Философия права (Гегель; Столпнер)/Часть 3/Отдел 3/§ 257—259

[263]
Отдел третий
ГОСУДАРСТВО
§ 257

Государство есть действительность нравственной идеи, — нрав­ственный дух как явная, самой себе ясная, субстанциальная воля, которая мыслит и знает себя и выполняет то, что она знает и поскольку она это знает. В нравах она имеет свое непосредственное существова­ние, а в самосознании единичного человека, в его знании и деятель­ности — свое опосредствованное существование, равно как и само­сознание единичного человека благодаря умонастроению имеет в нем, как в своей сущности, цели и продукте своей деятельности, свою суб­станциальную свободу.

Примечание. Пенаты суть внутренние, низшие боги, народный же дух (Афина) есть знающее и волящее себя воинственное; благо­говейная родственная любовь есть чувство и вращающаяся в области чувства нравственность, политическая-же добродетель есть воление в себе и для себя сущей, мыслимой цели.

§ 258

Государство как действительность субстанциальной воли, которой (действительностью) оно обладает в возведенном в свою всеобщность особенном самосознании, есть в себе и для себя разумное. Это суб­станциальное единство есть абсолютная, неподвижная самоцель, в которой свобода достигает наивысшего, подобающего ей права, так же как эта самоцель обладает наивысшей правотой в отношении единич­ного человека, наивысшей обязанностью которого является быть чле­ном государства.

Примечание. Если смешивают государство с гражданским обще­ством и полагают его назначение в обеспечении и защите собствен­ности и личной свободы, то признают интерес единичных людей как таковых той окончательной целью, для которой они соединены, и из этого вытекает также, что мы можем по произволу быть или не быть членами государства. — Но государство на самом деле находится [264]в совершенно другом отношении к индивидууму; так как оно есть объективный дух, то сам индивидуум лишь постольку объективен, истинен и нравственен, поскольку он есть член государства. Объеди­нение как таковое само есть истинное содержание и цель, и индиви­дуумы предназначены вести всеобщий образ жизни; их дальнейшее, особенное удовлетворение, особенная деятельность, особенный ха­рактер поведения имеют своим исходным пунктом и результатом это субстанциальное и обладающее всеобщей силой. — Разумность, рас­сматриваемая абстрактно, состоит вообще во взаимопроникающем единстве всеобщности и единичности, а здесь, где она рассматривается конкретно, по своему содержанию, она состоит в единстве объективной свободы, т. е. всеобщей субстанциальной воли, и субъективной сво­боды, как индивидуального знания и ищущей своих особенных це­лей воли, и поэтому она по форме состоит в действовании, определяю­щем себя согласно мыслимым, т. е. всеобщим законам и основополо­жениям. — Эта идея есть в себе и для себя вечное и необходимое бы­тие духа. — А вопрос о том, каково есть или было историческое проис­хождение государства вообще или, вернее, каждого особого государ­ства, его прав и определений, возникло ли оно первоначально из патриархальных отношений, из страха или доверия, из корпорации и т. д., и как понималось сознанием и укреплялось в нем то, на чем основаны такие права, как божественное ли или как положительное право или как договор, обычай и т. д., — этот вопрос не имеет отно­шения к идее государства, а в качестве явления этот способ возник­новения государства представляет собою для научного познания, о котором здесь единственно идет речь, историческую проблему; что же касается авторитета действительного государства, то посколь­ку научное познание входит в объяснение оснований такого автори­тета, последние заимствуются из форм права, имеющего силу в дан­ном государстве. — Философское рассмотрение должно заниматься лишь внутренней стороной всего этого, мыслимым понятием. В отно­шении нахождения этого понятия Руссо имеет ту заслугу, что он вы­ставил в качестве принципа государства нечто, представляющее со­бою мысль не только со стороны своей формы (например, влечение к общению, божественный авторитет), но и со стороны своего содержа­ния, и притом, нечто, представляющее собою не только мысль, но и само мышление, а именно — волю. Но он понимал эту волю лишь в виде определенной формы единичной воли (как это потом делал также и Фихте), а всеобщую волю понимал не как в себе и для себя разум­ное в воле, а лишь как общее, возникающее из этой единичной воли [265]как сознательной; таким образом, соединение единичных людей в государстве превращается у него в договор, который, следовательно, имеет своим основанием их произвол, мнение и добровольное, оп­ределенно выраженное согласие, а из этого вытекают дальнейшие лишь рассудочные выводы, разрушающие в себе и для себя сущее божественное, — его абсолютный авторитет и величие. Поэтому, когда перечисленные абстракции сделались решающей силой, стали руководить государственной властью, она, правда, с одной стороны, яви­ла нам первое со времени существования человеческого рода порази­тельное зрелище — ниспровержение всего существующего и данного для того, чтобы создать строй великого, действительно существую­щего государства совсем сначала и из мысли, стремясь класть в ос­нование этого строя лишь мнимо разумное; но так как, с другой сто­роны, это были только лишенные идеи абстракции, то они привели к ужаснейшим и вопиющим событиям. — В противовес принципу еди­ничной воли следует напомнить основное понятие, заключающееся в том, что объективная воля, познается ли она или не познается еди­ничным человеком, волима ли она или не волима его произволом, есть в себе, в своем понятии разумное, — следует напомнить, что про­тивоположный ей принцип, субъективность свободы, знание и воление, которые одни лишь фиксируются в вышеуказанном принципе Руссо, содержат в себе только один и потому односторонний момент идеи разумной воли, ибо разумная воля имеется только благодаря тому, что она есть столь же в себе, сколь и для себя. — Другую противо­положность мысли о постижении государства в познании как некоего самого по себе разумного, представляет собою направление, прини­мающее внешности явления, случайности нужды, потребности в за­щите, силы, богатства и т. д. не за моменты исторического развития, а за субстанцию государства. Здесь тоже единичность индивидуумов составляет принцип познания; однако здесь принципом познания является даже не мысль этой единичности, а, напротив, эмпириче­ские единичности со стороны их случайных свойств, силы и слабости, богатства и бедности и т. д. Такой взгляд, совершенно упускающий из виду в себе и для себя разумное и бесконечное в государстве и изго­няющий мысль из понимания его внутренней природы, нигде в других произведениях не выступал в таком чистом виде, как в «Restaura­tien der Staatswissenschaften» г. фон Галлера, — в чистом виде, го­ворю, я, ибо во всех попытках понять сущность государства, как бы их принципы ни были односторонни или поверхностны, само это на­мерение постичь государство приводит к мыслям, к всеобщим [266]определениям; здесь же не только сознательно отказываются от разумного содержания, которое представляет собою государство, и от формы мысли, но еще и нападают со страстной запальчивостью как на одно, так и на другое. Частью того широкого влияния, которым, как уве­ряет г. фон Галлер, пользуются его основоположения, это «Восста­новление» обязано, конечно, тому, что он сумел в своем изложении покончить со всякой мыслью, и, таким образом, ему удалось всю книгу сделать законченно лишенной мысли, ибо, таким образом, из­бегается путаница и затруднения, ослабляющие впечатление от из­ложения, в котором к случайному примешивается напоминание о субстанциальном, к чисто эмпирическому и внешнему — воспомина­ние о всеобщем и разумном, и, таким образом, в сфере скудного и бессодержательного напоминается о высшем, бесконечном. — Это из­ложение поэтому также и последовательно, ибо, если за сущность го­сударства принимается вместо субстанциального сфера случайного, то последовательность при таком содержании именно и состоит в пол­ной непоследовательности безмыслия, которое скользит без оглядки и чувствует себя одинаково хорошо также и в противоположном тому, что оно только что одобрило[1]. [267]

Прибавление. Государство само по себе есть нравственное целое, осуществление свободы, осуществление же свободы есть абсолютная [268]цель разума. Государство есть дух, стоящий в мире и реализующийся в нем сознательно, между тем как в природе он получает действитель­ность лишь как иной, чем он, как спящий дух. Лишь как наличный в сознании, знающий сам себя в качестве существующего предмета, дух есть государство. В свободе должно исходить не из единичности, из единичного сознания, а лишь из сущности самосознания, ибо эта сущность, безразлично, знает ли об этом человек или нет, реализуется как самостоятельная сила, в которой единичные индивидуумы суть лишь моменты. Существование государства, это — шествие бога в мире; его основанием служит сила разума, осуществляющего себя как волю. При мысли о государстве нужно иметь в виду не [269]особенные государства, особенные учреждения, а скорее идею самое по себе, этого действительного бога. Каждое государство, хотя бы мы, руководствуясь нашими принципами, и объявляли его плохим, хотя бы мы и познали в нем тот или другой недостаток, все же, если оно только принадлежит к числу развитых государств нашего времени, обладает в себе существенными моментами своего существования. Но так как легче открывать наличность недостатков, чем постигнуть по­ложительное, то легко впадают в ошибку и из-за отдельных сторон забывают о самом внутреннем организме государства. Государство не есть произведение искусства; оно находится в мире, следовательно, в сфере произвола, случайности и заблуждения; дурное отношение может его обезобразить со многих сторон. Но безобразнейший чело­век, преступники, больные и калеки суть все же еще живые люди: утвердительное, жизнь, существует несмотря на недостаток, а эта утвердительное нас здесь и занимает.

§ 259

Идея государства обладает: a) непосредственной действительностью и есть индивидуальное государство, как соотносящийся с собою ор­ганизм, государственный строй или внутреннее государственное право.

b) Она переходит в отношение отдельных государств к другим государствам, — она есть внешнее государственное право.

c) Она есть всеобщая идея как род и абсолютная сила, противопо­лагающая себя отдельными государствам, дух, который сообщает себе в процессе всемирной истории свою действительность. [270]

Прибавление. Государство как действительное есть по существу индивидуальное государство, а затем, еще и особенное государство. Следует различать между индивидуальностью и особенностью: ин­дивидуальность есть момент идеи самого государства, между тем как особенность принадлежит истории. Государства как таковые незави­симы друг от друга, и отношение между ними может быть лишь внеш­ним, так что должно быть стоящее выше их третье, которое связы­вало бы их друг с другом. Это третье и есть дух, который сообщает себе действительность во всемирной истории и представляет собою их абсолютного судью. Несколько государств, образовав союз, могут, правда, составлять как бы суд над другими государствами; могут образоваться такие союзы государств, как например, Священный союз, но эти союзы всегда лишь относительны и ограничены подобно вечному миру. Единственный абсолютный судья, который всегда проявляется и всегда оказывается сильнее особенного, это — в себе и для себя сущий дух, который выступает во всемирной истории как всеобщее и как действующий род.

Примечания

править
  1. Названная книга, благодаря указанному ее характеру, представляет со­бою нечто оригинальное. Неудовольствие автора могло бы само по себе иметь в себе нечто благородное, так как оно возгорелось из-за вышеупомянутых, исходя­щих преимущественно от Руссо, ложных теорий и главным образом из-за попытки их реализации. Но, чтобы спастись, господин фон Галлер бросился в противопо­ложную крайность, которая представляет собою полнейшее отсутствие мысли и при которой поэтому не может быть речи о содержании, — он, именно, вдался в ожесточеннейшую ненависть ко всем законам, всякому законодательству, ко всем формально и юридически определенным правам. Ненависть к закону, к законно определенному праву есть тот признак, по которому открываются нам и безоши­бочно познаются нами в их настоящем виде фанатизм, слабомыслие и лицемерие добрых намерений, в какие бы одежды они ни рядились. — Такого рода ориги­нальность, как фон галлеровская, всегда представляет собою замечательное яв­ление, и для тех из моих читателей, которые еще не знают его книги, я хочу при­вести из нее несколько образчиков. Сначала г. фон Галлер (стр. 342 и сл., I т.) устанавливает свой главный принцип, гласящий, «что именно подобно тому, как в царстве неодушевленной природы более крупное вытесняет более мелкое, более сильное — более слабое и т. д., так и среди животных, а затем также и среди людей повторяется тот же закон в более благородных» (а часто, пожалуй, и в менее благородных?) «формах» — и «что, следовательно, таково вечное неизмен­ное божие установление, что более сильный господствует, необходимо должен господствовать и всегда будет господствовать»; — уже из этого и из следующего затем рассуждения видно, в каком смысле понимается здесь сила; это — не сила справедливого и нравственного, а случайная природная сила. — Затем, он в таком смысле приводит доказательства своего основного принципа и между другими доводами он приводит также и тот (стр. 365 и сл.), что природа с удивитель­ной мудростью так устроила, что как раз чувство собственного превосходства не­преодолимо облагораживает характер и благоприятствует развитию именно тех добродетелей, которые наиболее необходимы для пользы подчиненных. Он спра­шивает с большой дозой школьной риторики: «сильные ли или слабые больше злоупотребляют в области науки своим авторитетом и внушаемым ими доверием, пользуясь им для достижения низких своекорыстных целей и во вред доверчивым людям; мастера ли науки среди законоведов являются крючкотворцами, обма­нывающими надежды доверчивых клиентов, делающими белое черным и черное белым, злоупотребляющими законами, превращая их в орудие несправедливости, доводящими нуждающихся в их защите до нищенской сумы и раздирающими их, как голодные коршуны раздирают невинную овечку?» и т. д. Здесь г. фон Галлер забывает, что он прибегает к такой риторике именно для защиты того по­ложения, что господство более сильных есть вечное установление господа бога, — установление, сообразно которому коршун раздирает невинную овечку, что, следовательно, более сильные благодаря знанию закона поступают совершенно правильно, разоряя и грабя более слабых, нуждающихся в их покровительстве. Но было бы слишком много требовать от автора, чтобы он свел воедино две мысли там, где нет ни одной. — Что г. фон Галлер является врагом законоуложений — это само собой понятно; гражданские законы, согласно ему, частью «ненужны, так как они само собою понятны из естественного закона», — много была бы сбе­режено лишнего труда, потраченного со времени основания государств на зaконодательствование и на составление законоуложений, трудов, которые вдоба­вок были затем потрачены на изучение права, изложенного в законах, если бы искони успокаивались на основательной мысли, что все это само собою понятно, — «а, с другой стороны, законы, собственно говоря, даются не частным лицам, а низшим судьям в качестве инструкций, дабы сделать им известной волю высшего судьи. Суд ведь и помимо этого (см. I т., стр. 297; 1 ч. стр. 254 и все другие места книги) не есть обязанность государства, а благодеяние, именно помощь, оказы­ваемая более сильными, и представляет собою лишь нечто добавочное. Среди средств для обеспечения права он не наиболее совершенный, а представляет со­бою, наоборот, средство ненадежное и сомнительное; наши ученые правоведы нам оставляют это единственное средство и лишают нас трех остальных средств, как раз тех средств, которые наиболее быстро и надежно ведут к цели и которые, помимо первого, милостивая природа дала человеку для обеспечения его правовой природы». И этими тремя средствами являются (что бы вы думали?): 1) Само­стоятельное исполнение и насаждение естественного закона; 2) противодействие несправедливости; 3) бегство там, где уже нельзя найти никакой помощи (как немилостивы однако ученые законоведы по сравнению с милостивой природой!). «Естественный же божественный закон, который (т. I, стр. 292) всеблагая при­рода дала каждому, заключается в следующем: почитай в каждом равного тебе (согласно принципу автора, закон должен был бы гласить: почитай того, который не равен тебе, а является более сильным); не наноси оскорбления никому, не оскорбившему тебя; не требуй ничего такого, чего он не был бы обязан сделать (но что же именно он обязан сделать?), и еще больше: люби твоего ближнего и приноси ему пользу, где только ты можешь». Насаждение этого закона в сердцах должно быть тем, что делает излишним законодательство и государственное уст­ройство. Было бы любопытно знать, как г. фон Галлер объясняет себе тот факт, что, несмотря на внушение этого закона, на свете все же возникли законодатель­ства и государственные устройства. — В III т., стр. 362 и сл. г. автор дошел до «так называемых национальных свобод», т. е. до юридических и конституционных законов народов; каждое определенное законом право называлось в этом вели­ком смысле свободой; он говорит об этих законах, между прочим, «что их со­держание обыкновенно очень незначительно, хотя в книгах придают большое значение такого рода документальным свободам». Когда же из дальнейшего чте­ния мы видим, что автор говорит здесь о национальных свободах немецких им­перских сословий, о charta magna английского народа, «которую однако мало читают и, благодаря устарелым выражениям, еще меньше понимают», о bill of rights и т. д., о свободах венгерского народа, то мы приходим в изумление, когда слышим, что эти почитаемые столь важными народные достояния представляют собою нечто незначительное, и что у этих народов их законам, соучаствовав­шим и каждодневно и каждочасно соучаствующим во всякой паре одежды, ко­торую носят отдельные лица, в каждом куске хлеба, который они съедают, — что этим законам придается значение лишь в книгах. — Укажем еще на то, что особенно плохо г. фон Галлер отзывается о прусском всеобщем уложении (I т., стр. 185 и сл.), потому что нефилософские заблуждения (хорошо уже то, что этими заблуждениями, по крайней мере, является не кантовская философия, против которой г. фон Галлер наиболее ожесточен) оказали свое невероятное влияние и главным образом, между прочим, потому, что в этом уложении гово­рится о государстве, государственном имуществе, цели государства, о главе го­сударства об обязанностях главы государства, о слугах государства и т. д. Более всего не нравится г. фон Галлеру «право облагать налогами частное имущество граждан, их промыслы, продукты или потребление с целью удо­влетворения государственных потребностей, ибо как сам прусский король, так и прусские граждане ничем не владеют как собственностью; прусский король ничем не владеет потому, что король уже не имеет ничего собственного, так как государственное имущество квалифицируется не как частная собствен­ность, а как государственное имущество; равным образом и прусские граждане не обладают как собственностью ни своим телом, ни своим состоянием, и все подданные являются юридически крепостными, ибо — они не имеют права укло­няться от служения государству».
    Читая все эти невероятные нелепости, мы могли бы находить необычайно комичной ту чувствительность, с которой г. фон Галлер описывает невыразимое удовольствие, доставленное ему его открытиями (I т., предисловие). «Такую радость может чувствовать лишь любящий истину, когда он после честного ис­следования получает уверенность, что он как бы (да, как бы!) угадал изречение природы, само слово божие (слово божие, наоборот, весьма ясно различает между божественными откровениями и изречениями природы и природного человека); как он от одного лишь восхищения готов был пасть на колени; поток радостных слез потек из его глаз, и с тех пор в нем зародилась живая религиозность». — Г. фон Галлера религиозность должна была бы скорее побудить оплакивать это как тягчайшую кару божию, ибо отдаление от мышления и разумности, от почитания закона и от познания бесконечной важности, божественности того обстоятельства, что обязанности государства и права граждан определяются законом, — отда­ление от этого до такой степени, что слово божие подменяется абсурдом, есть же­сточайшее несчастие, какое только может постигнуть человека.