ЭСГ/Эволюция внешнего быта

Эволюция внешнего быта (жилище, одежда, пища). Потребности людей в пище, одежде и жилище в разные времена и в разных странах удовлетворялись очень разнообразно в зависимости от климата страны, от доставляемых ею человеку материалов в виде произведений природы, от степени технического развития ее населения и экономического положения различных слоев его. Чем ближе страна к полюсам, тем в большем количестве и более жирной пище, в более сложной и более согревающей одежде и в более прочных и теплых жилищах нуждается человек; тогда как в странах, более близких к экватору, необходимый для существования минимум пищи, одежды и жилища значительно меньше. При одном и том же климате, при одних и тех же произведениях природы удовлетворение этих потребностей зависит и от большего или меньшего умения населения использовать и перерабатывать эти произведения природы, что, в свою очередь, обусловливается состоянием производительных сил населения и степенью развития техники. Однако, классовое разделение приводит к тому, что различные слои населения и питаются, и одеваются, и живут далеко неодинаково. В своем материальном благосостоянии народные массы сильно отстают от имущих правящих классов, и поэтому только среди последних главным образом и происходит Э. в области рассматриваемых здесь явлений, но все же с течением времени новые формы, сначала доступные только общественным верхам, постепенно, хотя бы далеко не в полной мере, усваиваются низами общества. Но при этом во внешнем быте наблюдались значительная косность, большая приверженность к традициям, переходящим от отцов к сынам, от дедов к внукам, и таким образом возникают своего рода национальные привычки и вкусы, формы и стили. Недаром обозначение одежды, платья, словом „костюм“ стоит в связи с понятием обычного, привычного (costume — coutume), но, кроме национального костюма, можно говорить еще о национальных кушаньях, о национальных типах построек и т. п. На известных ступенях исторического развития особенности народа в его кушаньях, одеяниях, строениях имеют такой же строго национальный характер, как язык, религия и другие стороны культуры. На этой общенациональной основе возникают и развиваются и позднейшие, более искусные и более совершенные формы внешнего быта более зажиточных классов общества, среди которых впервые замечаются и отступления от старых форм. Наибольшим консерватизмом в еде, в костюме, в жилье отличается сельская масса, крестьянство. Местом возникновения новшеств обыкновенно является город, где и едят, и одеваются, и живут иначе, нежели в деревнях, и где мода часто вытесняет обычай.

Международное общение при помощи торговли (центрами которой являются города), путешествий и военных походов, содействует обмену отдельных наций не только произведениями природы и промышленности или знаниями, но и особенностями внешнего быта. То, что раньше имело лишь местное значение, лишь строго национальный характер, нередко приобретало повсеместное распространение. Кофе (см.) был известен сначала только в Абиссинии и вообще в восточной Африке, откуда завезен в Аравию только в конце XV в., распространившись отсюда сначала в турецких владениях, а потом по Европе (с XV в.) и в Америке. Такими же первоначально местными продуктами были китайский чай и американский картофель. И здесь получили значение не только привоз этих иноземных произведений природы, но и их акклиматизация в странах, прежде их не знавших. В качестве материала для изготовления платья так же из чисто местного универсальным сделался хлопчатник (см.), родиной которого была Индия, откуда выделанные из него ткани проникли сначала в Иран еще в эпоху персидского владычества, если не ранее, и в подвластные персам финикийские города, сделавшись предметом их торговли. Греки и римляне были знакомы с хлопчатобумажными тканями, но у них это был привозной предмет роскоши. А теперь хлопчатник разводится везде, где только позволяют климатические и почвенные условия. Параллельно с распространением таких произведений природы и изделий из них находили применение в новых странах и бывшие сначала только местными, „национальными“, особенности той или другой кухни, такие или иные фасоны платья, характерные черты человеческого жилья. Приемы изготовления яств и одежд, устройства жилищ нивеллируют внешний быт, по крайней мере, городского населения. С дальнейшим развитием культуры на смену этому пассивному заимствованию и малосознательному подражанию постепенно приходит упорная работа мысли над улучшением и удешевлением предметов и способов удовлетворения физических потребностей человека. В этих исканиях создаются техника и агрономия, с одной стороны, гигиена питания, жилища, одежды — с другой, складываются в научные дисциплины практические знания, и получает новый импульс к развитию теоретическое знание (см. наука). В результате этого развития непрерывный ряд открытий и изобретений за последние 150 лет (см. XLV, ч. 3, прил. к ст. 63/64) и применение силы пара и электричества (см. XLI, ч. 9, 369/70) привели к баснословному увеличению производительности труда в переработке естественных произведений природы (см. фабричная промышленность) и на транспорте (см.), в меньшей мере в области сельского хозяйства, которое только в настоящее время вступает в свою эру промышленной революции; рядом с этим шла замена естественных произведений природы более дешевыми искусственными (см. суррогаты, краски, шелк искусственный). Массовое производство (см. XXXIII, 525/27), составляющее основу современной индустрии, заставляло искать массового потребителя, преодолевать консерватизм и силу традиций в обиходе народной жизни. Оно ведет ко все большей урбанизации деревни в Европе и Америке и к европеизации внешнего быта народов Востока, а в послевоенные годы можно говорить о новой стадии в Э. в. б. — об американизации Европы.

Прошлое внешнего быта всего человечества известно далеко недостаточно. О так называемом доисторическом времени, разном, конечно, в разных странах, приходится судить по быту современных дикарей или по имеющимся историческим известиям о быте отдельных народов у таких писателей, как Геродот, Тацит и др., по так называемым пережиткам в быту деревенского населения цивилизованных стран и по археологическим памятникам разного рода (см. первобытная культура). Но все это большею частью случайный, отрывочный материал, и в нем столько пробелов, что в большинстве случаев восстановление полной Э. в. б. в древние эпохи, да и в более новое время в иных, менее известных странах, является задачей совершенно невозможной. Приходится довольствоваться общими схемами, отдельными вехами эволюции и наиболее характерными частными фактами.

Жилище. Есть основание полагать, что зоологические предки людей жили или, по крайней мере, проводили ночь на деревьях, как это делают такие человекообразные обезьяны, как гориллы, шимпанзе, оранг-утанги. Между прочим, привычку маленьких детей сжимать руки в кулачки некоторые объясняют оставшимся с тех пор следом спанья на древесных ветвях, при чем приходилось все время крепко держаться обеими руками за ветки. В связь с этим ставят существовавший во многих местах обычай класть покойников на ветви деревьев, привязывая их к этим ветвям, что заменяло собою погребение. Конечно, это предположение может относиться только к жизни людей в тропическом поясе, где, как и теперь еще, деревья во многих местах служат для жителей убежищами. Некоторые этнографы связывают, хотя и без достаточного основания, с проживанием на деревьях так называемые свайные постройки (см. XXXVII, 435/39). Жизнь на деревьях характеризует лесистые местности, а в гористых люди селятся в естественных пещерах в известковых породах. В таких пещерах находят остатки костей мамонтов, оленей и вымершие виды медведей и рыси, даже называемые пещерными, как и находимые в пещерах костяки человека. В несколько другом смысле пещерными людьми называются те, которые устраивали свои жилища в пещерах, где находят следы их пребывания в виде каменных орудий еще очень грубой выделки или в виде кухонных остатков, т.-е. очагов с углем и золой, расколотых или обожженных костей животных и пр. (см. кухонные кучи). Еще древним грекам были известны под общим названием троглодитов обитатели пещер. Если сомнительно, чтобы стоймя поставленные бревна свайных построек были подражанием лесу, то уже вполне приемлемо происхождение искусственно выдолбленных пещер в мягких песчаниках, глине и т. п. для устройства в таких созданных человеческим трудом углублениях постоянного жилья. В близком родстве с искусственными пещерами находятся так наз. землянки, т.-е. ямы, выкопанные в земле и прикрытые подобием кровли (см. архитектура, IV, 35 сл.), и глинобитные мазанки. В таких мазанках, сделанных из необожженных кирпичей с прослойками из тростника и пальмовых листьев, жили уже древние египтяне, да и вообще этот тип жилья встречается часто. Квадратная египетская глинобитная мазанка с плоской крышей, усложненная подобием башни или навесом над крышей — террасой, послужила прототипом для таких построек, как дворцы. Обожженный кирпич, как строительный материал, уже более позднего вообще происхождения. Равным образом, прежде чем стали употреблять глыбы тесаного камня для возведения дворцов и храмов, пользовались кусками камня всякой формы, складывая их в стены при помощи глины, связывавшей их между собою и заполнявшей промежутки между ними; известь, цемент, бетон пришли гораздо позже (см. строительное искусство, XLI, ч. 5, 58 сл.). В постройках из глины и камня подмечается такая эволюция: необожженный кирпич заменяется обожженным; неправильной формы осколки камня — правильно обтесанными и хорошо приложенными одна к другой глыбами (см. циклопические памятники); вместо хрупкой глиняной связи скрепою служит более прочная известка. Далее, постройки увеличиваются в своих размерах, и единая комната уступает место нескольким. Наконец, над плоской крышей делается навес или надстройка, часто деревянная, и появляются двускатные крыши, а много позднее — своды или куполы. Одним словом, глинобитная мазанка усложняется, расчленяется, растет. Двери из дерева и окна, самое большее с решетками, являются необходимыми принадлежностями таких домов (санскр. damas, греч. domos, лат. domus, слав. дом). Вставка в окна рам со слюдой, а потом и стеклами — явление более позднего порядка. Если глинобитная мазанка может считаться прототипом жилищ из минеральных материалов, то прототипом жилищ, при сооружении которых пользуются материалами растительного и животного происхождения, является шалаш, сооруженный из жердей, ветвей, древесной коры, тростника, соломы, шкур, войлока и т. п., или палатка, хотя у нас за последним термином утвердилось название только летних, крытых полотном убежищ от зноя и от дождя (военные палатки, цыганские, увеселительные). Сюда относятся переносные жилья кочевых племен, например арабов, на языке которых палатка называется „koubbet“, из чего произошло наша „кибитка“ (не в смысле, конечно, гнутого верха повозки или самой повозки). К этой категории жилищ принадлежит юрта монгольских кочевников, на языке которых слово „урто“ обозначает „стойбище“. От простого шалаша конической формы (см. чум) юрта отличается уже более сложной и более расчлененной формой: цилиндрический остов юрты состоит из легких деревянных решеток, обшитых войлоком, коническая крыша из ряда жердей, тоже покрытых войлоком; для входа служит деревянная дверь, покрываемая снаружи войлоком же, кусок которого служит и прикрытием дымового отверстия наверху. Любопытное совпадение: в юрте нет печи с трубой, а только очаг посередине юрты с отверстием над ним для выхода дыма, и совершенно так же было в ранних глинобитных или сложенных из камня с глиной домах. Первоначальный очаг — это тот же костер, только не на открытом воздухе, а в пещере, в землянке, в глиняной или каменной хижине или под крышей юрты. Еще недавно в России существовали избы, топившиеся „по-черному“, т.-е. имевшие печи без трубы. В эволюционном отношении любопытен финский кок (на о-ве Даго и у Феллина), в котором под конусом имеется круглая стенка, сложенная из булыжника. За последнее время юрты стали осложняться деревянными срубами, что их прикрепляло к месту, делало трудно переносимыми. Основная черта жилищ шалаше-палаточного типа та именно, что они легко перевозятся с места на место, что очень сподручно для бродячих и кочевых племен.

Другую категорию жилищ, строящихся из растительных материалов, представляют собою срубные постройки, в основе которых лежит бревенчатый сруб. Великорусская изба является простейшим образцом построек этой категории, очень вообще распространенной на севере Европы среди населений германского, скандинавского и финского происхождения, в местностях обильных лесом (см. строительство сельское, XLI, ч. 5, 125 сл.). Самое имя такой постройки, средневековое „Stuba“ лежит в основе немецкого „Stube“, франц. „étuve“ (= éstuve) и рус. „изба“ (из „истъба“, как это слово стоит в летописи; вар. истъпа). Срубный тип тоже способен к развитию (ср. известный дворец Алексея Михайловича, деревянные церкви).

Из всех жилищ лучше всего известна история жилищ европейских, именно древне-греческого, римского и романо-германских стран более позднего средневековья и нового времени, что дает нам возможность лучше, хотя и не без пробелов, проследить эволюционную смену строительных форм жилья, не касаясь архитектурных стилей дворцового и храмового зодчества (о них см. архитектура и под названиями различных стилей). Еще в доисторические времена, о которых мы знаем из поэм Гомера и из археологических раскопок (эгейская культура), на территории, занятой греческими племенами, рядом с крестьянскими хижинами существовали настоящие дворцы. И в дальнейшем дифференциация между городами, где сосредоточивалась знать, и сельскими местностями, где жили простые земледельцы, отразилась и на дифференциации жилищ. Античная цивилизация была городскою. Жизнь сосредоточивалась в городах, долгое время остававшихся маленькими республиками, в которых и выработался своеобразный тип греческого дома для семьи зажиточного гражданина, обладавшего притом еще и рабами. То же самое наблюдается и в древней Италии и вообще в Римской империи. Древнейшую форму обыкновенного жилища здесь представляла собою круглая глинобитная хижина, в которой археологи усматривают преемницу более древнего шалаша. Думают, что именно эта форма жилища и воспроизведена была в знаменитом небольшом храме Весты, сохранившемся и до сих пор в Риме. Дальнейшим развитием круглой формы была овальная, допускавшая уже расчленение внутреннего помещения на несколько отдельных комнат или каморок, как это наблюдается на раскопанных фундаментах на о-ве Крите. Эти архаические формы уступили место прямолинейным постройкам, наблюдаемым на территории распространения критской и микенской культуры с их настоящими дворцами, построенными по образцу восточных, имевшими пристройки и надстройки и пользовавшимися уже колоннами для поддержки перекрытий. Колонна (см.) вообще, как известно, одна из характернейших подробностей античного зодчества, но первоначально это не что иное, как деревянный столб, подпирающий крышу, как это мы видим даже в монгольских юртах. Такие столбы наблюдаются, один или несколько, в четыреугольных греческих постройках архаической эпохи, так называемых мегаронах, в которых боковые стены выдвигались за пределы передней, при чем между их концами и ставились колонны для поддержки с этой стороны крыши — прототип позднейших портиков. Известно, что эта архаическая культура катастрофически погибла, и археологии пока не удалось связать эволюционно ее строительные формы с теми, которые господствовали в классическую эпоху. Характерную особенность греческого дома представляет собою существование заключенного в стены двора с подобием корридора по одной из них, выходившего через дверь на дорогу, с боковыми каморками по противоположной стене и с главною постройкою в глубине, или „домом“ (oikos) в более тесном значении слова, имевшем форму мегарона. Такое жилище резко делилось на мужскую и женскую (гинекей) половины — явление, часто встречающееся в жилищах зажиточных классов (ср. гаремы, наши терема). Такие постройки тесно примыкали одна к другой в городах, узкие улицы которых должны были сами иметь вид проходов между двумя стенами, с выходившими на эту дорогу дверями из отдельных двориков. С течением времени дворик окружается колоннами и получается так называемый перистиль (см.), с жилыми помещениями за колоннадой и с главным помещением в части, примыкавшей к задней стене, при чем над ним могла возвышаться и надстройка. Как боковыми, так и задними комнатами своими греческие дома примыкали к боковым и задним комнатам соседних домов. При таком способе застройки пространств между улицами на последние не могло выходить никаких фасадов, и внутренние помещения получали свет не через окна со стороны, а, главным образом, через двери во двор. Только в наиболее позднюю эпоху, когда стала утилизироваться и передняя стена, с этой стороны начали выходить на улицу вторые этажи, состоявшие, между прочим, из балконов и лоджий. Италийские жилые постройки имели тот же характер внутренних двориков, окруженных отдельными комнатами, но здесь они стали играть роль центральных зал, только без потолка или с неполным потолком, снабженным большим отверстием, через которое проходил в дом свет, а также проникал и дождь (откуда его название „комплувий“) и выходил дым от очага. Эта центральная часть италийского дома называлась атрием (см. IV, 270), в середине атрия находился небольшой бассейн для дождевой воды („имплувий“). Наиболее развитая форма такого жилья, еще более расчлененного на части со специальными назначениями (напр., с вестибулом, т.-е. передней, с разными „таблинами“ и т. п.) и даже имевшего за задней стеной маленький садик, хорошо известна по помпейским раскопкам (см. Помпея). Проникновение в Рим греческой культуры повлекло за собою сочетание обоих типов античного дома или, говоря точнее, перистиля и атрия, что усложнялось еще надстройками второго и даже третьего этажей с окнами и с балконами. С расширением домовых построек возможным сделалось выделение в них особых помещений для кухни, для бани (ванной комнаты) и даже сортира с проточной водой. Вместо голых стен, выходивших на улицу, стали устраиваться с фасадной стороны промышленно-торговые помещения, совершенно отделенные от внутренних частей маленькие мастерские и лавки. В более ранние эпохи дом строился для потребности одной семьи с ее рабами, но кроме таких особняков в больших городах эллинистического Востока и в самом Риме начали строиться большие доходные дома, бывшие как бы отдельными островами (их так и назвали „insulae“) с улицами со всех сторон, где сдавались в наем небольшие квартиры в разных этажах, соединявшихся между собою лестницами. В этих „инсулах“ верхние этажи бывали очень легкой деревянной постройки и с такими низкими помещениями, что скорее походили на нары, куда можно было только залезать для лежания. Здесь уже не было никаких перистилей и атриев, это было уже предвосхищение позднейших городских домов с наемными квартирами. Уже в классической древности начинали даже устраивать в них центральное отопление. И вне городов, кроме крестьянских хижин, встречались благоустроенные дома, напоминавшие позднейшие усадьбы и дачи. Римляне, называвшие виллами всякие внегородские жилища, выделяли из их среды в эпоху, когда крестьянское мелкое хозяйство погибло в Италии, разные типы вилл (см. вилла) сельских. Жилища владельцев устраивались по образцу гл. обр. городских домов и даже дворцов с жилищами казарменного вида для земледельческих рабов. Императорские виллы были настоящими дворцами, но и виллы латифундиальных магнатов отличались большою роскошью.

С крушением античной цивилизации после прихода варваров в Римскую империю и ее падения прежние жилищные формы постепенно заменились новыми. Жизнь отхлынула от городов, которые стали пустеть и разрушаться. Города даже попали в политическую зависимость от местных епископов и графов, сделавшихся их феодальными сеньерами, подобно тому как сельские местности превратились в феодальные поместья. Феодальному обществу с его постоянными междоусобиями соответствовал и новый тип жилищ. Прежняя помещичья усадьба превращается в маленькое укрепление, сначала часто деревянное, потом каменное, в так наз. замок (castello, château, Schloss), где живет владелец поместья и его семья с целым штатом слуг и военных людей (см. за́мки). Место для замка выбирается повыше, чтобы он был менее доступен для наступающих, на вершине пригорка, на скале или же на островке реки или озера и т. п. У подножия замка лепятся иногда жалкие лачуги сервов шателена. Города тоже обносятся стенами, и даже внутри городов возникают укрепления и отдельные дома превращаются в блокгаузы. Теснота заставляет дома расти вверх и притом так, что второй этаж занимает бо̀льшую площадь, чем первый, а третий еще бо̀льшую, и пространство между противоположными домами наверху ỳже, чем внизу. В своего рода крепости превращаются общежития монахов, монастыри, характерную особенность которых представляют собою внутренние замкнутые дворы с окружающею каждый галлереей (claustrum, cloître, Kloster), отделяющею этот двор от монастырских келей (cellae). Такое расположение отчасти напоминает античные перистили, и их же напоминают внутренние дворы итальянских городских особняков с двух- и трех-этажными галлереями. С падением феодализма и с прекращением частных войн такие укрепленные жилища сделались излишними, и наступила эпоха современных домов, рядом с которыми продолжают существовать, особенно в деревнях, архаических форм крестьянские жилища, только постепенно улучшающиеся путем заимствования того или другого у домов городского типа (печь с трубою, стекольные рамы и т. п.).

Подобная же эволюция, какая может быть прослежена по отношению к внешнему виду и внутреннему расположению жилищ, наблюдается и в оборудовании и обстановке (см. мебель).

Одежда. Что заставляет человека носить одежду? Первое соображение, которое приходит в голову при этом вопросе, заключается в том, что тело человека не предохранено от зноя или от холода, от дождя или от сырости, как у животных, верхний покров которых состоит из шерсти, пуха или перьев. Однако, это, казалось бы, естественное соображение не устранило возникновения среди ученых спора о происхождении человеческой одежды. Кроме приведенного ответа, существуют два других, по одному из которых основным мотивом появления одежды было желание украсить свое тело, а по другому — первым побуждением прикрытия наготы было чувство половой стыдливости. Первое мнение основывается на том непререкаемом факте, что украшения древнее одежды, что человек в жарком поясе, где легко обходятся без одеяния, украшает себя окраской своего тела или его татуировкой, или навешиванием на себя всякой всячины раньше, чем начинает одеваться. Уже в пещерах, где жил человек каменного века, находят вместе с другими вещами его обихода и кусочек красной охры, служившей красящим тело веществом. О том, что красились разные племена, современные древним грекам, мы читаем, например, у Геродота, а о татуировке у современных нам дикарей свидетельствуют многочисленные путешественники, миссионеры и т. д. (см. татуировка). Если, однако, окраска или татуировка тела в глазах тех, которые этому подвергаются, служат его украшению, то еще вопрос, в нем ли лежала первичная их цель, а не в какой-либо более серьезной причине, которую некоторые этнографы и ищут в первобытных религиозных верованиях. Но если бы такое объяснение было верно, нужно было бы и в первобытной одежде искать религиозных мотивов, хотя бы в виде надевания на себя какого либо амулета. С другой стороны, связь одежды с украшением все же существует в том смысле, что одежде могут предъявляться эстетические требования и что часто одеяние или часть его делается только нарядом или символом достоинства человека, носящего на себе тот или другой его признак. Во всяком случае, если не в происхождении одежды, то в ее эволюции не следует забывать и ее эстетического значения и символического значения некоторых ее аттрибутов как знаков власти (диадема, корона), близости к божеству (религиозные облачения) и т. п. Другая теория первым началом одежды признает прикрытие чресл поясом стыдливости и делает это на том основании, что ранее всего появляются именно такие повязки или завески. Факты, однако, показывают, что во имя стыдливости в разных странах прикрываются довольно различные части тела (где лицо, где ноги и т. п.), а что касается прикрытия половых органов, то и его можно объяснить, как думают некоторые этнографы, целью их защиты. Наконец, если и допустить, что то или другое в одежде могло получить начало на эстетической, религиозной и моральной основе, то, конечно, в громадном большинстве случаев защита тела от неблагоприятных для него внешних условий играла первенствующую роль, такую же, как и защита его тем или иным кровом. Нельзя забывать,что только при существовании одежды люди могли переселяться из стран, где можно без нее обходиться, в страны более холодные. Первая, значит, причина появления одежды, закрывающей все тело даже с головой, с кистями рук, со ступнями ног (головные уборы, рукавицы, обувь), есть причина чисто климатическая. Чем далее от экватора по направлению к обоим полюсам, тем более человек вынужден кутаться.

У доисторического человека материал для изготовления себе одежды должен был находиться под руками в местной флоре и фауне. Прежде нежели научились люди делать ткани хлопчатобумажные и шерстяные, льняные и шелковые, которые притом стали привозиться из мест их выделки в места их употребления, делались плетенки (рогожки, цыновки) из древесной коры (ср. лыки) или эластичных волокон некоторых растений (пальм, бананов и пр.), а еще раньше прикрывали свое тело непосредственно широкими листьями тех же растений. Сначала люди находили такой материал в естественном состоянии, потом стали такие волокнистые растения культивировать. Что сказано о растительном мире, относится и к животному, которым пользовались раньше всего охотники и звероловы, потом скотоводы. Прежде всего для одежды служили шкуры крупных животных и очень рано начавшая из них выделываться кожа, для выделки которой употреблялись особые скребки, находимые в пещерах каменного века, если таково, действительно, назначение этих скребков. Вместе со шкурами наземных зверей для одеяний стали употребляться и тюленьи и моржевые (даже моржевые кишки у алеутов), змеиные и ящеричные, птичьи и рыбьи. Кожи разрезались на ремни, служившие для привязывания чего-либо, равно как и жилы или тонкие кишки, заменявшиеся веревками, сплетенными из растительных материалов. Что касается шерсти, то она утилизировалась раньше всего в виде войлока, которым, как мы видели, рано начали пользоваться для покрытия палаток. Делать из шерсти пряжу и ткани научились позднее. Если ко всему этому прибавить древесину для выделки подошв для обуви или башмаков (сабо) и шлемов, то получится довольно полная картина материалов для человеческой одежды в наиболее ранние времена. В конце концов, главным материалом для одевания культурного человечества сделались ткани, искусство приготовления которых было подготовлено, с одной стороны, умением плести, с другой — умением прясть. Текстильная промышленность достигла уже большого совершенства в государствах древнего Востока, где началось и окрашивание тканей, эстетический момент в истории одежды и коврового производства, столь древнего на Востоке. В истории одежды важное значение имеет также умение скреплять между собою края одеяний посредством завязок, булавок, пряжек и т. п., но особенно существенным было значение умения сшивать между собою отдельные части одеяния при помощи иголок, каковыми служили шипы растений, рыбьи кости и пр., при чем сшивались первоначально цельные полотнища ткани в виде, например, мешка с сохранением отверстий для продевания головы и рук. Следовательно, в эволюции одежды большую роль играют культивирование волокнистых растений, умение подготовлять материал для прядения, потом самое вытягивание из этого материала нитей и, наконец, искусство тканья (ср. текстильная промышленность). В процессе изготовления одежды из готовой ткани то, что называется кройкой для придания одежде желательной формы, было более поздним моментом.

Впрочем, одевание человечества в ткани отнюдь не устранило одеяний из шкур животных, более всего удержавшихся в северных странах. Вообще форма одежды зависела всегда от климатических условий. Этнографы делают то общее наблюдение, что в тропических странах довольствовались одеждой, держащейся на поясе (передник, юбка), в менее жарком климате необходима накидка, покрывающая плечи, грудь и спину, в более холодном человек должен закутываться весь с более плотным прилеганием одежды к телу. Египтяне и греки эгейской эпохи носили передники, державшиеся на поясе. Такой фартук, закрывая и зад, легко превращался в юбку (ср. украинскую плахту), и такая юбка делалась в некоторых странах одеждой не только женщин, но и мужчин. Будучи довольно широкой и перехваченной посередине, юбка могла дать начало штанам, если только последние не возникли из двух узких мешков, надетых на ноги. Во всяком случае штаны — одежда более поздняя, возникшая в более холодном климате. Некоторые восточные культурные народы, главным образом египтяне, равно как греки и римляне не носили штанов. Греки, посещавшие скифов, видели их всегда одетыми в штаны, в которых они неизменно и изображаются на дошедших до нас памятниках искусства. Римляне познакомились с такою принадлежностью костюма у галлов и даже назвали часть Галлии, носившую „бракки“, Gallia braccata в отличие от носящей римскую тогу (G. togata). В менее жарком климате было нужно обвертывание туловища, и славянский глагол „одеяти“ значит именно наложение (корень де) вокруг (предлог о, об, обозначающий именно окружение). Здесь мы имеем две формы, а именно: или накидывание на плечи и заворачивание туловища плащем, игравшим такую роль в греческом и римском костюме, или надевание на туловище сшитой из двух кусков шкуры или из двух и больше полотнищ ткани с прорезами для головы и рук — самой ранней формы рубахи, к которой впоследствии были пришиты рукава и воротник. Видоизменением такой одежды, надеваемой не иначе, как через голову, явился кафтан, когда мешок (греч. саккос) был разрезан спереди, чтобы потом закалываться или еще позднее застегиваться. Вот, значит, основные формы всего разнообразия человеческих одеяний. Ниже пояса, на котором держится соответственная одежда, — передник, юбка, штаны, а выше — держащиеся на плечах мантия, рубаха-безрукавка или с рукавами, надевающаяся через голову, и кафтан. Все остальное — лишь видоизменения или осложнения этих форм, то укорачивание, то удлинение, то съуживание, то расширение, то присоединение чего-нибудь ранее не бывшего (пришивание к накидке наголовника, капюшона), какое-нибудь комбинирование уже прежде имевшегося (в роде малицы северных оленеводов, представляющей собою цельный костюм для облекания туловища с руками и вместе с тем ног, кафтан и штаны, как и у нас одевают зимой маленьких детей в вязаные костюмчики). Видоизменения этих основных форм зависят от пола лиц, его носящих (женский костюм обыкновенно длиннее), от их занятий, от времен года, а главным образом — от традиционно установившихся фасонов и от изменчивости модных фасонов. Как с течением времени выработались национальные типы, стили, фасоны жилья, совершенно так же возникли и вошли во всеобщее употребление в данной народности внешние формы одеяния, тот или другой материал, тот или другой покрой, те или другие украшения. У Геродота (XII, 61—80) есть интересное место, где он перечисляет четыре с половиной десятка племен, бывших в войске Ксеркса, отмечая, кто как был одет и вооружен, какие у кого были головные уборы и какая обувь. Это тоже были отличительные признаки принадлежности к той или другой народности, но уже и Геродот упоминает о заимствованиях в костюме и в вооружении одними племенами у других. В эпоху эллинизма и Римской империи бывший тогда в ходу религиозный синкретизм дополнялся синкретизмом костюмным: греческое, быстро распространявшееся на Востоке, смешивалось с восточным, а это потом с римским, что и породило своеобразные византийские одеяния, много позднее проникшие в киевскую Русь.

Говоря о возникновении и развитии основных форм одежды, нельзя пропустить без внимания и наголовья, и обувь, и перчатки. В упомянутом месте Геродота мы читаем не только о военных шлемах (из медной проволоки, деревянных), но и о шляпах из плохо сбитого или плотного войлока, о колпаках и т. д. Головные уборы возникли или для скрепления волос, чтобы они не лезли на глаза (лобные кольца или повязки, сетки, тюрбаны), или для защиты головы от солнца, от дождя и т. д. и делались в виде шапочек, колпаков и шляп с полями, а материалом для них служили кожа, войлок, солома, формы же они имели довольно различные. Некоторые народы (греки и римляне в том числе) надевали свои головные уборы только в исключительных случаях, в роде путешествий, походов и пр. Обувь также относится к очень ранним предметам культуры. Простейшею ее формою была прикрепленная к ступне подошва из дерева, из древесной коры, из плетенки, из кожи и другого материала. Прикреплялись сандалии ремнями, веревками спереди и сзади или же над подошвой делался переплет, в который всовывалась нога, удерживавшаяся иногда особым задником. Когда подошва делалась более широкой с краями, которые можно было загибать над ступней и связывать их между собою, получались первоначальные башмаки. Это — прототип греческих и римских сандалий, туфель восточных народов, наших лаптей и т. п., от чего нужно отличать выдолбленное в целом куске дерева подобие башмака (франц. сабо) и поршни средне-карпатских кочевников, в основе которых лежат куски кожи, достаточно большие для обвертывания ими ступней. Сапоги с голенищами классические народы впервые увидели только на варварах, особенно же редкую форму представляет собою комбинация штанов с сапогами. Гораздо меньшее распространение получили рукавицы в широком смысле этого слова, обнимающем и перчатки (т.-е. перстатки, надеваемые на персты). Они имеют очень древнее происхождение. Есть известие о выделке их в Передней Азии и привозе в Египет. У Гомера изображается работа в саду отца Одиссея, при чем рабы имели на руках перчатки, предохранявшие их от всяких колючек. О перчатках на руках сельскохозяйственных рабочих в Англии XIV в. тоже есть известие. Римляне, не употреблявшие еще вилок поздней эпохи, надевали чехольчики на пальцы (digitalia) во время еды. Древние германцы пользовались тоже перчатками в пути, на охоте, на войне. Как принадлежность дамского костюма, перчатки входят в употребление в XIII в. Известно, какое символическое значение имело бросание перчатки при вызове на дуэль. Существование головных уборов, обуви и рукавиц находит свое естественное объяснение в тех практических целях, которым они служат, и это тоже нужно иметь в виду при ответе на вопрос о происхождении одежды.

Сделавши беглый очерк эволюции жилища в Европе, повторим то же самое по отношению к одежде в наиболее характерные эпохи, чтобы видеть, как и тут все менялось в разные эпохи. Костюм греков и римлян классической эпохи, заслуживающий внимания в виду значения его в истории искусства, любопытен еще тем, что, оставаясь долгое время неизменным, он вместе с тем был близок к самым ранним формам человеческой одежды. Греки и римляне, как мы видели, не носили штанов; одета у них была только верхняя часть тела и притом лишь, главным образом, в рубашку, на которую накидывался особенными способами четыреугольный плащ, который можно сравнить с восточной шалью или с шотландским пледом. Несмотря на эту простоту основных элементов античной одежды, она все-таки разнообразилась в подробностях. Греческая рубаха, в сущности одинаковая у мужчин и у женщин, носила название хитона (см.), делалась первоначально из шерстяной, позднее из льняной ткани и была очень различной длины: только до колен или немного ниже (мужская одежда будничная и рабочего люда), до икр и до пят (в мужском костюме признак почтенного возраста, знатности, жреческого достоинства и т. п.). В Риме хитону соответствовала туника (см.), отличавшаяся от греческой только наличием очень коротеньких (выше локтя) рукавов, не пришивавшихся, а выкраивавшихся вместе с остальною тканью, и только в очень поздние времена появились туники с длинными рукавами, до кисти руки. Длина туники тоже была разная, и нередко одновременно носились две туники и тогда верхняя называлась в женском костюме столою (см. стола), а из названий для нижней туники отметим слово „camisia“, из которого произошло французское „chemise“ (рубашка). В этом ношении двух туник нельзя не видеть начало употребления белья. Греческий плащ (см. гиматион), шерстяной или льняной, представлял собою четыреугольный, продолговатый кусок ткани, сначала просто накидывавшийся на спину, впоследствии искусно драпировавший все туловище с перебрасыванием его концов через плечи с предоставлением большей свободы правой руке, а женщины умели еще и накрывать им голову. Были у греков и другие разновидности плаща, отличавшиеся от гиматия, между прочим, покроем (см. хламида). При ношении такой одежды нужны были застежки (которые употреблялись даже для разрезных рукавов римской туники). Римский плащ назывался тогою (см. тога), что значит „покров“, „покрышка“ (от глаг. tegi, что значит покрывать, откуда и tectum — крыша). Это была, так сказать, чисто национальная одежда римлян, знак принадлежности к римскому гражданству, быть может даже единственная одежда в древнейшие времена до заимствования у этрусков туники. С течением времени тога приобрела полукруглую Форму и стала делаться очень широкой (до тройной длины тела от плеча до ступней), и искусство красиво ее носить требовалось большое. Общий костюм, получивший большее распространение в эпоху эллинизма и Римской империи, не пережил падения последней и крушения античной цивилизации. В Византии произошло изменение одеяний под влиянием восточного обычая носить одежду более длинную и широкую, кафтанного или халатного типа, с рукавами, притом из тяжелых шелковых тканей и даже из золотой узорчатой парчи (конечно, в высших классах), что делало платье менее гибким. На Западе приход германцев, носивших, подобно другим варварам, штаны, ввел этот обычай в более или менее общее употребление, а вместо прежней тоги появился короткий плащ, лежавший на левом плече и застегивавшийся на правом. В покрое и туники, и плаща происходили перемены, напр. в удлинении сначала короткой туники, в обычае подпоясывать такую длинную тунику, что вызвало образование на груди складок, в удлинении и штанов до пят и таком их обуживании, что они сидели на ногах в обтяжку, в придании плащу другой формы с возникновением застегивания его спереди и т. п., с прибавкою к этому разных украшений в виде галунов, бахромы. Башмаки стали заменяться даже у женщин сапогами, но в общем женский костюм стал значительнее отличаться от мужского, чем то было в античности. Он в общем стал длиннее, шире, более закутывающим стан и в то же время более его расчленяющим, благодаря перехвату талии у пояса. Пояс, мало употреблявшийся раньше, стал в средние века играть большую роль, сделавшись притом шире и приняв характер украшения. С эпохи крестовых походов в истории западного костюма замечается склонность вносить в одежду побольше украшений, даже нередко очень вычурных (ношение штанов, обе штанины которых были разного цвета, ношение бубенчиков на поясе и т. п.). Одновременно с этим началось царство моды (см. XXIX, 200), в угоду которой стали происходить более или менее частые перемены в покрое платья, в манере его носить, в прибавлении к нему разных ненужных дополнений, так что нередко даже мужской костюм, остававшийся все-таки более простым, приобретал странный вид. Рано, напр., появились в женских платьях рукава чуть не до самого пола, шлейфы и т. п. Существенными переменами в костюме конца средневековья и начала нового времени были: начало обычая носить белье, как исподнюю одежду, с характером туники и штанов в новой роли сорочки и кальсонов, а также носить чулки, введение в обиход платья кафтанного типа с застегивающимся спереди разрезом (камзол), замена плаща верхним платьем, надеваемым в рукава (начало пальто). Особенно большую пестроту в смене костюмов представляет собою эпоха от конца крестовых походов до французской революции, когда законодателями мод сделались дворы итальянских владетельных князей и абсолютных монархов в остальных частях Европы. По временам во всей Западной Европе господствовали то французские моды (еще в XII—XIV в.в., во второй раз с середины XVII в., в течение всего XVIII в. и в новейшее время), бургундские и фландрские в конкуренции с итальянскими в XV—XVI в.в., испанские с середины XVI до середины XVII в. Новейшая эпоха стремится к упрощению и к большей гигиеничности костюма, который в своей форме, приобретенной к концу XIX в., получил широкое распространение как во всей Европе, вытесняя даже национальные костюмы, которые долго держатся обыкновенно в крестьянском быту, так и во внеевропейских странах. Общеевропейский костюм вытеснил и в России те формы одежд, которые у нас исторически сложились на старой народной основе под влияниями византийским, татарским и отчасти польским в XI—XVII в.в.

Пища. Если по строению своих зубов человек, как и его ближайшие зоологические родичи, приспособлен к растительной пище, то это не помешало ему еще в очень раннюю пору начать прибегать к питанию и мясом зверей, птиц, рыб и т. д. и даже мясом людей же (антропофаги, каннибалы, людоеды). Хорошо вооруженный молотками, копьями, стрелами еще в каменном веке, человек издавна охотился за всякого рода животными, чтобы их поедать, а потом стал и приручать, одомашнивать некоторые породы, доставлявшие вместе с молоком и мясо для его пищи. Племена, совсем не употребляющие мясной пищи, представляют собою исключение, как, с другой стороны, нет ни одного народа, который не знал бы какой-нибудь растительной пищи (ср. питание, XXXII, 238 сл.). О том, что уже первобытный человек употреблял в пишу мясо, свидетельствует нахождение в самых древних остатках былой жизни человека, еще в пещерах, костей таких животных, как олени, дикие лошади, кабаны и т. п., расколотых для извлечения из них мозга. Эти же кости находят иногда обожженными, что приводит нас и к другому заключению о питании первобытного человека уже пищею, приготовленной на огне. Нет ни одного человеческого племени, у которого не существовало бы пользования огнем, если и нет знания какого-либо способа добывания. В самых примитивных человеческих жилищах, пещерах, раскладывались костры, за которыми последовали открытые очаги, а потом печи самых ранних жилищ, строившихся руками человека. Пища, приготовленная при помощи огня, могла быть или жареной (и печеной), или вареной. Вероятно, поджаривание непосредственно над огнем на вертеле было первым способом, потому что варение пищи предполагает существование уже необходимых для этого сосудов и выделывающего их гончарного искусства, хотя, нужно оговориться, люди и до появления глиняной посуды уже умели значительно нагревать воду в деревянных кадках, бросая в них раскаленные камни. Что касается до печения хлебов, то оно могло начаться только со времени появления хотя бы самых элементарных жерновов для растирания зерен в муку и сооружения печей, в которых хлеб выпекается лучше, нежели положенный просто в горячую золу. Конечно, печение хлеба предполагает еще и хотя бы самые элементарные посевы зерновых злаков.

Итак, первобытный человек пользовался и растительной, и животной пищей и притом не только в сыром виде, но уже и в приготовленном при содействии огня. Так называемые кухонные остатки (см. кухонные кучи) дают тоже материал для суждения о питании первобытных людей. Кроме приготовления пищи на огне для немедленного употребления, ее особенными способами стали заготовлять впрок путем вяления, сушения, соления, в каком виде вместе с зерновым хлебом съедобные продукты стали не только заготовляться для потребления через большие или меньшие промежутки времени, но и для перевозки в другие места. Общим правилом, конечно, всегда было то, что для питания своего люди пользовались теми предметами, которые находили у себя под рукой, но уже очень рано между отдельными местностями и странами стал происходить экономический обмен (ср. XLI, ч. 8, 433 сл.). Чем далее развивалась торговля, тем все более отдельные пищевые продукты (как и материал для одежды и даже в более редких случаях для построек) стали потребляться вне тех мест, в которых были произведены, что стало вносить в человеческое питание большее разнообразие. Первобытные люди, конечно, не могли быть разборчивыми и не отличались брезгливостью, не гнушались падалью, насекомыми, человеческим мясом, но существует громадное количество примеров того, что вполне съедобные и даже вкусные вещи, находимые в данной стране, не делались в ней предметами для питания, как, напр., свинина у египтян, у евреев, у мусульманских народов или всякое мясо среди браманистов и буддистов Индии (см. мясо). Искать причину таких явлений приходится в области религиозных верований, в так называемом „табу“ (см.), местами исходивших в данном случае частью из верных, частью из ложных гигиенических соображений. Но пищевой режим у всех народов особенно часто делался предметом общественного регулирования и по мотивам, не имеющим ничего общего ни с кулинарными, ни с гигиеническими соображениями, не говоря уже о нравственных и общественных. Были предметы, которые с религиозной точки зрения могли считаться неприкосновенными, огражденными в силу того, что к ним можно было бы применить латинское слово „sacer“, значащее и „священный“ и „проклятый“, и греки, напр., недоумевали, почему евреи не едят свинины, потому ли, что свиньи для них являются священными животными, или же признаются ими за нечистых. Ни в вопросы жилья, ни в вопросы одежды не было такого мелочного вмешательства, как в вопросы пищи, общение в которой с иноземцами тоже считалось оскверняющим. К той же категории отношений нужно причислить посты в смысле воздержания от мясной пищи. Эмансипация людей от таких суеверий и предрассудков не может быть оставляема без внимания в эволюции человеческого питания. Связь последнего с религиозными верованиями заключается еще в жертвоприношениях богам, в поминальных трапезах по покойникам, в устройстве праздничных пиров со специальными кушаньями в известные дни. Питание делалось не простым удовлетворением естественной потребности, но и своего рода актом религиозной жизни, от чего в быту остаются многие пережитки.

Совершенно так же, как в эволюции жилища и одежды, всякие улучшения совершались прежде всего в имущих классах общества и потом уже входили в массовое употребление, как это было с сахаром, чаем и кофе. Нередко то, что сначала было предметом роскоши, делалось потом предметом обиходного пользования более или менее всех. Это касается в особенности привозных продуктов, какими в средние века были привозимые из Индии пряности. Открытие новых стран и улучшение способов транспорта не мало содействовали введению в пищевое довольствие и новых видов пищи, в числе которых бывали и продукты очень широкого потребления, как вывезенный из Америки картофель (см.). Если классовое разделение общества отразилось и на различии в питании отдельных его частей, то на первых порах это выражалось больше на количестве принимаемой пищи, между прочим и в смысле количества подаваемых блюд, как это было на Западе в средние века и в старину у нас, когда на стол ставилось несколько совершенно однородных блюд. Забота о разнообразии кушаний, о тонкости приготовления их, о чисто вкусовых приправах характеризует уже времена большей изысканности в устройстве жилищ и костюме, когда кулинарное искусство становится предметом специального обучения, достигает большого совершенства, и гастрономия становится предметом изучения и даже порождает особую литературу. Точно так же как в жилище и в одежде, и в приготовлении пищи существуют свои национальные особенности и вместе с тем усвоение этих особенностей другими народами, равно как и распространение какой-нибудь „кухни“ далеко за пределами места ее возникновения. — Сказанное о пище может быть распространено и на те напитки, употребление которых вызывается не простою жаждою, а стремлением к нервному возбуждению.

По Э. в. б. ср. также статьи об отдельных народах: гиляки, гольды, киргизы, Монголия (XXVIII, 281′/83′), остяки, сарты, сойоты, тунгусы, чеченцы, чукчи и др.

Литература. Большой материал по вопросам истории внешнего быта имеется в общих трудах по первобытной культуре, археологии, этнографии, истории искусства и т. п. (литература дана при соответствующих статьях). Ближайшее отношение к предмету статьи имеют следующие сочинения: Fr. Behn, „Beitr. zur Urgeschichte des Hauses“ („Praehist. Zeitschr.“, 1920); Г. Кунов-Левина-Дорш, „Техника доистор. эпохи“ (пер. Е. Казарова, 1923, вып. II); Вейле, „Механическая технология первобытных народов“ (1925). Работы по свайным постройкам см. при ст. свайные постройки. Hermann-Blümner, „Lehrbuch der griechischen Antiquitäten“ (1882); Ф. Стрик, „Дом древних этрусков“ (Зап. класс отд. Рус. Археол. общ., 1913, т. VII); Marquardt, „Privatleben der Römer“ (1886); Blümner, „Die römischen Privataltertümer“ (1911); Man, „Pompei im Leben und Kunst“; М. Ростовцев, „Эллинистически-римский архитектурный пейзаж“ (1908); K. Rhamm, „Urzeitliche Bauernhöfe im germanisch-slav. Waldgebiet“ („Zeitschr. des Vereins für Volkskunde“, 1918); W. Schulz-Minden, „Das germ. Haus in der vorgeschichtlichen Zeit“ (Heft XI); A. Heikel, „Die Gebäude der Tscheremissen, Mordwinen, Esten und Finnen“ (1888); H. Харузин, „Очерк развития жилища у финнов“ (1895); его же, „Очерк развития жилища у тюрков“ (1896); И. Забелин, „Черты самобытности в древнерусском зодчестве“ (Древн. и Нов. Россия, 1873). По вопросу о форме селений: A. Meitzen, „Siedelung und Agrarwesen der Germanen, Kelten, Römer, Finnen und Slaven“ (1895); Fritz, „Deutsche Stadtanlagen“ (1894); В. Семенов-Тянь-Шанский, „Город и деревня в Евр. России“ (в Тр. Геогр. Общ., 1910, X); Б. Адлер, „Возникновение одежды“ (1903); его же, „От наготы до обильных одежд“ (1923); Houston and Hornblower, „Ancient Egyptian, Assyrian and Persian Costumes“ (1921); Weiss, „Handbuch der Kostümkunde“ (1856—1872; русс. пер. „Внешний быт народов“, 1873—1877); Pauquet, „Modes et costumes historiques“ (1862—1864); Jacquemin, „Iconographie générale et méthodique du costume“ (1863—1868); Racinet, „Le costume historique“ (1876—1886); Planché, „The Cyclopaedia of costume“ (1876—1879); „Die Trachten von Völker“ (1880—1882); H. Schurz, „Die Philosophie der Tracht“ (1893); Fr. Hottenroth, „Trachten, Haus-, Feld und Kriegsgeräthe der Völker alter und neuer Zeit“ (1877 сл.); H. Aragon, „Le costume dans les temps anciens et le moyen âge“ (1921); ст. „Fussbekleidung“ в „Denkmäler der antiken Kunst“ Баумейстера. Есть специальные работы по истории костюма по отдельным эпохам и странам: для греков и римлян см. работы, названные для жилищ; по ср. вв.: H. Wagner (1830), Hefner-Alteneck (1840), Watson, C. Gierke, „Die Tracht der Germanen in vor- und frühgeschichtl. Zeit“ (1922). Для России см. Leprince, „Costumes russes et divers habillements des peuples du Nord“ (автор — франц. художник XVIII в.); В. Прохоров, „Материалы по истории русских одежд и обстановки жизни народной“ (1881 и продолжение, предпринятое сыном автора в 1884 г.); И. Забелин, „Домашний быт русских царей“ (1862) и цариц (1869); Н. Степова, „Малорусская народная одежда“ („Киев. Стар.“, 1893).

Гораздо менее разработана история питания, так что здесь приходится отметить очень немногое: Dubois et Bernard, „La cuisine de tous les pays“; статьи в „Universallexikon der Kochkunst“ (9 изд. 1912); ст. „Cibaria“ в „Dict. des antiquités“ Darenberg et Saglio.

Между тем, вообще по кулинарному искусству в прошлом было гораздо больше работ, чем по вопросам одежды. Поваренные книги уже составлялись греками и римлянами (De re Coquinaria Апиция в III в. нашей эры), а в новое время, как авторы, даже особенно прославились Карэм и Брилья-Саварен („Physiologie du goût“, 1825). К этому же отделу можно отнести работы о происхождении культурных растений и домашних животных (Гека, Е. Богданова, Келлера и др.).

Н. Кареев.