ФЕНИСНО-ЯСНО-СОКОЛЪ-ПЕРЫШКО.
Жилъ былъ купецъ; у купца было три дочери. Собирается купецъ на ярмарку и спрашиваетъ своихъ дочерей: что вамъ купить? Старшая говоритъ: купите мнѣ на платье матеріи; вторая говоритъ: купите мнѣ шарфъ; третья говоритъ: купите мнѣ фенисно-ясно-соколъ-перышко. Долго-ли, коротко-ли ѣздилъ купецъ; пріѣзжаетъ домой. Этѣмъ дочерямъ привезъ, а той позабылъ. Она стала плакать. «Ну не плачь, говоритъ. Я опять скоро поѣду на ярмарку и привезу! Утѣшу тебя!»
Скоро опять собирался онъ ѣхать на ярмарку и спрашиваетъ дочерей: «что вамъ купить?» Первая говоритъ: браслеты; вторая говоритъ: серьги; а третья говоритъ: фенисно-ясно-соколъ-перышко.—Долго-ли, коротко-ли ѣздилъ, воротился. Этѣмъ привезъ, а меньшой опять позабылъ. Она заплакала; онъ опять утѣшаетъ ее: «привезу, говоритъ, тебѣ; скоро, говоритъ, опять поѣду».
Собрался опять ѣхать на ярмарку и спрашиваетъ дочерей: «что вамъ купить?» Первая говоритъ: атласные башмаки; вторая: кольце; третья: фенисно-ясно-соколъ-перышко. Долго-ли, коротко-ли ѣздилъ, возвратился, и привезъ покупки всѣмъ тремъ дочерямъ.
Вотъ меньшая и стала все съ этимъ перышкомъ постоянно въ спальнѣ сидѣть. Вотъ сестры-то ея и говорятъ между собой: «что это такое значитъ? что она тамъ разговариваетъ? подслушаемъ», говорятъ.—А перо-то было волшебное; то былъ царскій сынъ. «Давай говорятъ сестры-то, сдѣлаемъ между собой вечеръ; позовемъ ее къ себѣ и поподчуемъ ее всякими напитками, виномъ.» Вотъ и пригласили ее и напоили пьяной. Пошла она въ свою спальню и заснула крѣпкимъ сномъ. Сестры-то ея вошли въ ея спальню; на окнѣ, куда прилеталъ фенисно-ясно-соколъ-перышко, натыкали ножей. Онъ прилетаетъ къ ней, изрѣзался ножами и видитъ, что она спитъ и написалъ своею кровью: «если ты меня любишь, то ищи меня за тридесять земель въ тридесятомъ царствѣ».
Проснулась она, увидала, и отъ горя начала плакать и стала проситься у отца искать фенисно-ясно-соколъ-перышко. Онъ ей долго не позволялъ; она его упросила. Онъ ее отпустилъ. Пошла она въ кузницу; заказала трои чоботы желѣзные, три прута желѣзные и три просфиры желѣзныя. Сдѣлалъ ей кузнецъ трои чоботы желѣзные, три прута желѣзные и три просфиры желѣзныя, и пошла она.
Шла, шла, шла; чоботы избила, прутъ изломала, просфиру сглодала. Подходитъ къ избушкѣ, а избушка стоитъ на курьихъ ножкахъ, повертывается. «Избушка, избушка! стань къ лѣсу задомъ, ко мнѣ передомъ.» Избушка повернулась. Вотъ она взошла въ избушку, а тамъ баба-яга изъ угла въ уголъ перевертывается: одной губой полъ стираетъ, а носомъ трубу закрываетъ. (У ней носъ съ Перевицкой мостъ!). «Фу, фу, фу! говоритъ—бывало русскаго духу слыхомъ не слыхать, видомъ не видать; а нынче русскій духъ на ложку садится, и въ ротъ катится. Что, красная дѣвица, дѣломъ пытаешь или отъ дѣла лытаешь?»—Бабушка, не столько отъ дѣла лытаю, сколько дѣло пытаю.—«Зачѣмъ же, говоритъ, сюды пришла?»—Да вотъ что, бабушка. Было у меня фенисно-ясно-соколъ-перышко; было да улетѣло.—«О, о! это мнѣ родственникъ! На̀ вотъ тебѣ серебреное блюдечко и золотое яблочко, само катается. Ступай и дойдешь ты до такой же до кельи къ моей двоюродной сестрѣ; она тебѣ путь покажетъ.—Я, говоритъ, зла; а она еще злѣе меня. Прощай же, не медли!» Пошла; шла, шла, шла. Чоботы избила, прутъ изломала, просфиру изглодала. Подходитъ, видитъ: стоитъ избушка на курьихъ ножкахъ, повертывается. «Избушка, избушка! стань къ лѣсу задомъ, ко мнѣ передомъ!» Избушка поворотилась. Она вошла. Тамъ баба-яга изъ угла въ уголъ переметывается, одной грудью печь заметаетъ, а другой трубу закрываетъ. Она зубами заскрипѣла: «Фу, фу, фу! бывало русскаго духу слыхомъ не слыхать, видомъ не видать; а нынче русскій духъ на ложку садится и въ ротъ валится.» Дѣвушка устрашилась и низехонько поклонилась. «Что ты, красная дѣвица, дѣла пытаешь или отъ дѣла лытаешь?»—Не столько, бабушка, отъ дѣла лытаю, сколько дѣло пытаю. «Ты не сказывай мнѣ, я все, говоритъ, знаю!» Даетъ ей гребень золотой, серебреное намыко[1] и золотое веретенце—само прядется. «Этѣмъ, говоритъ, ты дойдешь; прощай! тамъ моя двоюродная сестра; я зла, а она еще злѣе меня!»—
Вотъ она пошла; шла, шла, шла; чоботы избила, прутъ изломала, просфиру изглодала. И подходитъ она къ избушкѣ; стоитъ избушка на курьихъ ножкахъ, повертывается. «Избушка, избушка! стань къ лѣсу задомъ, ко мнѣ передомъ!» Вотъ избушка повернулась, она и взошла. Въ избушкѣ баба-яга, костяная нога; желѣзный у ней носъ, въ потолокъ вросъ; лежитъ, отдувается. «Фу, фу, фу! бывало русскаго духу слыхомъ не слыхать, видомъ не видать; а нынче русскій духъ на ложку садится и въ ротъ валится. Что ты, красная дѣвица, дѣло пытаешь или отъ дѣла лытаешь?»—Не столько, бабушка, отъ дѣла лытаю, сколько дѣло пытаю. Было у меня фенисно-ясно-соколъ-перышко; улетѣло оно отъ меня!—«Плохо же ты думала о немъ. Онъ мнѣ племянникъ». Дала она ей золотыя пяльцы, серебреную иголку, сама шьется. «Этѣмъ ты дойдешь до него; иди! тутъ вотъ не далеко это царство. Тутъ есть кусточки; ты ляжь подъ кусточки. Онъ поѣдетъ на охоту съ охотниками: собаки набѣгутъ на тебя и ты будешь въ его царствѣ». Вотъ она поблагодарила и пошла.
Шла, шла, шла; послѣдніе чоботы избила, послѣдній прутъ изломала, послѣднюю просфиру изглодала. Видитъ: въ виду у ней кусточки. «Должно быть что они!» Дошла она до кусточковъ, легла подъ нихъ; слышитъ: лай ужасный отъ собакъ. Охотники думали, что звѣрь какой, скачутъ; прискакали и видятъ красну дѣвицу и докладываютъ царю фенисно-ясно-соколъ-перышку: «куды прикажутъ ее опредѣлить?» Царь сказалъ: на задній дворъ къ старушкѣ.—Отправили ее туда.
У старушки она все выспрошала: фенисно-ясно-соколъ-перышко женился. Пошла она до пруда, видитъ: дѣвка чернавка моетъ рубашку, въ которой фенисно-ясно-соколъ-перышко изрѣзался, и никакъ не можетъ ее отмыть. Она и видитъ, что это его рубашка и говоритъ: «дай, голубка, я тебѣ отмою». Взяла рубашку и начала надъ ней плакать. Плакала, плакала и всѣ до одного пятнышка отмыла. Дѣвка чернавка понесла рубашку къ царицѣ похвалиться. Та ее похвалила.
И попросила эта, что отыскивала фенисно-ясно-соколъ-перышко, у царицы позволенья садиться противъ дворца съ рѣдкостями; вынесла столикъ, поставила противъ дворца; вынесла блюдо и золотое яблоко—само катается. Царица высылаетъ дѣвку чернавку спросить: «что продажныя или завѣтныя и что завѣту?» Она отвѣчаетъ: «завѣтныя, а завѣту: съ фенисно-ясно-соколъ-перышкомъ ночь переспать»! Она согласилась. Царь пріѣзжаетъ, царица угостила его до̀-пьяна и положила его въ кабинетъ. Впустили и эту дѣвушку; она ему плакала, плакала, щипала его, разсказывала все. А онъ отъ-пьяна ничего не слыхалъ. Приходятъ тѣ часы; высылаютъ ее вонъ.
На другой день царь встаетъ и поѣхалъ на охоту. Она взяла опять золотой гребешокъ, серебреное намыко и золотое веретенце—само прядется. Поставила противъ дворца. Царица прельстилась; опять высылаетъ дѣвку чернавку: «поди, спроси: продажныя или завѣтныя»?—Она говоритъ: «завѣтныя, а завѣту съ фенисно-ясно-соколъ-перышкомъ ночь переспать». Царица согласилась. Царь пріѣзжаетъ съ охоты; царица опять его угощаетъ. Царь удивляется: «не даромъ у меня тѣло болитъ.» Самъ не столько пьетъ, сколько мимо льетъ. Приходятъ тѣ часы, пошелъ царь въ кабинетъ; не хотѣлъ спать да и заснулъ. Впустили и эту дѣвушку. Вотъ она опять плакала, щипала его; а онъ не слышитъ, спитъ мертвымъ сномъ. Утромъ и высылаютъ ее вонъ.
На третій день царь опять поѣхалъ на охоту. А она вынесла золотыя пяльцы, серебреную иголку—сама шьется; поставила противъ дворца. Царица прельстилась; опять высылаетъ дѣвку чернавку: «поди, спроси: продажныя или завѣтныя»?—Она говоритъ: «завѣтныя, а завѣту съ фенисно-ясно-соколъ-перышкомъ ночку переспать». Царица согласилась. Царь воротился; царица стала его угощать, а онъ притворился будто спитъ. Сталъ ждать, что будетъ: «что такое у меня тѣло болитъ и что̀ меня все царица поитъ»?—Дѣвушку впустили. Тутъ они другъ другу обрадовались. Тутъ онъ все выслушалъ отъ нея и также плакалъ какъ и она. Передъ утромъ притворился, будто спитъ. Въ тѣ часы ее выслали.
Вотъ утромъ царь всталъ, поѣхалъ на охоту; а между тѣмъ велѣлъ собрать царей, богатырей на балъ. Всѣ съѣзжаются на балъ; а царица ничего не знаетъ, къ чему этотъ балъ. Съѣхались всѣ, сѣли за столъ. Вотъ царь и говоритъ: «послушайте, добрые гости! Которая для меня жена вѣрнѣе: которая меня за рѣдкости продаетъ или которая шла, отыскивала меня; трои чоботы износила, три прута изломала, три желѣзныхъ просфиры изглодала»? И велѣлъ рѣдкія вещи подать въ залъ. Тутъ всѣ въ одинъ голосъ закричали, что та жена,—которая трудилась до кроваваго поту. Тутъ онъ приказалъ привязать ее къ сивому жеребцу къ хвосту и приказалъ по полю размыкать. А съ этой тутъ же свадьбу задалъ. Потомъ въ ея отечество поѣхалъ къ ея отцу; царь обрадовался, что она жива и за́ эдакаго за мужъ вышла.
