Элемент наличного бытия всеобщего духа, представляющий собою в искусстве созерцание и образ, в религии — чувство и представление, в философии — чистую, свободную мысль, представляет собою во всемирной истории духовную действительность во всем объеме ее внешних и внутренних сторон. Она есть суд, потому что в ее в себе и для себя сущей всеобщности особенное, пенаты, гражданское общество и народные духи в их пестрой действительности, суть лишь как идеальное, и движение духа в этом элементе состоит в выявлении этого состояния.
Так как, далее, мировой дух есть сам по себе разум, и самостоятельное бытие разума в духе есть знание, то всемирная история не есть лишь суд, творимый силой мирового духа, т. е. абстрактная и лишенная разума необходимость слепой судьбы, а необходимое развитие моментов разума и, значит, моментов его (духа) самосознания и его свободы исключительно лишь из понятия его свободы: это — истолкование и осуществление всеобщего духа.
История духа есть его деяние, ибо он есть лишь то, что̀ он делает, и его деяние заключается в том, что он делает себя, — здесь это означает — себя в качестве духа, — предметом своего сознания, в том, что он постигает себя, истолковывая себя для себя самого. Это постижение есть его бытие и начало (Prinzip) и завершение его постижения есть вместе с тем его отчуждение и его переход. Выражаясь формально, нужно сказать, что дух, снова постигающий это постижение и — это одно и то же — возвращающийся к себе из отчуждения, есть дух высшей ступени в сравнении с собою, каким он был в первом постижении.
Примечание. Здесь место рассмотреть вопрос о способности человеческого рода к усовершенствованию и о его воспитании. Те, которые признавали эту способность к усовершенствованию, что-то предчувствовали относительно природы духа, той природы, которая состоит в том, что он имеет законом своего бытия Γνῶθι σεαντόν (познай самого себя), и, постигая то, что̀ он есть, он есть высшая форма, чем та форма, которая составляет его бытие Но для тех, которые отвергают эту мысль, дух остался пустым звуком, так же как и история осталась для них лишь поверхностной игрой случайных, так называемых лишь человеческих, стремлений и страстей. Если они при этом, употребляя выражения — божий промысел и план божьего промысла, и высказывают веру в высшее, веру в то, что историей правит высшая сила, то это остается ненаполненными представлениями, так как они определенно выдают план божьего промысла за нечто непознаваемое и непостижимое для них.
В этом деле всемирного духа государства, народы и индивидуумы выступают в их особенном определенном начале, имеющем свое истолкование и свою действительность в их строе и во всем протяжении их состояния; сознавая это истолкование и эту действительность и будучи погружены в свои интересы, государства, народы и индивидуумы суть вместе с тем бессознательные орудия и органы того внутреннего дела, в котором эти образы преходят, но дух сам по себе подготовляет и осуществляет для себя переход в свою ближайшую высшую ступень.
Справедливость и добродетель, несправедливость, насилие и порок, таланты и их дела, малые и большие страсти, вина и невинность, великолепие народной и индивидуальной жизни, самостоятельность, счастье и несчастье государств и отдельных лиц имеют свое определенное значение и свою определенную ценность в сфере сознательной действительности и находят в ней свой приговор и свою, однако, несовершенную справедливость. Но всемирная история стоит вне этих точек зрения. В ней тот необходимый момент мирового духа, который есть в данное время его ступень, получает свое абсолютное право, и живущий в этом моменте народ и его дела получают свое исполнение, и счастье, и славу.
Так как история есть образование духа в форме события, непосредственной природной действительности, то ступени развития наличны как непосредственные природные начала, и так как последние природны, то они как некая множественность внеположны друг другу, и, следовательно, на долю одного народа приходится одно из этих начал, — это его географическое и антропологическое существование.
Народу, обладающему таким моментом как природным началом, поручено его исполнение в поступательном шествии развивающегося самосознания мирового духа. Он во всемирной истории для данной эпохи — господствующий народ, и лишь однажды он может (§ 346) составить в ней эпоху. Пред лицом этого его абсолютного права быть носителем ступени развития мирового духа, в настоящее время духи других народов бесправны, и они, равно как и те, чья эпоха минула, не идут больше в счет во всемирной истории.
Примечание. Специальная история всемирно-исторического народа содержит в себе частью развитие его начала, начиная с его детского нераскрытого состояния до его расцвета, когда он, достигши свободного нравственного самосознания, вмешивается в ход всемирной истории, частью же также период упадка и разложения, ибо таким образом в этом упадке и разложении обозначается в нем выступление высшего начала, как представляющего собою лишь отрицание его собственного начала. Таким образом намечается переход духа в это высшее начало и, значит, переход всемирной истории к другому народу. Это — период, начиная с которого первый народ потерял тот абсолютный интерес, который он раньше представлял собою; он, правда, еще и тогда воспринимает в себя положительно это высшее начало и внедряет его в себя, но оно не действует в нем с прежней имманентной живостью и свежестью; он может потерять свою самостоятельность, но он может также продолжать свое существование или прозябание как особенное государство или круг государств и возиться, носимый случаем, с многообразными внутренними попытками преобразований и внешних войн.
Во главе всех действий, а, следовательно, также и всемирно-исторических действий стоят индивидуумы в качестве осуществляющих субстанциальность субъективностей (§ 279). Они являются живыми воплощениями субстанциального деяния мирового духа и таким образом непосредственно тожественными с этим делом, но оно остается для них самих скрытым и не является их объектом и целью (§ 344); и не современниками воздается им честь этого дела, не от них они получают за него благодарность (там же), и не воздает им эту честь и эту благодарность также и общественное мнение потомства; в качестве формальных субъективностей они лишь получают от этого общественного мнения свою долю как бессмертную славу.
Народ сначала еще не есть государство, и переход семьи, орды, племени, массы и т. п. в государство составляет в нем формальную реализацию идеи вообще. Без этой формы ему в качестве нравственной субстанции, каковая субстанция он есть в себе, недостает объективности, обладания для себя и для других всеобщим и общезначимым наличным бытием в законах как мысленных определениях, и он поэтому не получает признания; его самостоятельность, не обладая объективной законностью и будучи самой по себе прочной разумностью лишь формально, не есть суверенность.
Примечание. И в обыденном представлении также не называют ни патриархальное состояние государственным строем, ни народ, находящийся в этом состоянии, — государством, ни его независимость — суверенитетом. До начала действительной истории имеет поэтому место, с одной стороны, ничем не интересующаяся, бездумная невинность и, с другой стороны, храбрость формальной борьбы, мотивами которой служат стремление к получению признания и месть (ср. § 331).
Выступление в определениях закона и в объективных учреждениях, исходным пунктом которых является брак и земледелие (см. § 203), есть абсолютное право идеи, будет ли форма этого ее осуществления представляться божественным законодательством и благодеянием или насилием и несправедливостью, — это право есть право героев основывать государства.
Из того же определения проистекает, что цивилизованные нации рассматривают и трактуют другие народы, отстающие от них в субстанциальных моментах государства (отношение скотоводческих народов к охотничьим, отношение земледельческих народов к тем и другим и т. д.), как варваров, сознают при этом, что они не равноправны, и поэтому относятся к их самостоятельности как к чему-то формальному.
Примечание. В войнах и спорах, возникающих в таких условиях, чертой, благодаря которой они имеют значение для всемирной истории, является тот момент, что они представляют собою борьбу за признание по отношению к определенному содержанию.
Конкретные идеи, народные духи, имеют свою истину и назначение в той форме конкретной идеи, в каковой она есть абсолютная всеобщность, — в мировом духе, вокруг трона которого они стоят как свершители его осуществления и как свидетели и украшения его славы. Так как он как дух есть лишь движение своей деятельности, состоящей в том, что он себя познает абсолютным и, следовательно, освобождая свое сознание от формы природной непосредственности, возвращается к самому себе, то существуют четыре начала образований этого самосознания в ходе его освобождения, — четыре всемирных царства.
В первом образовании, как представляющем собою непосредственное откровение, это самосознание имеет своим началом образ субстанциального духа как тожества, в котором единичность остается погруженной в свою сущность и для себя неоправданной.
Второе начало представляет собою знание этого субстанциального духа, так что он есть положительное содержание и исполнение и для-себя-бытие как живая форма этого содержания — прекрасная нравственная индивидуальность.
Третье начало есть углубление внутрь себя знающего для-себя-бытия, углубление до абстрактной всеобщности и, следовательно, до бесконечной противоположности к объективности, которая, значит, тоже покинута духом.
Начало четвертого образования есть превращение (das Umschlagen) этой противоположности духа — превращение, состоящее в том, что он воспринимает в своей внутренней жизни свою истину и конкретную сущность и примирен, чувствует себя дома в объективности, а так как этот дух, пришедший назад к первой субстанциальности, есть дух, возвратившийся из бесконечной противоположности, то он знает свою истину мыслью и миром законной действительности, и таковою и порождает ее.
Соответственно этим четырем началам существуют четыре всемирно исторических царства, а именно: 1) восточное, 2) греческое, 3) римское, 4) германское.
Это первое царство представляет собою имеющее своим исходным пунктом патриархальное природное целое, внутри себя нераздельное, субстанциальное мировоззрение, в котором светское правительство есть теократия, властелин — также и верховный жрец или бог, государственный строй и государственное законодательство — вместе с тем религия, точно так же, как религиозные и моральные заповеди, или скорее обычаи, суть вместе с тем государственное, уголовное и гражданское право. В великолепии этого целого индивидуальная личность бесправно исчезает, внешняя природа непосредственно божественна или есть украшение бога, и история действительности есть поэзия. Различия, развивающиеся соответственно различным сторонам нравов, правительства и государства, вместо того, чтобы отлиться в форме законов, превращаются при наличии простых нравов в неуклюжие, разветвленные (weitläufige) суеверные обряды — в случайности, порождаемые личным насилием и произвольным господством, и расчленение на сословия превращается в природную неподвижность каст. Восточное государство живо поэтому лишь в своем движении, это движение направлено во вне и превращается в стихийное бушевание и опустошение, так как в нем самом нет ничего устойчивого, а то, что прочно, окаменело. Спокойствие внутри государства есть частная жизнь и впадение в немочь и истощенность.
Примечание. Момент еще субстанциальной, природной духовности в образовании государства, который в качестве формы составляет абсолютный исходный пункт в истории каждого государства, исторически показан и доказан на примере отдельных государств г-ном д-ром Штуром в его книге, носящей заглавие: «Vom Untergang der Naturstaaten, Berlin, 1812». Этот труд, написанный одновременно и с глубоким пониманием и с большой ученостью, очистил путь для разумного рассмотрения истории государства и истории вообще. В этой книге показана также и наличность принципа субъективности и самосознательной свободы в германском народе, но так как это исследование доходит лишь до падения природных государств, то и уяснение наличности этого начала доведено лишь до той стадии, в которой он проявляется частью как беспокойная подвижность, человеческий произвол и гибельная человеческая сила, частью в своем особом образе как задушевность, и еще не достиг объективности, самосознательной субстанциальности, еще не развился в органическую закономерность.
Это царство имеет своей основой вышеуказанное субстанциальное единство конечного и бесконечного, но основой, носящей характер таинственности, оттесненной в область смутных воспоминаний, в пещеры традиции и ее образов; эта основа была высвобождена и порождена из себя различающим себя духом, чтобы стать индивидуальной духовностью и перейти в яркий свет знания, она умерилась и преобразилась в красоту и радостную нравственность. В этом определении начало личной индивидуальности становится ясным для себя еще не как заключенный внутри себя самого, а как остающийся в своем идеальном единстве. Целое поэтому распадается на круги особенных народных духов, частью же последнее волерешение еще не приписывается субъективности для себя сущего самосознания, а силе, стоящей выше и вне него (ср. § 279), и, с другой стороны, особенность, связанная с потребностью, еще не принята в свободу, а исключается из нее в виде класса рабов.
В этом царстве различение доходит до бесконечного разрыва нравственной жизни на две крайности — на личное частное самосознание и на абстрактную всеобщность. Антагонизм между субстанциальным воззрением аристократии и началом свободной личности в демократической форме развивается так, что первое вырождается в суеверие и отстаивание холодного своекорыстного насилия, а второй вырождается в испорченность черни, и разложение целого кончается общим бедствием и смертью нравственной жизни. В этом состоянии индивидуальности отдельных народов находят свою смерть в единстве пантеона, все единичные лица низко падают, превращаясь в частные лица и в равных, обладающих формальным правом, удерживаемых, следовательно, вместе лишь абстрактным произволом, доходящим до чудовищных размеров.
Дойдя до этой потери себя самого и своего мира и бесконечной скорби об этой потере, быть носителем которой было предназначено израильскому народу, оттесненный внутрь себя дух улавливает в крайности своей абсолютной отрицательности, во в себе и для себя сущем поворотном пункте, бесконечную положительность своей внутренней сущности, начала единства божественной и человеческой природы, примирение, как появившуюся в области самосознания и субъективности объективную истину и свободу; осуществление этого примирения поручается северному началу германских народов.
Внутренняя жизнь начала в качестве еще абстрактного, существующего в чувстве, как вера, надежда и любовь, примирения и разрешения всякого антагонизма, раскрывает свое содержание, возведя его в действительность и самосознательную разумность, в светское царство, берущее своим исходным пунктом задушевность, верность и товарищество свободных людей. Это светское царство в этой своей субъективности есть столь же и царство для себя сущего грубого произвола и дикости нравов, и ему противостоит потусторонний мир, интеллектуальное царство, содержанием которого, правда, и является вышеуказанная истина его духа, но эта истина вместе с тем, как еще не продуманная мыслью, закутана в варварстве представления и в качестве духовной силы ставит себя выше действительной жизни души и ведет себя по отношению к последней как несвободная, страшная сила.
Так как в суровой борьбе, которую ведут друг с другом эти два царства, пребывающие в различии, получившем здесь свою форму абсолютного противоположения и вместе с тем коренящемся в некотором единстве и идее, — так как в этой суровой борьбе духовное царство и в действительности и в представлении унизило существование своего неба, низведя его до уровня земной посюсторонности и обыденной действительности, а светское царство, напротив, подняло свое абстрактное для-себя-бытие на высоту мысли и принципа разумного бытия и знания разумности права и закона, — то противоположность между этими царствами свелась в себе к образу, лишенному существенности: современность совлекла с себя свое варварство и неправовой произвол, а истина совлекла в себя свою потусторонность и свое случайное насилие, так что стало объективным истинное примирение, развертывающее государство в образ и действительность разума, в которой самосознание находит органически развивающуюся действительность своего субстанциального знания и воления; также и в религии это самосознание находит чувство и представление этой своей истины как идеальной сущности; в науке же самосознание находит свободное, постигнутое в понятии познание этой истины как одной и той же в ее восполняющих друг друга проявлениях — в государстве, природе и идеальном мире.