ТРИ ВЬЮНОШИ
Жил-был купец; у купца было три дочери; и выпросились они у отца с матерью в сад гулять; гуляли, гуляли; старшая и говорит: «если бы меня батюшка отдал за хлебопёка, завсегда бы я мягкие хлебы кушала». А середняя дочь говорит: «ну, кабы меня батюшка отдал за повара, всего бы было у меня вдоволь». Меньшая говорит: «кабы меня батенька отдал за Иван-царевича сына, я бы родила ему трех вьюношев по локти ручки в серебре, по бокам часты звёзды; во лбу светел месяц и в затылке красно солнце.» —
Вот Иван царевич сын гулял и слышал; наперёд заехал и написал на воротах цифирь. Вот приезжает Иван царевич к своему отцу к матери, просит позволения жениться. Отец с матерью позволяет; он взял да с сыном и поехал к этому купцу. Прежде купец испугался. «Что такое? какие за мной винности есть: царь приехал ко мне на двор?» Встречает царя. Царь входит к нему в дом и спрашивает: есть у тебя три дочери? — «Есть», говорит. — Что согласен их всех за́муж отдать, старшую дочь за хлебопёка; середнюю за повара, а младшую за его сына. — Тот согласился отдать, и три свадьбы сыграли.
Вот младшая дочь забеременела; Иван царевич (сын) отъезжает и приказывает отцу с матерью: «маменька, тятенька! не бросьте мою хозяйку при этом случае». Сам уехал. — Вот стала она собираться родить и говорит: «надо, говорит, баню истопить». «Ну, говорит, сестрицы, как бы сходить за бабушкой». — Ах, говорят они, сестрица; мы свои, а не чужие; мы тебя не бросим при этом случае. — Ну, она родила, сделалась без памяти; родила двух вьюношев по локти ручки в золоте, по колено ножки в серебре, по бокам часты звёзды, во лбу светел месяц, на затылке красно солнце. Они, эти сёстры-то, взяли их в ящик засмолили. Взяли от собак двух щенят; ей подкинули. Она опамятовалась и говорит: «сестрицы, подайте мне ребёночка посмотреть!» — Ах, говорят, милая сестрица, не то тебе показать, не то нет? Кабы ты бы родила себе детище, а то двух щенят. Ну вот они пошли свекровь поздравлять. «Ваше царское величество! ваша, говорят, невестка, а наша сестра родила двух щенят». Она сейчас к сыну письмо написала. Сын приезжает, говорит: «первый раз прощается, что на другой будет.»
Она в другой раз забеременела; опять стала сестёр просить, чтоб баню истопить; они опять истопили. Она опять просит их за бабушкой сходить. «Сестрица, милая, говорят, над тобой было несчастье; мы, говорит, никому не выказали, а чужая-то на весь свет разнесёт; а у нас-то будет всё скрыто.» Вот она третьего вьюноша (девушку) родила: по локти ручки в золоте, по колена ножки в серебре, по бокам часты звёзды, во лбу светел месяц, а в затылке красно солнце. Они и третьего вьюноша посадили в тот же ящик, засмолили, да и пустили на речку. Пошли к свекору, сказали: «родила ваша невестка, а наша сестра часть древа.» Муж-то кинулся в сенат на неё с прошением. «Вот ей, говорит, две вины простили; в третий она родила часть древа.» — Ну, её велели в каменный столб закласть. Её в каменный столб и заклали. Оставили окошечко, чтоб ей подавать по стаканчику водицы да по кусочку сухарика из суток в сутки.
А эти вьюноши приплыли к мельнице по речке. Мельник поймал их; взял их рассмолил; они всю комнату ему так и осьяели;(?) и с старухой с своей покоили их. Им — что расти было в три года, а они в три дня растут. Вот этот мельник с мельничихой помирает. «Ну, говорит, вьюноши, вы, говорит, живите хорошенько. Эта сестра пусть вам вместо матери; вы должны её слушать, а ты их покой вместо детей.» Вот они живут после мельника все трое хорошо — ладно; друг друга почитают.
И услыхали они: есть на море птица Говорок. Вот встала она (сестра-то), напекла блинов и проводила она этих братьев за птицей Говорком. Они оседлали коней и поехали; приехали к лесу; стоит там избушка, а в этой избушке живёт старенькая старушка. Они и спрашивают: «бабушка, как нам проехать достать птицу Говорок?» — А вы, говорит, вьюноши, поезжайте к морю; как приедете к морю, не привязывайте коней к осиновому колу; а привяжите к берёзовому! Они приехали к морю, не привязали к берёзовому то, а привязали к осиновому, да там и остались и не возвратились.
А эта вьюношь дожидалась, дожидалась их; на третий
год поехала сама. «Дай, говорит, я поеду: не найду ли я своих родимых братьев!» — Приехала к этой избушке; поставила своего коня; вошла в избушку и говорит этой старушке: «здравствуй, говорит, старушенька! Не видала ли ты тут вьюношев? не проезжали ли?» — Видела, говорит, вьюношей, видела, матушка; только ты, говорит, поедешь туда же: на́ тебе блюдечко; приедешь на море, не привязывай своего коня к осиновому колу, а к берёзовому, так ты увидишь братцев; а коли к осиновому привяжешь, так и сама там останешься. Возьми, говорит, в блюдечко почерпни водицы и сорви травки, и возьми, говорит, крапи на все четыре стороны: и птица Говорок за тобой пойдёт и братцы за тобой поедут. Вот она приехала, стала на все четыре стороны кропить, и птица Говорок за ней пошла и братья за ней встали, пошли; и с сестрой поздоровались. «Ах, говорят, сестрица, долго мы уснули!» — Ещё бы вам, братцы, спать, кабы не я. — «Ах, говорят, сестрица, мы всего, говорят, три часа спали!» — Нет, говорит, братцы, вы три года спали. — Вот они едут; птица Говорок за ними летит, и страсть сколько народу валит. Ну, вот они приехали в дом свой, и эта птичка села за столбок.
Прослышал царь, что в таком месте, у таких вьюношев есть птица Говорок. Ну, вот этот царь приезжает к ним; эта девушка взметалася: «что мне делать? Чем его угощать? Чем мне его подчивать?» — А птица Говорок говорит: будет угощен, будет уподчиван. — Вот она его всем угощала, всем подчивала. Царь подымается и из-за стола вон; вот она и говорит (птица Говорок): что ж ты, говорит, девица, холодное позабыла? — Она сейчас подала огурец: дорогими камнями начинен и всю горницу осьяел. Царь и говорит: «как это можно такое кушанье кушать?» — А птица Говорок и говорит: «а как это можно человеку родить двух щенят да часть древа?» Он взял поехал домой; приезжает к сыну и сказывает, как они его этим кушаньем угощали. Взявши того, не откладывавши лошадей, поехали с сыном опять к ним.
Опять девушка взметалась: чем мне их угощать, чем подчивать? — Вот птица Говорок и говорит: «не ворчи, девушка; будет он угощён, будет уподчиван.» Вот она стала их угощать всякими закусками; вот поднимаются они вон из стола, птица Говорок и говорит: «что ж ты, девушка, холодное позабыла?» — Она сейчас им подала холодное, опять тот же огурец. Он и говорит: «как это можно царю это кушанье кушать?» Он только надвёл ножик, огурец весь и рассыпался. А птица Говорок и говорит: «как это можно женщине часть древа родить да двух щенят?» А он и говорит: да, точно так у меня невестка родила двух щенят да часть древа. — А она и говорит: «нет, говорит, это напрасно. Вот ваши дети; это сёстры их скрали; им ненавистно стало: где это видано, чтобы меньшая сестра старшими повелевала.» — Как же нам теперь быть: её уж теперь, смотри, в живых нет. —
Иван царевич сейчас кинулся в сенат, все эти дела скомандовал; столб этот разбили и она, как сейчас родилась, ничуть не похудела, ещё полутчела (похорошела). Вот что Бог-то делает! Взяли её и поехали; и вьюношев этих взяли, и птица Говорок за ними полетела; и сады их за ними пошли: и пташки соловьюшки все запели нараспев. А этих сестёр к конному хвосту привязали, да по чистому полю растрепали. А мне дали красный колпак, как зачали меня в шею толкать; а дали мне синий кафтан; ворона летит, говорит: «синь кафтан», а я думала: «скинь кафтан». Взяла и скинула.
