
Лик свой терзает когтями и дланью грудь поражает.
«В чём же теперь, о, Турн, тебе помогу я родная?
Что мне уже остаётся несчастной? Иль средством каким я
Гибель замедлю твою? и такого чудовища силе
Я ль воспротивлюсь? Уже, уже покидаю я поле
Брани. Но только меня не страшите, объятую страхом,
Гнусные птицы: мне крыльев удары знакомы, знакомы
Ваши зловещие знуки. Я чую великого Зевса
Грозную волю. Так вот что за честь мне дарит он, за стыд мой!
Что мне бессмертие ныне? зачемь прекратить не могу я
Жизни моей? теперь бы могла я спокойно окончить
Горе моё и в царство теней сопутствовать брату.
Я бессмертна? увы! но что же отрадного ныне
Мне без тебя остаётся, о, брат мой! Почто же, пучины,
Вы подо мной не разверзнете недра и к теням глубоким
В ад не пошлёте богиню?» И это сказавши, Ютурна,
Много рыдая, покрыла чело лазурным покровом
И, погрузившись в реку, на глубокое дно опустилась.
А Эней наступает вперёд: он огромною пикой
В длани сверкает и грозною речью так вопрошает:
«Что же ты медлишь теперь, о, Турн, и зачем отвергаешь
Битву? Не бегом должны мы сражаться, но острым железом.
Ты превращайся в образы все, собери, что имеешь:
Храбрость в душе и искусство в руке; пожелай до высоких
Звезд на крылах вознестись иль в глубокую землю сокрыться.»
Он же ему, головой потрясая: «хрябрец, не надменной
Речи страшусь я твоей: но боги меня устрашают
И непрязненный Зевс.» И, не вымолвив более слова,
Взорами бросил вокруг и камень увидел огромный,
Древний камень, огромный, в поле случайно лежавший:
Нивам служил он межею, границею спорному полю.
Мужей отборных двенадцать с трудом бы его приподняли, —
Мужей двенадцать таких, как ныне земля производит;
Он же рукой торопливой схватил и, поднявшись всем телом,
В беге стремительном камень с размаху бросает в Энея, —
Но ни бегущим себя не узнал, не узнал ни идущим,
Ни поднимающим в длань, ни бросающим камень огромный;
Гнутся колени, холодная кровь застывает по жилам:
Самый же камень его, катясь по пустому пространству,
Не пролетел ни пространства всего, ни удара не вынес.
Будто во сне, когда в час ночи глубоким покоем
Вежды сомкнутся, нам кажется, будто мы силимся тщетно,
Будто хотим мы бежать, но среди напрасных усилий
В изнеможении падаем вдруг; хотим и не можем
Вымолвить слова; не знаем, куда те и силы девались;
Голоса нет на устах, языком повернуть невозможно:
То же и с Турном было; в чём только испытывал храбрость,
Всюду мешала успеху враждебная сила богини.
Сердце героя тогда взволновали различные чувства:
Он то на город глядит, то на рутулов взор обращает,
Медлит от страха и меч приподнять он боится;
Как и куда уклониться, какое усилие сделать
Против врага. Он не видит нигде колесницы, не видит
В помощь идущей сестры. А Эней замедленному страхом
В очи сверкает копьём роковым; онь, время улучшив,
Место удару избрал и грянул с размаха. Ни камень
Так не шумит, из орудий летя стенобитных, ни молнья
С треском таким не разит: подобно чёрному вихрю,
Гибель несущая пика летит, пробивает и панцирь
И семикратного выгиб щита, где держится обод;
С свистом проходит в средину бедра: поражённый ударом,
Турн на колено огромный припал и долу склонился.
Рутулы вопль поднимают; кругом заревели далеко
Горные выси и звук повторили глубокие рощи.
Он же, покорный, просящий пощады, десницу и грустный
Взор простирая, сказал: «я участи этой достоин,
Жизни же я не прошу: своим ты пользуйся счастьем.
Если же тронуться можешь отца злополучного горем,
То, умоляю (ведь был у тебя такой же родитель,
Старец Анхиз), пожалей ты о старости Давна; и если
Тело моё желаешь ты света лишить, то собратам
Труп возврати мой. Ты победил, и я, побеждённый,
Руки к тебе простираю пред взорами ратей авзонских;
Ты победил, и Лавинья твоя; но далее гневу
Ты простираться не дай!» — Стоял с оружьем над павшим
Храбрый Эней, очами водя, и меч опустил свой.
И уже всё более-более турновы речи
Сердце смягчали его, как вдруг на плече роковая
Перевязь юнаго мужа Палланта пред взором сверкнула
Цепью знакомых колечек, — Палланта, которого в битве
Турн победил и простёр и, перевязь снявши, на рамя
Вздел и носил украшенье врага. Эней же, едва лишь
Взор устремил на добычу, предмет столь великой печали,
Яростью вдруг закипел и, вспыхнув гневом ужасным,
«Ты ли — сказал — уйдёшь от меча моего, — ты, надевший
Эту добычу мне милого друга? Паллант поражает
Этим ударом тебя, — сам Паллант; он жаждет в отмщенье
Крови преступной твоей!» — Сказал и с жаром булат свой
В грудь погружает врага: его же холод объемлет;
С негодованьем и стоном душа меж теней улетела.