Тезей, герцогъ аѳинскій.
Эгей, отецъ Герміи.
Лизандръ и Деметрій, влюбленные въ Гермію.
Филостратъ, распорядитель празднествъ Тезея.
Пигва, плотникъ.
Буравъ, столяръ.
Мотокъ, ткачъ.
Дудка, торговецъ раздувальными мѣхами.
Рыло, мѣдникъ.
Выдра, портной.
Ипполита, королева амазонокъ, невѣста Тезея.
Гермія, дочь Эгея, влюбленная въ Лизандра.
Елена, влюбленная въ Деметрія.
Оберонъ, царь эльфовъ.
Покъ или добрякъ Робэнъ, эльфъ.
Титанія, царица зльфовъ.
Душистый Горошекъ, Паутинка, Моль, Горчичное сѣмечко — эльфы.
Пирамъ, Ѳисби, Стѣна, Лунный свѣтъ, Левъ — лица, участвующія въ интермедіи.
СЦЕНА I.
правитьТезей. Красавица Ипполита, часъ нашего брака приближается быстро. Послѣ четырехъ благодатныхъ дней наступить новый мѣсяцъ. Но старый, какъ мнѣ кажется, вы убиваете необыкновенно медленно; онъ задерживаетъ исполненіе моихъ желаній, словно мачиха или вдова, долго медлящая сдать имущество молодому наслѣднику.
Ипполита. Четыре ночи быстро поглотятъ остающіеся четыре дня, и сновидѣнія четырехъ этихъ ночей помогутъ сократить время. А когда онѣ минуютъ, новая луна, изогнувшись на небѣ серебряной дугою, увидитъ ночь нашего торжества.
Тезей. Ступай, Филостратъ, воодушеви аѳинскую молодежь и скажи, чтобъ она веселилась. Да, пробуди въ ней живой, рѣзвый духъ веселья. Скорбь прилична только похороннымъ процессіямъ, и она, блѣдная, не товарищъ нашему ликованію (Филостратъ уходить). Тебя, Ипполита, я высваталъ своимъ мечемъ; оскорбляя тебя, добылъ твою любовь. Теперь же я хочу другого порядка для нашего брака, то есть пировъ, празднествъ и торжествъ.
Эгей. Желаю всякаго счастья Тезею, нашему славному герцогу.
Тезей. Благодарю, любезный Эгей. Что скажешь ты намъ новаго?
Эгей. Съ душой, исполненной печали, пришелъ я къ тебѣ съ жалобой на дочь мою Гермію. Деметрій, подойди ближе. Государь, вотъ этотъ человѣкъ получилъ мое согласіе на бракъ съ нею. Подойди и ты, Лизандръ. А вотъ этотъ, добрѣйшій мой герцогъ, совсѣмъ околдовалъ мое дитя. Ты, Лизандръ, дарилъ ей стихи, обмѣнивался съ нею залогами любви, распѣвалъ при лунномъ свѣтѣ пѣсни подъ ея окномъ и лживымъ голосомъ сулилъ ей лживую любовь. Ты добился ея расположенія запястьями, сдѣланными изъ твоихъ волосъ, колечками, побрякушками, разными вздорными бездѣлушками, цвѣтами, лакомствами. Благодаря этимъ посланникамъ, устоять передъ которыми не въ силахъ нѣжная юность, ты коварно похитилъ сердце моей дочери и превратилъ въ упрямую непокорность повиновеніе, съ которымъ она обязана исполнять волю отца. Поэтому, добрѣйшій герцогъ, прошу тебя, если она даже тутъ, въ твоемъ присутствіи, откажется выйти за Деметрія, позволь мнѣ воспользоваться старымъ аѳинскимъ правомъ. Такъ какъ она моя, то я могу ею располагать, и я располагаю ею такъ: я обрекаю ее или выйти за этого человѣка, или, согласно старинному закону, предвидѣвшему этотъ случай, на смерть.
Тезей. Что скажешь ты, Гермія? Милая дѣвушка, образумься. Отецъ долженъ быть для тебя богомъ: онъ творецъ твоей красоты. Для него ты то же, что восковая или вылѣпленная куколка, которую онъ воленъ или хранить въ цѣлости, или уничтожить. Деметрій — молодой человѣкъ вполнѣ достойный.
Гермія. И Лизандръ тоже достойный.
Тезей. Положимъ, такъ. Но, имѣя въ виду желаніе твоего отца, предпочтеніе слѣдуетъ отдать первому.
Гермія. Зачѣмъ-же отецъ не хочетъ смотрѣть моими глазами?
Тезей. Не онъ, а ты должна смотрѣть глазами его благоразумія.
Гермія. Простите меня, герцогъ. Какая сила даетъ мнѣ смѣлость и насколько, высказывая мои помыслы въ такомъ присутствіи, я могу повредить моей скромности, — я не знаю. Прошу вашу свѣтлость сказать мнѣ: — если я откажусь выйти за Деметрія, что можетъ ожидать меня самаго худшаго?
Тезей. Или смерть, или отлученіе навсегда отъ общества мужчинъ. Поэтому, красотка Гермія, подумай. Прими въ соображеніе твою юность и допытайся хорошенько у своей крови, въ силахъ-ли она, если ты не уступишь желанію отца, вѣчно носить одежду отшельницы. Подумай: тебя на вѣки заключатъ въ мрачный монастырь, гдѣ ты будешь вести жизнь жалкой жрицы, распѣвающей вялые гимны холодной, безплодной лунѣ. Трижды блаженны тѣ, которыя настолько въ силахъ обуздывать свою кровь, что въ состояніи дѣвственницами пройти весь жизненный свой путь. Но, говоря по земному, — сорванная роза счастливѣе той, которая, увядая на дѣвственномъ стеблѣ, ростетъ, живетъ и умираетъ въ одинокомъ блаженствѣ.
Гермія. Я, мой повелитель, скорѣе соглашусь рости, жить и умереть такъ, чѣмъ подставить шею подъ тяжелое ярмо, которое мнѣ ненавистно.
Тезей. Даю тебѣ срокъ одуматься. Въ слѣдующее же новолуніе, то-есть въ день моего соединенія съ моей возлюбленной на вѣчное сожительство, — да, въ этотъ же самый день, если ты не согласишься выйти за Деметрія, будь готова или умереть за свое непослушаніе отцу, или принести на алтарь Діаны обѣтъ вѣчной непорочности и одиночества.
Деметрій. Послушайся отца и герцога, красавица Гермія. И ты, Лизандръ, тоже откажись отъ своего вздорнаго намѣренія препятствовать моему безспорному праву.
Лизандръ. Ты, Деметрій, пріобрѣлъ любовь отца; женись же, если хочешь, на немъ, а Гермію оставь мнѣ.
Эгей. Да, упрямый Лизандръ, онъ пріобрѣлъ мою любовь и все, что мое, эта любовь передаетъ ему. Дочь — моя, и всѣ мои права на нее я передаю Деметрію.
Лизандръ. Я, повелитель мой, родомъ нисколько не хуже его. Я такъ же богатъ, какъ онъ, но люблю сильнѣе, чѣмъ онъ. Я во всѣхъ отношеніяхъ если не выше, то равенъ Деметрію; но, что еще важнѣе, я любимъ прекрасною Герміей. Почему же мнѣ не воспользоваться моимъ преимуществомъ? Я въ его же присутствіи утверждаю, что Деметрій ухаживалъ за Еленой, дочерью Надара, завладѣлъ ея сердцемъ, и она, бѣдная, любитъ до обожанія, просто боготворитъ этого преступно непостояннаго человѣка.
Тезей. Признаюсь, я объ этомъ слышалъ и даже хотѣлъ поговорить съ Деметріемъ объ этомъ дѣлѣ, но, обремененный собственными своими дѣлами, до сихъ поръ забывалъ это сдѣлать. Идемъ, Деметрій! Иди и ты, Эгей. Идите оба за мною. Для обоихъ васъ у меня есть кое-какія секретныя наставленія. А ты, прекрасная Гермія, если не хочешь, чтобъ законъ Аѳинъ, смягчить который мы не въ силахъ, осудилъ тебя на смерть или на вѣчное одиночество, постарайся уступить волѣ твоего отца. Идемъ, Ипполита. Ты какъ на это смотришь, моя милая? Деметрій и ты, Эгей, идите тоже за мною. Мнѣ нужно переговорить съ вами кое о чемъ, касающемся нашей свадьбы, а затѣмъ кое о чемъ, касающемся и васъ самихъ.
Эгей. Мы отправляемся за вами по долгу и по желанію (Уходитъ съ Тезеемъ, Ипполитой и Деметріемъ; за ними свита).
Лизандръ. Ну что, моя любовь? Какъ ты блѣдна! Отчего такъ быстро увяли розы на твоихъ ланитахъ?
Гермія. Вѣроятно, отъ недостатка дождя, которымъ всегда могла-бы ихъ оросить буря, разразившаяся въ моихъ глазахъ.
Лизандръ. Увы, никогда ни изъ книгъ, ни изъ изустныхъ преданій я не зналъ, чтобы теченіе истинной любви бывало когда либо безмятежно. Счастье возмущается то разницей въ рожденіи…
Гермія. Да, горе, когда поставленные слишкомъ высоко плѣнятся стоящими слишкомъ низко.
Лизандръ. То различіемъ въ лѣтахъ…
Гермія. Горе, когда слишкомъ старое захочетъ связать себя съ слишкомъ молодымъ.
Лизандръ. То необходимостью повиноваться чужому выбору…
Гермія. О, если въ любви приходится покоряться выбору чужихъ глазъ, это совершенный адъ.
Лизандръ. Если выборъ окажется даже счастливымъ, счастію угрожаютъ то война, то смерть, то болѣзни, дѣлаютъ его мгновеннымъ, какъ звукъ, быстролетнымъ, какъ тѣнь, краткимъ, какъ сонъ, и неуловимымъ, какъ молнія, въ черную ночь разверзающая небо и, прежде чѣмъ успѣешь сказать: «смотри», снова поглощающая землю безпощадной пастью мрака. Да, все свѣтлое угасаетъ черезчуръ быстро.
Гермія. Если искренно любящіе всегда встрѣчали препятствія, значитъ это предопредѣленіе судьбы. Научимся же терпѣливо относиться къ встрѣчаемымъ нами препятствіямъ, такъ какъ препятствія эти — дѣло обычное, такъ же неизбѣжное при любви, какъ всегдашніе ея спутники — мечты и вздохи, желанія и слезы.
Лизандръ. Это вполнѣ убѣдительно, поэтому слушай, Гермія. У меня есть тетка, бездѣтная вдова съ большимъ состояніемъ, — домъ ея въ семи миляхъ отъ Аѳинъ, — и любитъ она меня, какъ любитъ мать единственнаго сына. Тамъ, милая Гермія, могу я съ тобой обвѣнчаться, тамъ строгій законъ Аѳинъ безсиленъ. Если любишь меня, оставь тихонько завтра домъ твоего отца, и я буду ждать тебя въ рощѣ, всего только на одну милю отстоящей отъ города, въ той самой рощѣ, гдѣ я однажды уже встрѣтилъ тебя, когда ты вмѣстѣ съ Еленой праздновала утро мая.
Гермія. О, милый мой Лизандръ, клянусь тебѣ самымъ безпощаднымъ лукомъ Купидона, лучшей его стрѣлой съ золтотымъ остріемъ, безхитростными голубями Венеры, всѣмъ, что связываетъ души и дѣлаетъ любовь счастливой, огнемъ, сжигавшимъ царицу Карѳагена, когда она увидала убѣгающіе отъ нея паруса лживаго троянца; клянусь всѣми клятвами когда-либо нарушенными мужчинами, еще болѣе многочисленными, когда либо произнесенными женщинами, что завтра я непремѣнно буду съ тобою въ назначенномъ мѣстѣ.
Лизандръ. Сдержи-же свое обѣщаніе, моя дорогая. А вотъ, смотри, и Елена.
Гермія. Здравствуй, красавица Елена. Куда ты?
Елена. Ты говоришь: красавица? Возьми назадъ это слово. Деметрій любитъ твою красоту. О, счастливая красавица! Твои глаза — путеводныя звѣзды, а сладостные звуки твоего голоса ему пріятнѣе, чѣмъ пастуху пѣсни жаворонка, когда зазеленѣютъ нивы и зацвѣтетъ боярышникъ. Болѣзнь вѣдь прилипчива, — о еслибъ такою же была и красота! я заразилась бы отъ твоей, прекрасная Гермія, я ни на шагъ не отошла бы отъ тебя, пока мои уши не заразились бы твоимъ голосомъ, мои глаза — твоимъ взглядомъ, мой языкъ — обаятельной гармоніей твоей рѣчи. Принадлежи мнѣ весь міръ, — я, за исключеніемъ Деметрія, отдала бы его весь, чтобъ только преобразиться въ тебя. О, научи меня смотрѣть какъ ты, научи чародѣйству, при помощи котораго ты овладѣла сердцемъ Деметрія!
Гермія. Я отворачиваюсь отъ него, а онъ все меня любитъ.
Елена. О, еслибъ твоя несговорчивость передала эту силу моимъ улыбкамъ!
Гермія. Я его проклинаю, а онъ отвѣчаетъ мнѣ любовью.
Елена. О, еслибы мои мольбы вызвали въ немъ такое расположеніе!
Гермія. Чѣмъ больше я его ненавижу, тѣмъ онъ больше преслѣдуетъ меня своими мольбами.
Елена. Чѣмъ сильнѣе я его люблю, тѣмъ сильнѣе онъ меня ненавидитъ,
Гіермія. Это его вина, Елена, а не моя.
Елена. Не твоя, но вина твоей красоты. О, зачѣмъ виновата въ этомъ не я!
Гермія. Утѣшься, онъ болѣе не увидитъ моего лица: Лизандръ и я бѣжимъ отсюда. Пока я не увидала Лизандра, Аѳины казались мнѣ раемъ. Какъ велико могущество моего возлюбленнаго, когда самый рай онъ обратилъ въ адъ!
Лизандръ. Елена, и откроемъ тебѣ все. Завтра ночью когда Фебея увидитъ свой серебристый ликъ въ водяномъ зеркалѣ и уберетъ лугъ жидкими алмазами, то есть въ часъ всегда прикрывающій бѣгство влюбленныхъ, мы покинемъ Аѳины.
Гермія. И въ той самой рощѣ, въ которой мы обѣ съ тобой такъ часто, покоясь на ложѣ изъ цвѣтовъ, передавали другъ другу сладостныя свои мечты, мы сойдемся съ Лизандромъ для того, чтобъ отвратить наши взоры отъ Аѳинъ и искать новыхъ друзей въ чуждомъ намъ обществѣ. Прощай, милая подруга моего дѣтства! Моли за насъ боговъ, и да пошлютъ они тебѣ счастье твоего Деметрія. Сдержи же свое слово, Лизандръ. Заставимъ только до завтрашней полночи голодать наши взоры и возложимъ на нихъ воздержаніе отъ сладостной пищи любви (Уходитъ).
Лизандръ. Сдержу, моя Гермія. Прощай, Елена! Пусть и Деметрій также вздыхаетъ о тебѣ, какъ ты вздыхаешь но немъ (Уходитъ).
Елена. Ахъ, насколько одни бываютъ счастливѣе другихъ! Въ Аѳинахъ находятъ, что я такъ же хороша, какъ она, но что-жь изъ этого? Деметрій этого не находитъ. Онъ не хочетъ знать того, что кромѣ него знаютъ всѣ. И какъ заблуждается онъ, бредя глазами Герміи, такъ брежу я его совершенствами. Любовь даже самому ничтожному, самому дрянному человѣку можетъ придавать и красоту, и достоинство. Любовь смотритъ не глазами, а сердцемъ. Поэтому-то крылатаго Купидона изображаютъ слѣпымъ: любовь разсуждать не умѣетъ; обладая крыльями, но лишенная глазъ, она служитъ эмблемой непоправимаго легкомыслія. Поэтому онъ такъ часто ошибается въ выборѣ и за это-же его зовутъ ребенкомъ. Какъ шаловливыя дѣти нерѣдко измѣняютъ въ играхъ данному слову, такъ и ребенокъ-любовь безпрестанно измѣняетъ своимъ клятвамъ. Такъ и Деметрій, пока не увидалъ Герміи, осыпалъ меня градомъ увѣреній, что онъ исключительно принадлежитъ мнѣ. Но только что теплый лучъ красоты Герміи коснулся этого льда, онъ растаялъ и разсыпался цѣлымъ потокомъ дождя. Пойду, разскажу ему о побѣгѣ, замышляемомъ Герміей; завтра ночью онъ погонится за нею въ лѣсъ. Для меня большой наградой будетъ и то, если онъ поблагодаритъ меня за это извѣщеніе. Я, по крайней мѣрѣ, облегчу свои страданія тѣмъ, что тамъ буду съ нимъ и съ нимъ же возвращусь оттуда (Уходитъ).
СЦЕНА II.
правитьПигва. Въ сборѣ ли всѣ наши?
Мотокъ. Лучше бы тебѣ сдѣлать намъ перекличку сперва всѣмъ вообще, а потомъ по одиночкѣ.
Пигва. Вотъ полный списокъ именъ тѣхъ лицъ, кто во всѣхъ Аѳинахъ признанъ способнымъ играть въ нашей интермедіи въ присутствіи герцога и герцогини въ ночь послѣ ихъ бракосочетанія.
Мотокъ. Прежде всего, добрѣйшій Питеръ Пигва, о чемъ идетъ рѣчь въ пьесѣ? Потомъ прочти имена актеровъ, а затѣмъ приступи къ распредѣленію ролей.
Пигва. Видите ли, пьеса наша плачевнѣйшая комедія; изображается въ ней смерть Пирама и Ѳисби.
Мотокъ. Должно быть, отличная штука и превеселая! Теперь-же, добрѣйшій Питеръ Пигва, дѣлай по списку перекличку твоимъ актерамъ. Станьте, господа, въ рядъ.
Пигва. Откликайтесь по вызову. Никъ Мотокъ, ткачъ!
Мотокъ. Здѣсь! Скажи, какая роль мнѣ предназначена и продолжай.
Пигвл. Тебѣ, Никъ Мотокъ, назначается роль Пирама.
Мотокъ. А что такое Пирамъ? любовникъ или тиранъ?
Пигва. Любовникъ, убивающій себя изъ-за любви самымъ наичистѣйшимъ образомъ.
Мотокъ. Что-жь, для исполненія этой роли потребуются слезы? Если буду играть я, берегите, слушатели, глаза. Я заставлю камни двигаться и нѣкоторымъ образомъ вызывать всеобщее соболѣзнованіе. Теперь дальше. Я главнымъ образомъ силенъ въ исполненіи ролей тирановъ. Еракла я сыгралъ бы на диво или любую такую-же раздирающую и все сокрушающую роль.
«Дикія скалы, ихъ сотрясенье
Двери темницы въ мнѣ сокрушатъ.
Отъ колесницы-жь блещущей Феба
Сгинутъ дѣянія глупой судьбы».
Вотъ оно то, что называется прекраснымъ и прекраснѣе чего на свѣтѣ нѣтъ! Теперь перекликай имена другихъ актеровъ. Это пріемъ Еракловскій, чисто тиранскій пріемъ. Любовникъ говоритъ болѣе жалобно.
Пигва. Френсисъ Дудка, продавецъ раздувальныхъ мѣховъ.
Дудка. Питеръ Пигва, я здѣсь.
Пигва. Ты долженъ взять на себя роль Ѳисби.
Дудка. А что такое Ѳисби? странствующій рыцарь?
Пигва. Это дѣвушка, въ которую влюбленъ Пирамъ.
Дудка. Нѣтъ, сдѣлай одолженіе, не заставляй меня играть женщину: у меня вѣдь уже пробивается борода.
Пигва. Это ничего, ты можешь сыграть ее въ маскѣ. Говорить же тебѣ прйдется какъ можно пискливѣе.
Мотокъ. А если можно бороду спрятать подъ маску, позволь мнѣ сыграть и Ѳисбу. Я буду говорить изумительно тонкимъ голоскомъ. — Ѳиспа, Ѳиспа! --«Ахъ, Пирамъ, дражащій мой любовникъ! Я дражащая твоя Ѳисба, дражащая твоя любовница».
Пигва. Нѣтъ, нѣтъ, ты долженъ играть Пирама, а ты Дудка, играй Ѳисби.
Мотокъ. Ну, хорошо. Продолжай.
Пигва. Робэнъ Выдра, портной!
Выдра. Здѣсь, Питеръ Пигва.
Пигва. Тебѣ, Робэнъ Выдра, придется играть мать Ѳисби. Теперь Томъ Рыло, мѣдникъ.
Рыло. Здѣсь, Питеръ Пигва.
Пигва. Ты будешь отцомъ Пирама, а я самъ буду отцомъ Ѳисби. Буравъ, столяръ! Возьми на себя роль льва. Вотъ, кажется, и всѣ роли въ пьесѣ распредѣлены.
Буравъ. А что, роль льва у васъ ужь написана? Если написана, дайте мнѣ ее теперь же, потому что я страшно трудно заучиваю наизусть.
Пигва. Можешь сыграть ее, не заучивая, потому что въ ней надо только ревѣть.
Мотокъ. Позволь мнѣ сыграть льва, я зарычу такъ, что всѣхъ заставлю меня слушать. Да, зареву такъ, что самъ герцогъ скажетъ: «Пусть пореветъ еще, пусть пореветъ».
Пигва. А если заревешь слишкомъ страшно, ты до того перепугаешь и герцогиню, и ея приближенныхъ, что онѣ сами завизжатъ. А этого окажется достаточно, чтобъ всѣхъ насъ перевѣшали.
Всѣ. Какъ, перевѣшать всѣхъ насъ? насъ, сыновей нашихъ матерей?
Мотокъ. Я согласенъ, друзья: если мы до того перепугаемъ барынь, что онѣ потеряютъ головы, онѣ, конечно, не посовѣстятся насъ перевѣшать. Но я возвышу свой голосъ до такой степени, зареву такъ пріятно, что меня примутъ за воркующаго голубка. Зареву я соловьемъ.
Пигва. Не можешь ты играть никакой другой роли кромѣ Пирама, потому что Пирамъ — человѣкъ пріятной наружности, человѣкъ настолько красивый, что лучше его не найдешь въ самый ясный лѣтній день. Онъ человѣкъ отмѣнно любезный; поэтому ты волей-неволей долженъ играть Пирама.
Мотокъ. Хорошо, попытаюсь. А какую же бороду придется мнѣ надѣть для этой роли?
Пигва. Какую хочешь.
Мотокъ. Я могу отхватить ее и съ бородой соломеннаго цвѣта, и съ темно-оранжевой, и съ багрово-красной, и съ бородой цвѣта французской головы, то есть совершенно желтаго.
Пигва. Да вѣдь многія французскія головы совсѣмъ безъ волосъ; слѣдовательно, тебѣ, пожалуй, пришлось бы играть совсѣмъ безъ бороды. Ну, господа, вотъ ваши роли. И я прошу, убѣждаю и умоляю васъ выучить ихъ на зубокъ къ завтрашней ночи, а затѣмъ, при лунномъ сіяніи, сойтись со мною въ дворцовомъ лѣсу, находящемся въ одной милѣ за городомъ. Тамъ мы сдѣлаемъ репетицію. Потому что, еслибы мы сошлись въ городѣ, мы не избавились бы отъ толпы любопытныхъ и намѣреніе наше было бы открыто. Я-же тѣмъ временемъ составлю списокъ всего, что не достаетъ намъ для представленія. Прошу васъ, не обманите же меня.
Мотокъ. Сдѣлать тамъ репетицію будетъ намъ и сподручнѣе, и вольготнѣе.
Пигва. Постарайтесь отличиться. Прощайте. Сходка назначена у герцогскаго дуба.
Мотокъ. Ладно, была не была! (Уходятъ).
СЦЕНА I.
правитьПокъ. Что новаго, фея? Ты куда?
Фея. По горамъ и по доламъ,
Но кустарникамъ колючимъ
Я порхаю беззаботно,
Бѣгъ луны опережая.
Мнѣ, царицы фей служанкѣ,
Не являются преградой
Ни тыны тѣнистыхъ парковъ,
Ни огонь, ни воды рѣчекъ.
И служу я ей усердно,
Лугъ зеленый орошая
Освѣжающей росою.
И пестрю его цвѣтами,
Что кругомъ благоуханья
Неустанно разливаютъ.
Мнѣ надо собрать здѣсь нѣсколько капель росы и, словно перлы, привѣсить ихъ къ уху каждой буквицы. Прощай, невѣжественнѣйшій изъ всѣхъ духовъ, — мнѣ некогда. Наша царица, а съ нею и всѣ эльфы, сейчасъ явится сюда.
Покъ. И нашъ царь празднуетъ эту ночь здѣсь-же. Берегись-же, царица, не показывайся ему на глаза, потому что онъ страшно раздраженъ и разгнѣванъ тѣмъ, что прекрасный мальчикъ, похищенный у индійскаго царя, все еще у нея въ свитѣ. Такого милаго малютки никогда у нея еще не бывало. Завистливому Оберону хотѣлось-бы, чтобъ онъ былъ его пажемъ и бродилъ съ нимъ по дремучимъ лѣсамъ. Она-же ни за что не хочетъ уступить, увѣнчиваетъ его цвѣтами и не можетъ на него налюбоваться. Изъ-за этого, гдѣ-бы они теперь ни встрѣтились — въ рощѣ-ли, на лугу-ли, у чистаго источника, при сіяніи свѣтлыхъ звѣздъ — у нихъ всякій разъ поднимается такая ссора, что всѣ эльфы въ страхѣ заползаютъ въ чашечки отъ желудей и прячутся тамъ.
Фея. Если меня не обманываетъ твоя наружность и весь твой видъ, ты хитрый, плутоватый духъ, называемый проказникомъ Робэномъ. Это вѣдь ты пугаешь деревенскихъ дѣвушекъ, снимаешь съ молока сливки, заставляешь подчасъ работать ручную мельницу, мѣшаешь обливающейся потомъ хозяйкѣ сбивать масло, не даешь иной разъ забродить напитку, сбиваешь ночныхъ странниковъ съ пути и потѣшаешься ихъ досадой. Для того-же, кто называетъ тебя Гобгоблиномъ или милѣйшимъ Покомъ, ты работаешь на славу и доставляешь ему всякую удачу. Ты вѣдь Покъ и есть?
Покъ. Ты не ошиблась, фея: я и есть этотъ веселый ночной бродяга. Я потѣшаю Оберона, заставляю его улыбаться, когда, подражая ржанію молодой кобылицы, надуваю жирнаго жеребца, обожравшагося горохомъ. Иногда въ видѣ печенаго яблока забираюсь въ кружку кумушки, а если ей вздумается пить, бью ее по губамъ и разливаю пиво по ея изсохшей груди. Даже мудрѣйшая изъ тетушекъ, разсказывая самую плачевную изъ всѣхъ повѣстей, иногда принимаетъ меня за треногую скамейку, я же выскользаю изъ подъ того, на чемъ она сидитъ, и она, вверхъ ногами летя на полъ, кричитъ: — «ай! ай!», а кашель между тѣмъ такъ и душитъ ее. Глядя на это, вся компанія помираетъ со смѣху, чихаетъ и клянется, что отъ роду никогда не видывала ничего смѣшнѣе. Убирайся, однако, сюда идетъ Оберонъ.
Фея. Идетъ и моя царица. Ахъ, если-бы онъ скорѣе убрался отсюда!
СЦЕНА II.
правитьОберонъ. Встрѣча при лунномъ свѣтѣ съ тобою, непреклонная Титанія, — встрѣча далеко не пріятная.
Титанія. О, завистливый Оберонъ тутъ. Феи, бѣгите отсюда! Я отрекаюсь отъ его общества, также какъ отреклась отъ его ложа.
Оберонъ. Стой, безумная, своевольная жена! Развѣ я тебѣ не мужъ?
Титанія. Если такъ, то я, должно быть, тебѣ жена. Но я знаю, что ты тайкомъ улеталъ изъ страны фей, просиживалъ цѣлые дни въ образѣ Корина около влюбленной Фелиды наигрывая на соломенной свирѣли и напѣвая ей про свою любовь. Зачѣмъ изъ дальнѣйшихъ предѣловъ Индіи явился ты сюда? Чтобы присутствовать при бракосочетаніи съ Тезеемъ твоей полновѣсной, на котурнахъ щеголяющей амазонки, воинственной твоей возлюбленной! Явился ты сюда, чтобы даровать ихъ ложу радость и счастье.
Оберонъ. Какъ тебѣ не стыдно, Титанія, укорять меня за мое расположеніе къ Ипполитѣ, когда мнѣ отлично извѣстна страсть твоя къ Тезею? Не ты ли звѣздною ночью увела его отъ похищенной имъ Перигеніи, не ты ли заставила его нарушить клятву, данную красавицамь Эглэ, Аріаднѣ и Антіопѣ?
Титанія. Все это однѣ выдумки, внушенныя ревностью. Ни разу съ самаго начала лѣта намъ ни на холмахъ, ни въ долинахъ, ни на лугахъ, ни въ лѣсахъ, ни близь ручьевъ, бѣгущихъ по каменистому ложу, ни близь окаймленныхъ тростниками рѣчекъ, ни на омываемой волнами окраинѣ моря, — ни разу не удались подъ шелестъ вѣтра водить наши хороводы безъ того, чтобъ ты своимъ вздорнымъ вмѣшательствомъ не разстроилъ нашей забавы. Какъ бы въ отместку за то, что напрасно намъ насвистывали, вѣтры вызывали изъ моря заразительные туманы, которые, павъ на землю, до того переполняли каждую рѣченку, что всѣ онѣ выступали изъ своихъ береговъ. Оттого же быкъ напрасно тянулъ свое ярмо, а земледѣлецъ тщетно обливался потомъ, хлѣба сгнили, будучи еще совсѣмъ зелеными и не доживъ до жатвы. Сѣно гніетъ на залитыхъ водою лугахъ, а вороны тучнѣютъ, нажравшись павшей скотины. Праздныя же для деревенскихъ игръ борозды затянулись иломъ. Тропинокъ, извивающихся по роскошной зелени, тоже не видно, потому что никто ихъ не протаптываеть. Смертные лишены даже земныхъ забавъ, ни одна ночь не ознаменовывается ни пѣснями, ни играми. Оттого властитель водъ, мѣсяцъ, блѣдный отъ гнѣва, пропиталъ весь воздухъ сыростью, чтобы не чувствовалось недостатка въ простудныхъ болѣзняхъ. Отъ этой неурядицы измѣняютъ самыя времена года. Убѣленные инеемъ морозы падаютъ на головы цвѣтущихъ алыхъ розъ, а подбородокъ и льдистое темя старой зимы какъ бы въ насмѣшку украшается благоухающимъ вѣнкомъ лѣтнихъ распуколекъ. Весна, лѣто, обильная плодами осень, суровая зима какъ бы обмѣнялись обычнымъ своимъ нарядомъ. А изумленный міръ, хоть и нарождающій каждое изъ нихъ, не узнаетъ и самъ теперь, которое какое. И вся эта вереница золъ порождена нашими раздорами, мы ихъ родители, ихъ родоначальники.
Оберонъ. Все это происходитъ отъ тебя и отъ тебя зависитъ все исправить. Зачѣмъ Титаніи перечить своему Оберону? И чего же прошу я у тебя? Только крохотнаго подмѣненнаго мальчугана, чтобъ мнѣ взять его къ себѣ въ пажи.
Титанія. Придется тебѣ съ этимъ примириться. Еслибъ ты за этого мальчика предлагалъ мнѣ всю свою волшебную страну, я и тогда не отдала бы его тебѣ. Его мать была моею жрицей. Какъ, бывало, часто, обвѣваемая благоухающимъ воздухомъ Индіи, она служила мнѣ собесѣдницей, сиживала со мною на желтомъ пескѣ Нептуна и слѣдила глазами за плывшими по волнамъ торговцами и смѣялась, видя, какъ паруса отъ сладострастнаго прикосновенія воздуха словно пухли и дѣлались совсѣмъ пузатыми. А она, подражая имъ, — она въ-то время была уже давно беременна юнымъ моимъ пажемъ, — ползала по землѣ, красиво и тихо покачиваясь, чтобы достать мнѣ разныхъ бездѣлушекъ, и возвращалась какъ бы изъ далекаго плаванія съ богатымъ товаромъ. Но она, родивъ этого ребенка, будучи смертной, умерла. Изъ любви къ ней я вырощу ея сына и не разстанусь съ нимъ изъ-за любви съ ней.
Оберонъ. Долго ты намѣрена оставаться въ этомъ лѣсу?
Титанія. Можетъ быть, до окончанія брачныхъ празднествъ Тезея. Хочешь ты при лунномъ свѣтѣ мирно водить съ нами хороводы, потѣшиться нашими забавами — или съ нами. Если не хочешь, — избѣгай меня, а я буду избѣгать тѣ мѣстности, которыя ты посѣщаешь.
Оберонъ. Отдай мнѣ мальчика, и я пойду за тобою.
Титанія. Ни за все твое волшебное царство. Уйдемъ отсюда, феи. Если я останусь долѣе, мы совсѣмъ разсоримся (Уходитъ съ своей свитой).
Оберонъ. Хорошо, ступай. Но не выбраться тебѣ изъ этого лѣса, пока за это оскорбленіе я не помучу тебя хорошенько. Ко мнѣ, любезный Покъ! Помнишь, какъ я однажды, сидя на мысу, слушалъ пѣніе сирены, несшейся на спинѣ дельфина? Пѣла она такъ благозвучно, такъ сладостно, что и бушующее море стихало отъ звуковъ ея голоса. И не одна звѣздочка стремглавъ вылетала изъ своей сферы, чтобъ только послушать это пѣніе.
Покъ. Помню.
Оберонъ. Въ это самое время я видѣлъ, — но ты видѣть не могъ, — какъ между молодымъ мѣсяцемъ и землею во всеоружіи летѣлъ Купидонъ. Онъ цѣлилъ въ прекрасную весталку, царившую на западѣ, и пустилъ свою стрѣлу съ такой силой, что она, казалось бы, могла пронзить сто тысячъ сердецъ. Но я видѣлъ, что огненная стрѣла юнаго Купидона потухла въ цѣломудренныхъ лучахъ влажнаго мѣсяца, а царственная жрица, нисколько не пораненная, плыла мимо въ дѣвственномъ раздумьи. Я, однако, замѣтилъ, куда упала стрѣла Купидона. Она попала въ маленькій западный цвѣтокъ, бывшій прежде молочно-бѣлымъ, но теперь отъ любовной раны сдѣлавшійся пурпуровымъ. Дѣвушки называютъ его «Бездѣятельной Любовью». Добудь мнѣ этотъ цвѣтокъ, траву его я какъ то тебѣ показывалъ. Благодаря ея соку если имъ помазать сомкнутыя сномъ вѣки, мужчина или женщина до безумія влюбляется въ первое живое существо, которое ему попадется на глаза. Сыщи мнѣ этотъ цвѣтокъ и возвратись съ нимъ сюда, прежде чѣмъ левіаѳанъ успѣетъ проплыть одну только милю.
Покъ. Я способенъ опоясать весь земной шаръ въ какихъ-нибудь минутъ сорокъ (Уходитъ).
Оберонъ. Если я добуду сокъ этой травы, я улучу минуту, когда Титанія заснетъ, и намажу имъ ея вѣки. Перваго, что попадется ей на глаза послѣ пробужденія, — будь это левъ, медвѣдь, волкъ или волъ, любопытная мартышка или суетливая обезьяна, — она начнетъ преслѣдовать страстной своей любовью, и я, прежде чѣмъ сниму съ ея глазъ эти чары — что могу сдѣлать другою травою, заставлю ее уступить мнѣ своего пажа. Но кто это сюда идетъ? Я незримъ. Подслушаю ихъ разговоръ.
Деметрій. Я не люблю тебя, поэтому перестать меня преслѣдовать. Гдѣ же Лизандръ и прекрасная Гермія? За то… что она меня убиваетъ, я убью его. Ты сказала, что они укрылись въ этомъ лѣсу? И я тоже въ немъ. Вотъ и я попалъ въ этотъ лѣсъ и злюсь за то, что не могу отыскать мою Гермію. Оставь меня, уходи, перестань за мною слѣдовать
Елена. О, жестокосердый магнитъ, ты самъ притягиваешь меня къ себѣ! И притягиваешь не желѣзо, потому что сердце мое вѣрно, какъ сталь. Утрать свою притягательную силу, и я лишусь возможности за тобою слѣдовать.
Деметрій. Развѣ я тебя обольщаю, говорю что ты прекрасна? Напротивъ, я говорю сущую правду, что не люблю тебя, не могу любить.
Елена. Именно потому-то я и люблю тебя еще сильнѣе. Я твоя собаченка. Видишь-ли, Деметрій, чѣмъ болѣе ты будешь меня бить, тѣмъ я нѣжнѣе стану къ тебѣ ластиться. Обращайся со мной, какъ со своей собаченкой, отталкивай меня ногами, бей меня, пренебрегай мной, губи меня, но только дозволь мнѣ, недостойной, слѣдовать за тобой. Какого-же еще худшаго мѣста въ твоей любви могу я у тебя просить? Обращеніе твое со мною, какъ съ собакой, будетъ величайшимъ для меня счастьемъ.
Деметрій. Не подвергай мою ненависть чрезмѣрному испытанію. Я становлюсь боленъ, когда вижу тебя.
Елена. А я больна, когда тебя не вижу.
Деметрій. Ты страшно вредишь доброй своей славѣ, выходя за городъ, отдаваясь въ руки нисколько нелюбящаго тебя человѣка и довѣряясь ночи, благопріятствующей любовнымъ похожденіямъ, грязнымъ внушеніямъ, внушаемымъ уединеніемъ и пустынной мѣстностью.
Елена. Твои добродѣтели послужатъ мнѣ охраной этого сокровища. Для меня не ночь, когда я могу видѣть твое лицо, поэтому мнѣ совсѣмъ не вѣрится, что теперь ночь. Къ тому же этотъ лѣсъ нисколько не пустыненъ, потому что въ немъ находится весь мой міръ. Кто же посмѣетъ сказать, что я одна, когда здѣсь смотритъ на меня весь міръ?
Деметрій. Убѣгу отъ тебя, спрячусь въ кустахъ и оставлю тебя на добычу звѣрямъ.
Елена. Даже у свирѣпѣйшаго изъ звѣрей сердце не такое безжалостное, какъ у тебя. Убѣги, если хочешь, тогда извратится только преданіе: Аполлонъ бѣжитъ, а Дафна его гонитъ; голубка преслѣдуетъ ястреба, смиренная лань пытается поймать тигра. Стараніе совершенно излишне, когда смѣлость обращается въ бѣгство, а трусость бѣгаетъ за ней.
Деметрій. Не хочу болѣе слушать твоихъ умствованій, пусти меня. Или, если ты все-таки будешь настойчиво меня преслѣдовать, знай заранѣе, что я здѣсь же, въ лѣсу, нанесу тебѣ жестокое оскорбленіе.
Елена. Увы, и въ храмахъ, и въ городѣ, и въ поляхъ — ты всюду меня оскорбляешь. Стыдись, Деметрій, обиды твои позорятъ мой полъ. Мы не мужчины и не можемъ, какъ они, добиваться любви съ оружіемъ въ рукахъ. За нами должны ухаживать, мы же не созданы для ухаживанія. Иду за тобою, во что бы то ни стало, я, если мнѣ придется увидать смерть отъ страстно любимой руки, самый адъ сдѣлается для меня раемъ (Уходитъ съ нимъ.)
Оберонъ. Утѣшься, нимфа. Прежде, чѣмъ онъ выйдетъ изъ этого лѣса, ты побѣжишь отъ него, а онъ примется преслѣдовать тебя своей любовью.
Ну что, странникъ, добылъ ты цвѣтокъ?
Покъ. Вотъ онъ.
Оберонъ. Давай. Знаю я уголокъ берега, поросшій дикимъ тминомъ, буквицей и колеблющейся фіалкой. Онъ почти, какъ шатромъ, осѣненъ благоухающей каприфоліей, душистыми розами и красивымъ шиповникомъ. Тамъ, убаюканная играми и хороводными пѣснями, Титанія обыкновенно проводитъ во снѣ часть ночи. Тамъ змѣя сбрасываетъ съ себя пеструю свою шкурку, а эта одежда достаточно просторна для эльфа. Сокомъ этого цвѣтка брызну я ей въ глаза и она переполнится самыми нелѣпыми фантазіями. Возьми и ты частицу цвѣтка, отыщи въ лѣсу юношу, пренебрегающаго любовью красивой аѳинской дѣвушки, и сокомъ помажь ему глаза, но только въ томъ случаѣ, когда первое, что онъ долженъ увидѣть, будетъ она. Смотри же, постарайся устроить такъ, чтобъ онъ влюбился въ нее еще сильнѣе чѣмъ она въ него, и возвращайся ко мнѣ еще до первыхъ пѣтуховъ.
Покъ. Будь покоенъ, слуга твой исполнитъ все, какъ слѣдуетъ.
СЦЕНА III.
правитьТитанія. Ну, теперь водите хороводъ подъ волшебную пѣсню, затѣмъ удалитесь на треть минуты. Пусть одни убиваютъ червячковъ въ распуколькахъ розъ; другія воюютъ съ летучими мышами, чтобъ добыть кожу съ ихъ перепончатыхъ крыльевъ, а изъ этого матеріала сшить рубашечки для маленькихъ моихъ эльфовъ; третьи пусть отгоняютъ неугомонную сову, кричащую всю ночь, глядя на нашихъ красивыхъ эльфовъ. Усыпите же меня пѣніемъ, а затѣмъ отправляйтесь исполнять своя обязанности. Дайте мнѣ отдохнуть.
1-я фея (поетъ).
Злыя пестрыя ехидны,
Съ языками раздвоенными;
Гады вредные, ползучіе,
И ежи съ колючимъ панцыремъ,
Дальше! Нарушать не смѣйте
Мирный сонъ царицы нашей.
Хоръ.
Съ нашей пѣсней колыбельной,
Филомела, слей свой голосъ,
Распѣвая вмѣстѣ съ нами:
«Баю, баюшки, баю!»
Чтобъ ни зло, ни чары хитрыя
До царицы не коснулися,
И до утра сонъ-волшебникъ
Ее нѣжилъ и ласкалъ.
2-я фея.
Пауки, — и тонконогіе,
Что косцовъ изображаете,
И космато-ядовитые
Червяки, что пресмыкаетесь
По землѣ неслышной поступью,
И козявки жесткокрылыя,
Дальше! Нарушать не смѣйте
Сонъ красавицы Титаніи,
1-я фея. Ну, теперь скорѣе отсюда! Здѣсь все обстоитъ какъ слѣдуетъ. Одна изъ насъ, однако, пусть останется и сторожитъ въ сторонкѣ (Фея уходитъ. Титанія спитъ. Появляется Оберонъ).
Оберонъ (выжимая сокъ цвѣтка на вѣки Титаніи). Влюбись страстно въ то, что увидишь тотчасъ послѣ пробужденія. Люби потомъ и томись. Будь это бобръ или котъ, или медвѣдь, или барсъ, или щетинистый кабанъ, онъ, когда ты проснешься, представится тебѣ твоимъ возлюбленнымъ. Проснись, когда приснится что нибудь противное (Уходитъ. Появляются Лизандръ и Гермія).
Лизандръ. Ненаглядная моя, тебя утомило это скитаніе по лѣсу. Признаюсь, я сбился съ дороги. Если желаешь, Гермія, отдохнемъ. Дождемся здѣсь отраднаго разсвѣта.
Гермія. Будь, какъ тебѣ угодно, Лизандръ. Отыщи себѣ ложе, а я приклоню голову вотъ къ этому пригорку.
Лизандръ. Одна и та же кочка послужитъ для обоихъ насъ подушкой. Одно сердце, одно ложе, двѣ груди и одна вѣрность.
Гермія. Нѣтъ, добрый Лизандръ, прошу тебя, лягъ, мой милый, пока, подальше, не ложись такъ близко.
Лизандръ. О, моя ненаглядная, пойми это въ самомъ невинномъ смыслѣ. Любовь должна понимать слова любви и относиться съ нимъ довѣрчиво: я хотѣлъ сказать, что сердце мое такъ тѣсно связано съ твоимъ, что ихъ можно принять за одно; что обѣ наши груди такъ скованы клятвой, что, хотя ихъ двѣ, — вѣрность все-таки одна. Поэтому не отказывай мнѣ въ ложѣ возлѣ тебя. Вѣрь, Гермія, это ложе не осквернится ложью.
Гермія. Ты, Лизандръ, отлично играешь словами.
Лизандръ. Я осыпалъ-бы страшными проклятіями мой нравъ и мою гордость, еслибъ Гермія вздумала сказать, что Лизандръ лжетъ.
Гермія. Но, мой милый, изъ любви и изъ любезности лягъ все-таки подальше. Такое временное разъединеніе требуемое скромностью, можетъ оказаться весьма пригоднымъ для добродѣтельнаго юноши и для дѣвушки. Лягъ лучше тамъ, мой добрый другъ, и покойной ночи. Да не измѣнится твоя любовь до конца дорогой твоей жизни!
Лизандръ. «Аминь, аминь!» отвѣчаю я на прекрасную эту молитву. Когда исчезнетъ моя вѣрность, пусть исчезнетъ и жизнь… Я лягу здѣсь. Да поможетъ тебѣ сонъ найти полнѣйшее успокоеніе!
Гермія. Половина этого желанія да сомкнеть вѣки того, кто его высказалъ (Оба засыпаютъ).
Покъ. Обошелъ весь лѣсъ и не нашелъ аѳинянина, на глазахъ котораго я долженъ иснытать любовную силу этого цвѣтка. Какой мракъ, какое безмолвіе! Это кто? На немъ одежда аѳинянина. Это, какъ говорилъ мой повелитель, онъ-то пренебрегаетъ аѳинской дѣвушкой. Вотъ и она спитъ, какъ убитая, на сырой и грязной землѣ. Она не посмѣла даже прилечь возлѣ этого безчувственнаго, безсердечнаго человѣка. Постой-же, невѣжа, выжму на твои глаза всю ему этихъ чаръ. О, любовь, когда онъ проснется, не допускай, чтобъ сонъ сомкнулъ его вѣки, проснись-же, когда я уйду. А мнѣ надо спѣшить къ Оберону (Уходитъ).
Елена. Остановись, милый Деметрій! Лучше ужь убей меня.
Деметрій. Отстань! Не приставай ко мнѣ такъ.
Елена. И ты покинешь меня въ такую темь? О, не дѣлай этого!
Деметрій. Оставайся-же здѣсь на свой страхъ. Я хочу идти одинъ и уйду (Убѣгаетъ).
Елена. Я совсѣмъ выбилась изъ силъ отъ этой безумной погони. Чѣмъ болѣе умоляю, тѣмъ менѣе вижу отъ него сочувствія. Гдѣ-бы ты ни покоилась, Гермія, ты счастлива. У ней чудные, чарующіе глаза. Отчего они у ней такіе свѣтлые? Не отъ собственной-же влаги слезъ? Если-бы отъ этого, моя блестѣли-бы еще ярче, такъ какъ они несравненно чаще орошались этой влагой. Нѣтъ, нѣтъ, я должна быть гадка, какъ медвѣдица; недаромъ-же попадавшіяся мнѣ навстрѣчу животныя бросались отъ страха въ сторону. Поэтому неудивительно, что и Деметрій бѣжитъ отъ меня, когда я такъ страшна. Какъ-же коварно и лживо мое зеркало, когда оно увѣряетъ меня, будто я красотой могу поспорить съ Герміей. Кто это? Лизандръ на землѣ! Умеръ онъ или только спитъ? Я не вижу ни крови, ни раны. Лизандръ, живъ ты? Проснись!
Лизандръ (просыпаясь). За тебя я даже пойду въ огонь, Елена, ты совсѣмъ какъ прозрачная. Природа проявляетъ свое могущество, давая мнѣ возможность сквозь твою грудь видѣть твое сердце. Гдѣ-же Деметрій? И какъ достоинъ носящій это отвратительное имя умереть отъ моего меча!
Елена. Не говоря этого, Лизандръ, не говори! Какое тебѣ дѣло до того, что онъ любятъ твою Гермію? Что же тебѣ изъ этого? Вѣдь Гермія все-таки любитъ тебя. Будь же доволенъ этимъ.
Лизандръ. Доволенъ Герміей? Нѣтъ, жалкія мгновенія, проводимыя съ нею, мнѣ скучны. Не Гермію люблю я теперь, а Елену. Кто же не промѣняетъ ворону на голубку? Волей человѣка управляетъ его разумъ, а разумъ говоритъ мнѣ, что ты несравненно достойнѣе любви. Все произрастающее до поры до времени не зрѣло. Такъ и я былъ до сихъ поръ слишкомъ юнъ, поэтому не дозрѣлъ еще до разума. Но теперь я достигъ полнаго развитія человѣка, разумъ сдѣлался руководителемъ моей воли и ведетъ меня къ твоимъ очамъ, въ которыхъ я вижу чудныя повѣсти любви, прочитанныя въ роскошнѣйшей книгѣ любви!
Елена. Зачѣмъ я родилась? зачѣмъ дожила до такой злой насмѣшки? Чѣмъ заслужила я отъ тебя презрѣніе? Развѣ не слишкомъ довольно и того, что я никогда не могла и не могу добиться отъ Деметрія ласковаго взгляда? А ты еще издѣваешься надъ моимъ несчастіемъ. Такимъ презрительнымъ ухаживаніемъ ты обижаешь меня, обижаешь жестоко. Прощай. Сознаюсь, я думала, что ты много благороднѣе. Неужто за то, что женщина отвергнута однимъ, она должна подвергаться оскорбленіямъ со стороны другого (Уходитъ).
Лизандръ. Она не видѣла Герміи. Спи же, Гернія, спи здѣсь и никогда болѣе не приближайся къ Лизандру. Какъ пресыщеніе сластями порождаетъ въ желудкѣ страшное къ нимъ отвращеніе, или какъ становятся ненавистны ереси въ глазахъ отрекшагося отъ нихъ человѣка, особенно когда онѣ его обманули, такъ и ты, виновница моего пресыщенія, моей ереси, будь ненавистна для всѣхъ, а для меня болѣе, чѣмъ для кого-нибудь другого. Пусть всѣ силы мои направятся на любовь и на преданность Еленѣ; я буду ея рабомъ (Уходитъ).
Гермія (просыпается). Помоги, помоги мнѣ, Лизандръ! Отгони змѣю, подползшую къ моей груди. О, сжалься! Ахъ, какой страшный сонъ! Взгляни, Лизандръ: я вся дрожу отъ страха. Мнѣ кажется, что змѣя высасываетъ мое сердце, а ты, глядя на жестокое ея прожорство, сидишь спокойно и только подсмѣиваешься. Лизандръ! Какъ, его нѣтъ? Лизандръ, повелитель мой! Не слышитъ, ушелъ, ни слова, ни звука! Охъ, гдѣ же ты? Отзовись, если слышишь! Молю тебя любовью, отзовись! Я отъ страха чуть не лишилась чувствъ. Нѣтъ! Сама вижу теперь, что тебя нѣтъ по близости. Или сейчасъ же найду тебя, или умру (Уходитъ).
СЦЕНА I.
правитьОснова. Всѣ ли мы на лицо?
Пигва. Всѣ, всѣ! И славное же это мѣсто для нашей репетиціи. Зеленая эта лужайка будетъ нашей сценой, кусты боярышника нашей уборной, мы изобразимъ все точно такъ, какъ изобразимъ потомъ передъ герцогомъ.
Основа. Питеръ Пигва!
Пигва. Что тебѣ, неугомонный ткачъ?
Основа. Въ нашей комедіи «Пирамъ и Ѳисба» есть кое-что такое, что другимъ придется не по вкусу. Во первыхъ, Пирамъ вынужденъ выхватить мечъ, чтобъ себя убить, такихъ зрѣлищъ барыни не выдерживаютъ. Что ты на это скажешь?
Рыло. Это, клянусь Пресвятой Дѣвой, дѣйствительно страхъ какъ страшно.
Выдра. Я думаю, самоубійство-то, когда все кончится, намъ придется выпустить.
Основа. Никоимъ образомъ! Я придумалъ, какъ все поправить. Кончите прологъ, и пусть прологъ этотъ намекнетъ, что мы нашими мечами никакого вреда не причинимъ, что Пирамъ убивается не въ самомъ дѣлѣ; а еще для большаго успокоенія скажите имъ, что я, играющій Пирама, совсѣмъ не Пирамъ, а ткачъ Основа. Это избавитъ зрительницъ отъ всякаго страха.
Пигва. Хорошо, сочинимъ прологъ. Только какъ мы его напишемъ: шести или восьмистопными стихами?
Основа. Нѣтъ, лучше прибавить двѣ стопы, пусть ихъ будетъ восемь, а онъ восьмистопный.
Рыло. А барыни льва-то не испугаются?
Выдра. Боюсь я и этого. Впрочемъ, увидимъ.
Основа. Намъ, господа, надо обсудить все это хорошенько. Боже упаси вывести льва въ общество барынь! Это дѣло страшное, потому что нѣтъ ни одной хищной птицы ужаснѣе льва, особенно живого. Поэтому мы и такое соображеніе должны взять въ разсчетъ.
Рыло. Такъ другой прологъ пусть скажетъ, что онъ не настоящій левъ.
Основа. Нѣтъ, необходимо, чтобъ зрители знали его имя чтобъ половина его лица выглядывала изъ-за львиной шеи. А если ужь необходимо что-нибудь сказать, чтобъ исправить этотъ недостатокъ, то именно вотъ что: «Сударыня, или прекрасныя сударыни, я пожелалъ-бы, или потребовалъ, или попросилъ-бы, чтобы вы не пугались, не трепетали, ибо я жизнью моей отвѣчаю за вашу. Если вы подумаете, что я явился сюда настоящимъ львомъ, горе мнѣ, великое горе! Нѣтъ, такое-же я существо, такой-же человѣкъ, какъ и всѣ!» Затѣмъ пусть онъ назоветъ себя по имени и скажетъ прямо, что я столяръ Буравъ.
Пигва. Превосходно, такъ мы и сдѣлаемъ. Но есть еще двѣ затруднительныя вещи. Первая: какъ ввести въ комнату лунный свѣтъ? — вы вѣдь знаете, что Пирамъ и Ѳпсби встрѣчаются при свѣтѣ мѣсяца.
Буравъ. А ночь-то во время представленія нашей комедіи будетъ лунная.
Основа. Подать сюда календарь, календарь, и отыскать, лунная-ли будетъ ночь или нѣтъ!
Пигва. Лунная.
Основа. Если такъ, оставьте только открытымъ окно въ большой комнатѣ, гдѣ будетъ происходить наше представленіе, а мѣсяцу можно будетъ свѣтить въ окошко.
Пигва. Пожалуй, и такъ. А не то, пусть кто-нибудь войдетъ съ вязанкой терновника и съ фонаремъ, да скажетъ, что онъ пришелъ для изображенія роли или для представленія мѣсячнаго свѣта. Но затѣмъ есть еще другое затрудненіе. Намъ въ большой комнатѣ нужна стѣна, потому, что какъ извѣстно по преданію, что Пирамъ и Ѳисби разговаривали сквозь трещину въ стѣнѣ.
Буравъ. Ну, стѣну-то въ комнату вамъ не втащить, что скажешь на это, Основа?
Основа. Ну, стѣну можетъ кто-нибудь изобразить. Вымажьте только его немного для обозначенія стѣны известкой, глиной или штукатуркой, и пусть онъ держитъ пальцы вотъ такъ. Черезъ эту-то щель и будутъ перешептываться между собою Пирамъ и Ѳисби.
Пигва. Если это улажено, то улажено все. Ну, всѣ родившіеся отъ матери, сядемъ и приступимъ къ репетиціи. Пирамъ, тебѣ начинать. Когда проговоришь свою роль, ступай въ эти кусты. Пусть то же дѣлаетъ каждый, если этого требуетъ его роль.
Покъ. Что это за неучи, горланящіе такъ близко къ ложу прекрасной царицы? Вотъ такъ штука, готовится представленіе! Буду зрителемъ и, если окажется нужнымъ, даже и актеромъ.
Пигва. Говори-же, Пирамъ! Ѳисби, подойди!
Пирамъ. Дыханіе цвѣтовъ удушливыхъ, ты слабо…
Пигва. Не удушливыхъ, а душистыхъ.
Пирамъ. Дыханіе цвѣтовъ душистыхъ непріятно,
Когда его сравнить съ дыханьемъ чудной Ѳисби.
Но чей-то голосъ слышенъ.
Повремени немного,
И я въ урочный часъ вернусь къ тебѣ оттуда! (Уходитъ).
Покъ. Изъ всѣхъ Пирамовъ на свѣтѣ видалъ ли кто-нибудь такого? (Уходитъ за нимъ).
Ѳисби. Теперь моя очередь?
Пигва. Разумѣется, твоя. Ты должна понять, что онъ уходитъ затѣмъ, чтобъ узнать, какой онъ тамъ слышалъ голосъ, и сейчасъ-же вернется назадъ.
Ѳисби. Блистающій Пирамъ, что бѣлизной своею
Поспоришь съ лиліей и съ розою румяной!
Отважный юноша, милѣйшій изъ людей
И вѣрный, какъ вѣрнѣйшій копь, что не извѣдалъ,
Что значитъ въ подѣ иль устать, иль спотыкнуться,
Съ тобой сойдусь я у могилы Нина.
Пигва. У могилы Нина. Полно, любезный! Говорить это тебѣ еще рано; ты этими словами отвѣчаешь Пираму. Ты говоришь всю свою роль сподрядъ — и реплики, и все другое. Входи, Пирамъ. Твоя реплика уже сказана; она вѣдь въ словахъ: — «усталости не знаетъ».
Ѳисби. О, вѣрный такъ же, какъ вѣрнѣйшій изъ коней,
Который никогда усталости не знаетъ.
Пирамъ. Лишь для тебя Пирамъ желаетъ быть такимъ.
Пигва. О, это ужасно! чудовищно! Нечистыя силы шутятъ и здѣсь съ нами шутки. Молитесь, господа! Бѣжимъ, господа! Помогите!
Покъ. Я за вами. Погоню я васъ по болотамъ, по чащамъ, чрезъ кущи колючихъ кустарниковъ. Стану поочередно принимать видъ то лошади, то собаки, то борова, то безголоваго медвѣдя, то огня, стану ржать, лаять, хрюкать, ревѣть и жечь, какъ лошадь, собака, боровъ, медвѣдь и огонь (Уходитъ).
Основа. Зачѣмъ-же это они со всѣхъ ногъ бросились отсюда? Шутка это, чтобъ меня напугать?
Рыло. О, Основа, какое съ тобой превращеніе! Что это я вижу у тебя на плечахъ (Уходитъ)?
Основа. Что-же ты видишь? Должно быть, на своихъ собственныхъ видишь ослиную голову, вѣдь видишь?
Пигва. О, Основа, помоги, помоги тебѣ Господи! Ты совсѣмъ испорченъ (Уходитъ).
Основа. Понимаю ихъ хитрость: они хотятъ меня одурачить и, если удастся, напугать. Но, что бы они тамъ ни дѣлали, я отсюда не тронусь. Буду здѣсь похаживать, затяну пѣсню, чтобы всѣ слышали, что я нисколько не испугался (Поетъ).
И черный дроздъ, съ насквозь проткнутымъ клювомъ,
И сѣрый дроздъ, съ пріятнымъ голоскомъ,
И пѣтушокъ съ коротенькимъ перомъ…
Титанія (просыпаясь). Какой это херувимъ нарушаетъ мой сонъ на ложѣ изъ цвѣтовъ?
Основа (поетъ).
Голосистый жаворонокъ,
Воробей или щегленокъ,
Даже пестрая кукушка,
На нахальный крикъ которой
Рѣдкій мужъ не отзовется
Возраженіемъ: «ты врешь».
Потому что, въ самомъ дѣлѣ, кто-же свяжется съ такой глупой птицей, кто станетъ обличать птицу во лжи, сколько бы тамъ она ни кричала «ку-ку!»
Титанія. Прошу тебя, красавецъ, спой еще что-нибудь. Твой голосъ совсѣмъ очаровалъ мои слухъ, а твой образъ плѣнилъ мое зрѣніе. При первомъ-же взглядѣ на тебя, могучая прелесть твоихъ чаръ заставляетъ меня противъ воли сказать и даже поклясться, что я тебя люблю.
Основа. Кажется, сударыня, что никакой основательной причины у васъ на это не имѣется. Впрочемъ, говоря по правдѣ, разумное основаніе и любовь рѣдко уживаются между собой въ настоящее время. И очень бываетъ прискорбно, если какой-нибудь услужливый сосѣдъ не потрудится ихъ примирить между собою. Видите, что и я при случаѣ мастеръ пошутить.
Титанія. Ты такъ-же уменъ, какъ прекрасенъ.
Основа. Ну нѣтъ, не такъ! Я ни то, ни другое. Еслибы у меня хватило настолько ума, чтобы выбраться изъ этого лѣса, это и для моего личнаго употребленія было-бы вполнѣ достаточно.
Титанія. О, не желай отсюда выбраться! Волей-неволей, а ты останешься здѣсь. Я духъ, и не изъ маловажныхъ: въ моихъ владѣніяхъ вѣчное лѣто. А я тебя люблю, останься-же со мной! Я дамъ тебѣ въ услуженіе эльфовъ. Они станутъ для тебя отыскивать брилліанты, въ глубокихъ нѣдрахъ земли, будутъ пѣть во время твоего сна на свѣжихъ цвѣтахъ. Я-же смертную оболочку сдѣлаю до того тонкой и легкой, что и ты станешь порхать, какъ воздушный духъ. Душистый Горошекъ, Паутинка, Моль, Горчичное Зернышко!
Входятъ четыре эльфа: Душистый Горошекъ, Паутинка, Моль и Горчичное Зернышко.
1-й эльфъ. Я здѣсь!
2-й эльфъ. И я!
3-й эльфъ. Н я!
4-й эльфъ. И я!
Всѣ. Куда прикажешь намъ летѣть?
Титанія. Будьте добры къ этому господину и любезны съ нимъ; порхайте, скачите вокругъ него во время его прогулокъ, кормите его абрикосами, пурпурнымъ виноградомъ, зедеными фигами и шелковицей, похищайте для него ихъ мѣшечки, у дикихъ пчелъ отнимайте у ихъ ножекъ воскъ на свѣчи и зажигайте эти свѣчи огненными глазами свѣтляковъ и озаряйте ими путь моего милаго при отходѣ его ко сну и при пробужденіи. Открывайте расписныя крылышки у бабочекъ и отвѣвайте ими лучи мѣсяца отъ сонныхъ его вѣкъ. Привѣтствуйте же его, эльфы!
1-й эльфъ. Привѣть тебѣ, смертный!
2-й эльфъ. И мой!
3-й эльфъ. И мой!
4-й эльфъ. И мой!
Основа. Отъ души благодаренъ вамъ, многоуважаемый эльфъ. Ваше имя, почтеннѣйшій?
1-й эльфъ. Паутинка.
Основа. Очень радъ, любезный господинъ Паутинка, познакомиться съ вами покороче. Если порѣжу палецъ, дерзну прибѣгнуть прямо къ вамъ. А ваше, почтеннѣйшій?
2-й эльфъ. Душистый Горошекъ.
Основа. Прошу васъ, добрѣйшій господинъ Душистый Горошекъ, замолвить за меня словечко у госпожи кожицы, вашей матушки, и у господина Стручка, вашего батюшки. Очень радъ покороче познакомиться и съ вами. Прошу также и васъ сказать мнѣ ваше имя?
3-й эльфъ. Горчичное Зернышко.
Основа. Знаю вашу снисходительность, любезнѣйшій господинъ Горчичное Зернышко, знаю отлично. Гнусный этотъ исполинъ ростбифъ не мало пожралъ подобныхъ вамъ господъ. Повѣрьте, знакомство съ вами не разъ выжимало слезы изъ моихъ глазъ. Очень радъ, добрѣйшій Горчичное Сѣмячко, познакомиться съ вами еще короче.
Титанія. Служите и ему, какъ своему господину. Ведите его въ мою бесѣдку. Луна смотритъ какъ-то слезливо, а если она плачетъ, то плачетъ и каждый маленькій цвѣтокъ, скорбя по чьему-нибудь утраченному цѣломудрію. Окуйте-ка цѣпями языкъ моего воздюбленнаго и ведите его въ полномъ молчаніи.
СЦЕНА V.
правитьОберонъ. Любопытно мнѣ узнать, проснулась-ли Титанія и кто то существо, которое первое должно было попасться ей на глаза и въ кого она должна была влюбиться до безумія.
Вотъ и мой посланный. Ну что, проказникъ, какихъ шалостей натворилъ ты въ этомъ волшебномъ лѣсу?
Покъ. Моя царица влюбилась въ чудовище. Пока близехонько отсюда она крѣпко спала въ посвященной ей бесѣдкѣ, собралось нѣсколько оборванцевъ, неумытыхъ ремесленниковъ, изъ-за насущиаго хлѣба работающихъ въ аѳинскихъ лавчонкахъ, и стали дѣлать репетицію комедіи, которую задумали представить въ день бракосочетанія великаго Тезея. Проговоривъ свой монологъ, самый безмозглый изъ этихъ болвановъ, самый негодный изъ всей этой сволочи, представлявшій въ ихъ пьесѣ Пирама, ушелъ въ кусты, и я, воспользовавшись этимъ случаемъ, обратилъ его голову въ ослиную. Тотчасъ затѣмъ ему слѣдовало отвѣчать Ѳисбѣ, и онъ снова выступилъ на сцену. Тутъ, словно дикіе гуси, завидѣвшіе подползающаго охотника или словно рыжеголовыя галки, которыя вдругъ съ крикомъ вспархиваютъ, раздѣляются на отдѣльные отряды и, какъ безумныя, разсѣкаютъ воздухъ, всѣ товарищи увидавъ исполняющаго роль Пирама, ринулись отъ него и, сшибая другъ друга съ ногъ, кричали: — «разбой!» и стали призывать къ себѣ на помощь кого-нибудь изъ аѳинскихъ жителей. Голова у нихъ и безъ того слабая, а теперь отъ сильнаго страха потерявъ ее окончательно, они вооружили противъ себя даже бездушные предметы; терновникъ и шиповникъ рвутъ на нихъ одежды, у одного отрываютъ рукавъ, съ другого срываютъ шапку, постоянно чего-нибудь лишая трусовъ, даже не думавшихъ сопротивляться. Такъ, напустивъ на нихъ безумный страхъ, я прогналъ ихъ отсюда, удержавъ здѣсь только одного бездѣльника, на плечи котораго я приставилъ ослиную голову. А тутъ случилось такъ, что проснулась Титанія и тотчасъ-же влюбилась въ осла.
Оберонъ. Все вышло удачнѣе, чѣмъ я ожидалъ. А смочилъ ты любовнымъ сокомъ вѣки аѳиняняна, какъ я тебѣ приказалъ?
Покъ. Сдѣлано и это. Я нашелъ его спящимъ; неподалеку отъ него лежала аѳинянка; онъ непремѣнно увидитъ ее, когда проснется.
Оберонъ. Отойдемъ въ сторону. Это тотъ самый аѳинянинъ?
Покъ. Женщина-то та, но мужчина не тотъ.
Деметрій. О, зачѣмъ отталкиваешь ты того, кто такъ сильно тебя любитъ? Такъ зло говорить можно только съ злѣйшимъ своимъ врагомъ.
Гермія. Я только браню тебя, межъ тѣмъ какъ ты, быть можетъ, заслуживаешь еще худшаго, потому что я боюсь, не далъ-ли ты мнѣ повода къ проклятіямъ. Если въ то время, когда Лизандръ спалъ, ты убилъ его и тѣмъ погрузился въ кровь по колѣна, погрузись въ нее еще глубже, убей и меня. Само солнце не было такъ вѣрно дню, какъ онъ мнѣ. Развѣ онъ ушелъ бы отъ спящей Герміи? Скорѣй повѣрю, что можно весь земной шаръ просверлить насквозь и что мѣсяцъ, чтобы досадить своему брату полуденному солнцу, проскользнетъ въ это отверстіе къ антиподамъ. Ты непремѣнно убилъ Лизандра: такъ мертвенно, такъ свирѣпо можетъ смотрѣть только убійца.
Деметрій. Какъ смотритъ убитый, такъ смотрю и я, пронзенный насквозь безпощадною твоею жестокостью. Ты же, убійца, смотришь такъ-же свѣтло и ясно, какъ на небѣ вонъ та блестящая Венера.
Гермія. Этимъ моему Лизандру не поможешь. Гдѣ онъ? О, добрый Деметрій, возврати мнѣ его!
Деметрій. Я скорѣе отдалъ бы его трупъ моимъ собакамъ.
Гермія. Прочь-же отъ меня, собака! прочь, песъ! Ты вывелъ меня за предѣлы дѣвственнаго терпѣнія. Такъ ты его убилъ? Будь-же навсегда вычеркнутъ изъ списка людей! О, хоть разъ скажи правду, скажи ее хоть для меня. Не смѣя взглянуть на него, пока онъ бодрствовалъ, ты убилъ его соннаго. О, какой подвигъ! На такой доблестный подвигъ способны змѣи и ехидны. И его совершила ехидна, потому, что своимъ раздвоеннымъ языкомъ она никогда еще никого не жалила.
Деметрій. Ты изливаешь свой гнѣвъ по поводу ошибки. Я не обагренъ кровью Лизандра и, насколько мнѣ извѣстно, онъ совсѣмъ не умеръ.
Гермія. Повтори мнѣ, умоляю тебя, что онъ здравъ и невредимъ.
Деметрій. А какая была-бы мнѣ выгода, еслибъ я даже могъ это сказать?
Гермія. Та выгода, что ты никогда болѣе меня-бы не увидалъ; твое присутствіе мнѣ ненавистно! Живъ-ли Лизандръ или умеръ, не жди отъ меня ничего (Уходитъ).
Деметрій. Гоняться за ней, когда она въ такомъ изступленномъ настроеніи, безполезно; поэтому отдохну здѣсь немного. Тягость горя увеличивается тѣмъ долгомъ, котораго несостоятельный должникъ-сонъ ему не выплатилъ. Поэтому, если я расположусь подождать его здѣсь, онъ, быть можетъ, заплатитъ мнѣ хоть частицу этого долга (Ложится и засыпаетъ).
Оберонъ. Что ты надѣлалъ! Ты ошибся самымъ непозволительнымъ образомъ, выжавъ любовный сокъ на глаза въ самомъ дѣлѣ любящаго человѣка. Твоя ошибка неминуемо обратитъ истинную любовь въ лживую, а лживую не сдѣлаетъ истинной.
Покъ. Судьба оказалась сильнѣе меня. Она виновата: вѣдь на одного любящаго неизмѣнно приходится милліонъ измѣнниковъ, нарушающихъ одну клятву за другою.
Оберонъ. Быстрѣе вѣтра обѣги весь лѣсъ и отыщи Елену аѳинскую. Она, бѣдная и блѣдная, совсѣмъ больна отъ любви, вздохи любви согнали кровь съ ея лица. Замани ее сюда какимъ-нибудь обманомъ, а я тѣмъ временемъ очарую къ ея приходу глаза юноши.
Покъ. Бѣгу, бѣгу! Смотри, я лечу быстрѣе стрѣлы, пущенной татариномъ (Убѣгаетъ).
Оберонъ. Сокъ багрянаго цвѣтка пораненнаго стрѣлою Купидона, проникни въ его глаза. Пусть, когда онъ увидитъ влюбленную въ него дѣвушку, она засіяетъ для него такъ-же ярко, какъ Венера на небѣ. Когда ты проснешься, а она окажется около тебя, проси у ней себѣ исцѣленія.
Покъ. Властелинъ волшебной нашей страны, Елена близко, а съ нею тотъ юноша, который ввелъ меня въ ошибку. Онъ молитъ, чтобъ она полюбила его. Полюбуемся на ихъ безумную комедію. О, какъ глупы бываютъ смертные!
Оберонъ. Отойдемъ въ сторону. Ихъ разговоръ разбудитъ Деметрія.
Покъ. И тогда за нею примутся ухаживать двое разомъ. Вотъ будетъ потѣха-то! Подобная путаница — моя страсть!
Лизандръ. Зачѣмъ думаешь, что я только въ насмѣшку добиваюсь твоей любви? Развѣ насмѣшка или презрѣніе выражались когда-нибудь слезами? Смотри: я плачу, когда клянусь тебѣ въ любви. А клятвы, рождающіяся такимъ образомъ, уже своимъ родомъ свидѣтельствуютъ о своей искренности. Имѣя такое ручательство въ искренности, какъ можетъ моя любовь къ тебѣ казаться презрѣніемъ?
Елена. Ты все болѣе и болѣе выказываешь свое коварство. Когда правда убиваетъ правду, что можетъ быть ужаснѣе такой адски священной борьбы? Твои увѣренія должны относиться къ Герміи. Развѣ ты хочешь покинуть ее? Попытайся узнать вѣсъ клятвы при помощи клятвы-же, и та ничего не узнаешь. Если ты свои клятвы ей положишь въ одну чашку, а клятвы мнѣ въ другую, всѣ онѣ окажутся одного вѣса, всѣ такія же легковѣсныя, какъ сказки.
Лизандръ. Я былъ безумцемъ, когда клялся ей.
Елена. По моему мнѣнію, ты, покидая ее, и теперь безумный.
Лизандръ. Деметрій любитъ ее, а тебя нѣтъ.
Деметрій (просыпаясь). О, Елена! богиня! нимфа! совершенство! божество! Съ чѣмъ, о, любовь моя, сравню и твой чудные глаза? Самые кристаллы рядомъ съ ними кажутся мутными. О, какъ обворожительно зрѣлы тѣ двѣ вишенки, изъ которыхъ состоятъ твои уста! Даже чистая замерзшая бѣлизна, даже обвѣваемый восточными вѣтрами, снѣгъ на высокомъ Таврѣ становится чернѣе ворона, когда ты поднимаешь свою руку. О, дай мнѣ облобызать эту царицу чистѣйшей бѣлизны, эту печать блаженства!
Елена. Какая гнусность! О, адъ! Я вижу, что вы забавы ради сговорились меня оскорблять; я знаю, что вы оба ненавидите меня, но вамъ этого мало, надо еще издѣваться надо мною. По виду вы люди, но, еслибъ вы были на самомъ дѣлѣ людьми, вы бы такъ не обращались съ порядочной дѣвушкой, не увѣряли бы, не клялись бы ей въ любви, не преувеличивали бы моихъ достоинствъ, когда я вполнѣ увѣрена, что вы меня ненавидите. Вы соперничали оспаривая любовь Герміи: а теперь соперничаете, насмѣхаясь надъ Еленой. Какой, въ самомъ дѣлѣ, прекрасный подвигъ, какое доблестное дѣяніе насмѣшками вызвать слезы на глаза бѣдной дѣвушки! Ни одинъ порядочный человѣкъ не захочетъ, такъ оскорбить дѣвушку, не выведетъ ее, бѣдную, изъ терпѣнья — и все это ради одной только забавы.
Лизандръ. Ты жестокъ, Деметрій. Перестань быть такимъ. Вѣдь ты любишь Гермію. Это знаешь и ты самъ, знаю и я и отъ всей души, отъ всего сердца уступаю тебѣ свою долю въ любви Герміи. Уступи и ты мнѣ свою въ любви Елены, которую я люблю теперь, которую стану любить до смерти.
Елена. Никогда насмѣшники не тратили такого множества ненужныхъ словъ!
Деметрій. Оставляй, Лизандръ, свою Гермію при себѣ, мнѣ она болѣе не нужна. Если я когда либо ее любилъ, вся эта любовь прошла. Мое сердце только временно погостило у нея, но теперь оно вернулось къ своему настоящему домашнему очагу, къ Еленѣ, чтобы остаться тамъ навсегда.
Лизандръ. Это неправда, Елена.
Деметрій. Не клевещи на совѣсть, которой ты самъ не знаешь, или ты за это дорого поплатишься. Смотри, твоя возлюбленная идетъ сюда. Тебѣ дорога она, а не Елена.
Гермія. Темная ночь, отнимающая у глазъ способность видѣть, усиливаетъ воспріимчивость уха; ослабляя зрѣніе, она взамѣнъ усиливаетъ силу слуха. Не глазами отыскивала я тебя, Лизандръ. Слухъ — великая ему за это благодарность — привелъ меня сюда на звукъ твоего голоса. Но зачѣмъ ты оставилъ меня такъ безжалостно?
Лизандръ. Зачѣмъ оставаться тому, кого любовь понукаетъ уйти?
Гермія. Какая-же любовь могла заставить Лизандра уйти отъ меня?
Лизандръ. Любовь Лизандра, не дозволявшая ему оставаться, — любовь къ красавицѣ Еленѣ, поглощающей ночь сильнѣе, чѣмъ всѣ эти огненныя точки, всѣ эти очи неба. Зачѣмъ отыскиваешь ты меня? Развѣ, увидавъ, что меня нѣтъ, ты не догадалась, что покинуть тебя меня заставила ненависть, которую я къ тебѣ питаю?
Гермія. Не можетъ этого быть! Ты говоришь не то, что думаешь.
Елена. И она! И она тоже съ ними въ заговорѣ. Вижу теперь: всѣ трое вы сговорились разыграть эту притворную комедію, чтобы насмѣяться надо мной. Вѣроломная Гермія, безсовѣстная изъ всѣхъ аѳинскихъ дѣвушекъ! И ты въ заговорѣ, и ты согласилась такъ гнусно издѣваться надо мною, вмѣстѣ съ ними! Неужто всѣ мечты, которыя мы другъ другу повѣряли, всѣ обѣты сестры сестрѣ, всѣ часы, которые мы проводили вдвоемъ, часы, заставлявшіе насъ бранить быстроногое время за то, что оно разлучало насъ, неужели все это забыто — и школьная дружба, и дѣтская невинность? Какъ двѣ искусныя богини, Гермія, мы нашими иглами создавали одинъ и тотъ-же цвѣтокъ но одному и тому-же узору, сидя на одной подушкѣ, обѣ напѣвая одну и ту-же пѣсню въ одномъ и томъ-же тонѣ, какъ будто наши руки, сердца, голоса и помышленія принадлежали не двумъ существамъ, а одному. Такъ росли мы, словно двойная вишня, кажущаяся на видъ раздѣленной, но, несмотря на это раздѣленіе, все-таки составляющая одно цѣлое. Словно двѣ любящія другъ друга ягодки на одномъ стеблѣ, мы представляли собою два тѣла, но одно сердце. Мы были, какъ два герольдическіе щита, увѣнчанные однимъ шлемомъ и принадлежащіе одному только человѣку. И ты, войдя въ союзъ съ мужчинами, хочешь разорвать старую нашу любовь, чтобы насмѣяться надъ бѣднымъ твоимъ другомъ. Нѣтъ, женщина и дружба такъ не поступаютъ! За это, такъ-же, какъ я, вознегодуетъ на тебя весь нашъ полъ, хотя оскорблена только я одна.
Гермія. Меня удивляетъ гнѣвная твоя рѣчь. Не я надъ тобой, — издѣваешься надо мной, кажется, ты.
Елена. Не подговорила-ли ты Лизандра въ насмѣшку преслѣдовать меня, превозносить мои глаза, мою красоту? Не заставила-ли ты и другого, влюбленнаго въ тебя, только что, словно собака, отталкивавшаго меня ногою, величать меня богиней, нимфой, божественной, несравненной безцѣнной, небесной? Зачѣмъ онъ говоритъ это той, кого ненавидитъ? Почему и Лизандръ отрекается отъ своей любви къ тебѣ, до сихъ поръ такой сильной, и навязываетъ ее мнѣ? Потому что ты научила его, и онъ это дѣлаетъ съ твоего согласія. Или я не такъ красива, какъ ты, не такъ очаровательна, не такъ счастлива, а напротивъ, страшно несчастна, потому что сама люблю, но взаимно не любима; это такое страданіе, что не насмѣшку оно должно-бы вызывать.
Гермія. Не понимаю, что ты хочешь этимъ сказать.
Елена. О, продолжай прикидываться огорченной и серьезной, продолжай корчить мнѣ за спиною рожи и обмѣниваться между собою знаками! Продолжай прелестную эту задачу! Это шутовство, разыгранное такъ успѣшно, перейдетъ на скрижали лѣтописей. Еслибъ въ васъ была хоть искра состраданія, благородства или знанія приличій, вы не сдѣлали-бъ меня предметомъ такой потѣхи! Прощайте! Отчасти въ этомъ виновата я сама; но смерть или разлука скоро все исправятъ.
Лизандръ. Постой, милая Елена, выслушай мое оправданіе. О, прелестная Елена, моя любовь, жизнь моя, душа моя!
Елена. Прекрасно!
Гермія. Дорогой мой, перестань такъ надъ нею издѣваться.
Деметрій. Если не упроситъ она, я заставлю повиноваться силой.
Лизандръ. Твоя сила подѣйствуетъ на меня такъ-же мало, какъ ея просьбы. Твои угрозы такъ-же безсильны, какъ слабы ея мольбы. Елена, люблю тебя! Клянусь жизнью, что люблю! Клянусь тѣмъ, чего готовъ лишиться, чтобы доказать, что лжетъ тотъ, кто посмѣетъ сказать, что я тебя не люблю.
Деметрій. А я говорю, что люблю тебя болѣе, чѣмъ онъ способенъ полюбить.
Лизандръ. Если ты такъ утверждаешь, обнажи мечъ и докажи справедливость своихъ словъ.
Деметрій. Сію минуту; идемъ.
Гермія. Что все это значитъ?
Лязандръ. Прочь, эѳіопка!
Деметрій. Полно, полно! Ты вырываешься только для вида, только прикидываешься, что хочешь идти за мной. На самомъ-же дѣлѣ ты не пойдешь, потому что ты трусъ.
Лизандръ. Отвяжись отъ меня, кошка, репейникъ! Пусти, дрянь, или я отшвырну тебя, какъ змѣю.
Гермія. Отчего ты сталъ обращаться со мной такъ сурово? Отчего, милый, ты такъ жестоко измѣнился?
Лизандръ. Я твой милый? Прочь, черномазая татарка, прочь, прочь, отвратительноо снадобье! прочь, смертоносный ядъ!
Гермія. Ты шутишь!
Елена. Такъ-же шутитъ, какъ и ты.
Лизандръ. Деметрій, я сдержу данное мною тебѣ слово.
Деметрій. Я желалъ-бы имѣть доказательство посильнѣе, потому что вижу, какъ умѣютъ тебя удерживать даже слабыя узы. Не вѣрю я твоему слову.
Лизандръ. Чего-же ты хочешь: чтобъ я ударилъ ее, нанесъ ей рану, убилъ? Хотя я и ненавижу ее, но такого зла все-таки ей не сдѣлаю.
Гермія. Какое-же зло можетъ бытъ для меня сильнѣе твоей ненависти?! Ты меня ненавидишь? За что? О, боги, что это за новости, мой милый? Развѣ я не Гермія? развѣ ты не Лизандръ? Я и теперь такъ-же хороша, какъ и была. Не далѣе какъ сегодняшней ночью ты еще любилъ меня. А между тѣмъ бросилъ въ ту же самую ночь. Зачѣмъ же ты меня бросилъ? О, не допускайте этого, боги! Неужто все это не шутка?
Лизандръ. Нисколько, клянусь жизнью. Я говорю это съ тѣмъ, чтобы никогда уже тебя не видать. По этому оставь всѣ надежды, всѣ вопросы; ничто не можетъ быть болѣе несомнѣнно. Я ненавижу тебя и люблю Елену, нисколько не шутя.
Гермія. О, горе! Коварная змѣя! Червякъ, пожирающій цвѣты! Воровка моей любви, зачѣмъ подкралась ты ночью и похитила у меня сердце моего возлюбленнаго, Елена?
Елена. Все лучше и лучше! Въ тебѣ нѣтъ ни скромности, ни дѣвичей застѣнчивости, ни искры стыдливости. Неужто тебѣ такъ пріятно вырывать изъ моихъ смиренныхъ устъ такіе укоры? Стыдись, стыдись, притворщица, кукла на пружинахъ!
Гермія. Я кукла на пружинахъ? почему? Такъ вотъ что все это значить! Теперь понимаю. Она заставила его обратить вниманіе на свой ростъ и на мой и плѣнила его своимъ высокимъ ростомъ. Ты потому такъ выросла въ его расположеніи, что я такая маленькая, что я совсѣмъ карлица. Но роскошное майское дерево, какъ бы я ни была мала, — да, какъ бы ни была мала, — все-таки я мала не настолько, чтобъ не достать ногтями твоихъ глазъ.
Елена. Хотя вы, господа, издѣваетесь надо мною, но, умоляю васъ, не допускайте ее до драки. Я нисколько не зла, не сварлива, по робости я вполнѣ дѣвушка. Не дозволяйте ей меня бить. Вы, быть можетъ, думаете, что я слажу съ ней, такъ какъ она нѣсколько пониже меня ростомъ.
Гермія. Пониже! Опять! Слышите?
Елена. Милая Гермія, не будь такъ жестока. Я всегда любила тебя, Гермія, всегда хранила твои тайны, никогда тебѣ не измѣняла. Только на этотъ разъ, изъ любви къ Деметрію, сказала ему о вашемъ бѣгствѣ въ этотъ лѣсъ. Онъ бросился за вами, а я изъ любви послѣдовала за нимъ. Но онъ гналъ меня отсюда, грозилъ прибить, растоптать меня ногами, даже убить. И теперь, если вы меня отпустите я съ своимъ безуміемъ вернусь назадъ въ Аѳины и не стану болѣе слѣдить за вами. Отпустите-же меня! Вы видите, какъ я простодушна, какъ глупа.
Гермія. Ступай! Кто-же тебя удерживаетъ?
Елена. Глупое мое сердце, которое я здѣсь оставляю.
Гермія. Съ Лизандромъ?
Елена. Съ Деметріемъ.
Лизандръ. Не бойся, Елена, она тебя не тронетъ.
Деметрій. Конечно, любезный, не тронетъ, хоть и ты былъ за одно съ нею.
Елена. Вѣроятно, когда разсердится, она становится страшно задорна и сварлива; она и въ школѣ постоянно дралась. Хотя она и мала, но страшно вспыльчива.
Гермія. Опять мала! Все мала, да мала! Зачѣмъ позволяете вы ей такъ надо мною издѣваться? Пустите меня, къ ней!
Лизандръ. Вонъ, отсюда, карлица! Вонъ плюгавая, созданная изъ травы, мѣшающей дѣтскому росту! Прочь, стеклянная бусина, недоросшій желудь!
Деметрій. Ты уже слишкомъ услужливъ относительно женщины, пренебрегающей твоими услугами. Оставь ее въ покоѣ; не смѣй говорить о Еленѣ, не смѣй защищать, потому что ты дорого поплатишься, если выкажешь хоть тѣнь любви къ ней!
Лизандръ. Теперь, когда она меня не удерживаетъ, иди за мной, если посмѣешь. Посмотримъ, кто имѣетъ болѣе права на Елену, ты или я!
Деметрій. За тобою? Нѣтъ, я пойду съ тобою рядомъ (Уходятъ).
Гермія. Все это, сударыня, твое дѣло. Стой здѣсь, не уходи!
Елена. Я тебѣ не довѣряю и не хочу долѣе оставаться въ твоемъ противномъ обществѣ. Чтобы драться, твои руки проворнѣе моихъ, но для бѣгства мои ноги длиннѣе (Убѣгаетъ).
Гермія. Не знаю, что и сказать отъ удивленія (Убѣгаетъ за Еленой).
Оберонъ. Вотъ къ чему повели твои ошибки. Это, можетъ быть, одинъ изъ вѣчныхъ твоихъ промаховъ, а, можетъ быть, и сознательное безобразіе.
Покъ. Повѣрь, царь безплотныхъ духовъ, я ошибся. Ты вѣдь сказалъ, что я узнаю его по одеждѣ аѳинянпна, и въ ошибкѣ я не виноватъ. Если я и брызнулъ сокомъ цвѣтка на вѣки аѳинянина, то даже радъ этому, потому что ссора ихъ очень забавна.
Оберонъ. Ты видишь, влюбленные ищутъ мѣста для поединка. Спѣши-же. Сгусти еще тѣнь ночи; сейчасъ-же заволоки звѣздное небо чернымъ, какъ Ахеронъ, туманомъ и разведи разсвирѣпѣвшихъ соперниковъ такъ, чтобы они не могли сойтись. Дразня злыми насмѣшками то Деметрія голосомъ Лизандра, то Лизандра голосомъ Деметрія, отвлекай ихъ другъ отъ друга до тѣхъ поръ, пока свинцовыя ноги и тяжелыя крылья нетопыря не нагонятъ на ихъ вѣки сна, этого мастера передразнивать смерть. Тогда на глаза Лизандра выжми вотъ это растеніе; сокъ отъ него имѣетъ силу уничтожать всякій обманъ зрѣнія и возвращать глазамъ обычную ихъ способность видѣть. Когда они проснутся, вся путаница покажется имъ сномъ, призрачнымъ видѣніемъ, и влюбленные возвратятся назадъ въ Аѳины, заключивъ между собой союзъ, ненарушимый до самой смерти. А я, пока ты будешь занятъ этимъ, пойду къ царицѣ, выпрошу у ней индійскаго ея мальчика; уничтожу затѣмъ чары, приковывающія ея любовь къ чудовищу, и тогда между всѣми воцарится миръ.
Покъ. Намъ, волшебный мой повелитель, надо окончить все это скорѣе, потому что быстрые драконы ночи уже разсѣкаютъ облака и уже появилась предвѣстница Авроры, съ приближеніемъ которой всѣ, то тутъ, то тамъ бродящія, тѣни бѣгутъ домой на кладбище. Всѣ преданныя проклятію души, схороненныя на перекресткахъ и въ водахъ, уже улеглись на свои червивыя ложа. Изъ боязни, чтобы день не увидѣлъ ихъ позора, они добровольно изгнали себя изъ предѣловъ дневного свѣта и обрекли себя навѣки непроглядному мраку ночи.
Оберонъ. Но мы души другого рода: я часто игрывалъ съ любимцемъ Утра и, какъ лѣсничій, могу бродить по рощамъ даже въ то мгновеніе, когда восточныя, огненно-красныя ворота разверзаются и бросаютъ чудные, благословенные лучи свои на Нептуна, золотя его соленыя, зеленыя волны. Но все-таки поспѣшимъ, покончимъ все до разсвѣта (Уходитъ).
Покъ. Въ деревняхъ и въ городахъ
Всѣ меня боятся.
Стану, какъ слѣпыхъ, водить
И туда я и сюда.
Да, води, шутишка Гоблинъ,
То туда ихъ, то сюда.
Вотъ одинъ уже идетъ сюда!
Лизандръ. Гдѣ-же ты, задорный Деметрій? Откликнись!
Покъ. Здѣсь, негодяй! Мечъ мой обнаженъ, я готовъ! Ты-то гдѣ-же?
Лизандръ. Мигомъ очучусь около тебя.
Локъ. Такъ спѣши-же на мѣсто проворнѣе, чѣмъ я (Лизандръ уходитъ, какъ бы слѣдуя за голосомъ).
Деметрій. Эй-эй, Лизандръ, отзовись еще разъ! Говори ты, бѣглецъ, говоря, трусъ, куда ты убѣжалъ! говори! Спрятался гдѣ-нибудь въ кустѣ? Такъ гдѣ-же ты спрятался?
Покъ. Трусъ, возвеличивающій свою храбрость до самыхъ звѣздъ, ты, должно быть, кустамъ говоришь, что хочешь драться, а самъ не являешься. Выходи, негодяй, выходи, мальчишка! Я отдеру тебя розгой. Обнажить противъ тебя мечъ значитъ просто осрамиться.
Деметрій. А ты тутъ?
Покъ. Иди за мной. Здѣсь не мѣсто испытывать наше мужество (Уходитъ).
Лизандръ. Онъ оказывается все впереди и все вызываетъ меня. Дошелъ я до того мѣста, откуда онъ звалъ, а его и слѣдъ простылъ. Негодяй легче меня на ногу. Какъ ни быстро гнался я за нимъ, онъ бѣжалъ отъ меня еще быстрѣе. И вотъ я какъ-то попалъ на страшно изрытую дорогу. Отдохну здѣсь. О, свѣтлый день, приходи скорѣе (Ложится). Какъ только появится на небѣ твой сѣроватый свѣтъ, я отыщу Деметрія и отомщу ему (Засыпаетъ).
Покъ. Эй-эй, трусишка! Что-жь ты не идешь?
Деметрій. Подожди меня, если у тебя хватитъ на это смѣлости. Ты все отъ меня убѣгаешь, все мѣняешь мѣсто, нигдѣ не смѣя остановиться и взглянуть мнѣ прямо въ лицо. Гдѣ ты теперь?
Покъ. Иди сюда! я здѣсь.
Деметрій. Не пойду. Ты, кажется, надо мной смѣешься, но ты дорого поплатишься мнѣ за это, если мнѣ удастся увидать твое лицо при лунномъ свѣтѣ. Теперь ступай своей дорогой. Усталость заставляетъ меня измѣрить мой ростъ на этой холодной постели. Но съ разсвѣтомъ жди меня (Ложится и засыпаетъ).
Елена. О, ночь, о, безконечно скучная, длинная, томительная ночь! сократи свои часы. Загорись на востокѣ отрадный лучъ, чтобы я могла возвратиться въ Аѳины при дневномъ свѣтѣ и оставить здѣсь тѣхъ, кому я, бѣдная, такъ противна. Сонъ, иногда смыкающій даже удрученныя печалью вѣжды, похититъ на время меня у меня самой (Ложится и засыпаетъ).
Покъ. Покуда здѣсь всего трое; нужна еще одна — по двое человѣкъ каждаго пола составитъ четыре! А вотъ идетъ и она, взволнованная и печальная. Плутоватъ-же Купидонъ, когда доводитъ бѣдныхъ женщинъ до такого безумія.
Гермія. Никогда не уставала я такъ, не бывала такъ огорчена; измокнувъ отъ росы, исцарапанная шипами терновника, я не только не могу идти, но даже ползти далѣе. Ноги не повинуются моей волѣ. Отдохну здѣсь до разсвѣта. О, небеса, сохраните Лизандра, если противники дѣйствительно сразятся! (Ложится и засыпаетъ).
Покъ. Лежите на землѣ и спите крѣпко. А твои глаза, нѣжный любовникъ, я исцѣлю вотъ этимъ средствомъ (Выжимаетъ сокъ растенія на глаза Лизандра). Когда проснешься, ты по прежнему станешь восхищаться глазами прежней своей возлюбленной. Такимъ образомъ, съ твоимъ пробужденіемъ оправдается извѣстная деревенская поговорка, что всякому свое: когда у Джека будетъ Дженни, все пойдетъ своимъ путемъ, а когда у человѣка опять окажется его кобылица, все будетъ прекрасно (Уходитъ Покъ и остальные спятъ).
СЦЕНА I.
правитьТитанія. Иди сюда, сядь на это усыпанное цвѣтами ложе. Я поглажу твои прелестныя ланиты, уберу розами твою гладкую, мягкую голову, разцѣлую, моя радость, твои чудесныя, длинныя уши.
Основа. Гдѣ Душистый Горошекъ?
Душистый Горошекъ. Здѣсь.
Основа. Поскреби мнѣ голову, прелестный цвѣтокъ. А гдѣ-же господинъ Паутинка?
Паутинка. Здѣсь.
Основа. Господинъ Паутинка, любезнѣйшій господинъ, возьмите свое оружіе, убейте мнѣ вонъ ту краснобокую пчелку, что сѣла на вершину волчеца, и принесите мнѣ, мой добрѣйшій, медовый ея мѣшечекъ. Однако, милѣйшій мой, въ этомъ дѣлѣ чрезмѣрно горячиться не слѣдуетъ: смотрите, чтобъ мѣшечекъ не разорвался. Очень было бы мнѣ прискорбно, еслибъ вы, почтеннѣйшій господинъ, выпачкались душистымъ медовымъ мѣшечкомъ. А гдѣ же Горчичное Сѣмячко?
Горчичное Сѣмячко. Здѣсь.
Основа. Вашу лапку, Горчичное Сѣмячко! Да прошу, оставьте ваши церемоніи, добрѣйшее Зернышко.
Горчичное Сѣмячко. Что вамъ угодно?
Основа. Да ничего особеннаго. Помогите только господину Паутинкѣ почесать мнѣ голову. Однако, другъ мой, мнѣ кажется, надо сходитъ къ цирюльнику, потому что лицо мое, какъ мнѣ кажется, черезчуръ поросло волосами, а я, хоть оселъ, но такой чувствительный, что гдѣ только защекочетъ волосъ, такъ меня и скреби.
Титанія. Не хочешь ли ты, мой милый, послушать музыку?
Основа. Для музыки уши у меня достаточно развиты. Пусть мнѣ подадутъ ключъ и щипцы.
Титанія. Скажи, мое сокровище, не хочется-ли тебѣ покушать?
Основа. Ну, мѣрка овса, пожалуй, была-бы для меня не лишней; хорошаго, сухого овса пожевалъ-бы я охотно. Да не отказался-бы я и отъ вязанки сѣна; съ хорошимъ душистымъ сѣномъ ничто въ мірѣ не сравнится.
Титанія. Проворный мой эльфъ изъ гнѣзда бѣлки добудетъ тебѣ свѣжихъ орѣховъ.
Основа. Я предпочелъ-бы горсть или двѣ сухого гороху. Но, прошу тебя, прикажи своимъ слугамъ, чтобы они ничѣмъ меня не тревожили, потому что я чувствую мгновенный позывъ ко сну.
Титанія. Усни-же. А я обовью руками твою шею. Эльфы, удалитесь, оставьте насъ на время вдвоемъ. Такъ павилика обвиваетъ душистый козій листъ, такъ-женоподобный плющъ украшаетъ кольцами шероховатые суставы вяза. О, какъ люблю я тебя! Какъ сильно очарована я тобою (Засыпаетъ).
Оберонъ (выступая впередъ). Сюда, любезный Робэнъ! Видишь прелестную эту картину? Я уже начинаю жалѣть, что нагналъ на нее такое безуміе. Я нѣсколько времени тому назадъ встрѣтилъ ее за этимъ лѣсомъ. Она собирала благовонныя травы для отвратительнаго этого олуха. Я на нее накинулся, сталъ бранить, зачѣмъ она убрала его поросшіе шерстью виски вѣнкомъ изъ свѣжихъ душистыхъ цвѣтовъ. И та самая роса, которая обыкновенно дрожитъ на распуколькахъ, какъ драгоцѣнные восточные перлы, теперь дрожала въ чашечкахъ цвѣтовъ, какъ слезы, оплакивающія собственное свое униженіе. Когда я посердился и побранился достаточно долго, и она покорно начала молить о снисхожденіи, я потребовалъ отъ нея подмѣненнаго мальчика, и она тотчасъ-же мнѣ его уступила, велѣла своему эльфу отнести его въ мою волшебную страну и укрыть его тамъ въ бесѣдкѣ. Теперь, добывъ мальчугана, я излечу ея глаза отъ ихъ сквернаго недуга. А ты, Покъ, сними съ этого аѳинскаго дуралея его волшебную голову, чтобы онъ, проснувшись, какъ и всѣ другіе, могъ, какъ и они, возвратиться въ Аѳины, воображая, будто всѣ событія этой ночи привидѣлись ему въ тревожномъ снѣ. Но прежде я долженъ разочаровать царицу фей. — Будь тѣмъ, чѣмъ была, и видь такъ, какъ видѣла прежде. Такое благодатное дѣйствіе имѣетъ цвѣтокъ Діаны противъ цвѣтка Купидона. Проснись-же, моя Титанія, милая моя царица!
Титанія. О, мой супругъ, какой я видѣла-сонъ! Мнѣ снилось, что я влюбилась въ осла.
Оберонъ. Вотъ твоя любовь лежитъ здѣсь.
Титанія. Какъ-же могло это случиться? О, какъ противно мнѣ теперь его лицо!
Оберонъ. Успокойся. Робэнъ, сними съ него голову. Вели, Титанія, играть музыкѣ. Усыпи чувства пятерыхъ этихъ людей крѣпче, чѣмъ обыкновенный сонъ.
Титанія. Пусть играетъ музыка, усыпляющая музыка.
Покъ. Когда проснешься, смотри собственными своими дурацкими глазами.
Оберонъ. Да, пусть играетъ музыка. Давай-же руки, моя царица. Чтобъ колыхалась земля, на которой они спятъ! Теперь мы помирились и завтра въ полночь торжественно попляшемъ во дворцѣ герцога Тезея и посулимъ ему благословеніе въ виду прекраснѣйшаго потомства. Вмѣстѣ съ Тезеемъ и полныя радости соединятся бракомъ и эти двѣ пары вѣрныхъ любовниковъ.
Покъ. Остановись, мой повелитель. Я слышу пѣсню утренняго жаворонка.
Оберонъ. Если такъ, моя царица, понесемся за ночною тѣнью въ мрачномъ безмолвіи и облетимъ земной шаръ быстрѣе луны.
Титанія. Полетимъ. Во время полета ты разскажешь, какъ произошло то, что я очутилась спящей на землѣ среди этихъ смертныхъ (Уходятъ).
Тезей. Такъ какъ всѣ обряды исполнены и день уже занялся, пусть кто-нибудь отправится и отыщетъ лѣсника. Мы вмѣсто музыки угостимъ мою возлюбленную лаемъ собакъ. Спустите ихъ со своры въ западной долинѣ. Ну, проворнѣе! Отыщите, говорю, лѣсника. А мы, прелестная царица, взберемся на вершину холма и послушаемъ оттуда, какъ собачьи голоса сливаются съ эхомъ въ гармоническое сочетаніе.
Ипполита. Я однажды находилась съ Геркулееомъ и съ Кадмомъ, когда они спартанскими собаками травили медвѣдя въ критскомъ лѣсу. Никогда не видывала я такой чудесной травли. Не только лѣсъ, но и небеса, и ручьи, и все кругомъ, казалось, обратилось въ одно сплошное тявканье. Никогда не слыхивала я такой музыкальной разноголосицы, такого ласкающаго слухъ гама.
Тезей. Мои собаки тоже спартанской породы. Рыла и пятна у нихъ такія-же широкія, уши, смоченныя утренней росою, такія-же длинныя ноги выгнутыя и такіе-же подгрудники, какъ у быковъ Ѳессаліи. Положимъ, бѣгъ у нихъ не такъ быстръ, но голоса подобраны, какъ колокольчики. Никогда ни въ Критѣ ни въ Спартѣ, ни въ Ѳессаліи болѣе благозвучное тявканье не вызывалось ошуканьемъ и рогами. Суди сама, когда услышишь. Но что такое это? Что за нимфы?
Эгей. Это, мой повелитель, во первыхъ, моя спящая здѣсь дочь, а это Лизандръ, это Деметрій, это Елена, дочь стараго Надара. Удивляюсь, какъ могли они очутиться здѣсь всѣ вмѣстѣ.
Тезей. Они, вѣроятно, встали такъ рано для выполненія майскихъ обрядовъ и, узнавъ о нашемъ намѣреніи, явились сюда, чтобъ собою украсить наше торжество. Однако, Эгей скажи, вѣдь кажется, сегодня Гермія должна объявить, на комъ остановился ея выборъ?
Эгей. Да, сегодня, мой повелитель.
Тезей. Скажи-же охотникамъ, чтобъ они разбудили ихъ звуками своихъ роговъ. (За сценой звуки роговъ и крики. Деметрій, Лизандръ, Гермія и Елена просыпаются и вскакиваютъ). Добраго утра, друзья! Должно быть, насталъ валентиновъ день, потому что даже птицы этого лѣса начинаютъ сходиться въ пары.
Лизандръ (Вмѣстѣ съ прочими преклоняетъ колѣна передъ Тезеемъ). Прости, государь!
Тезей. Прошу васъ всѣхъ, встаньте. Знаю я, что васъ здѣсь двое соперничающихъ враговъ. Какъ же явилось вдругъ на свѣтъ тайное чудесное согласіе? Ненависть исчезла, удаливъ ревность и позволяя врагамъ спать рядомъ, не боясь никакихъ враждебныхъ дѣйствій?
Лизандръ. Я отвѣчу тебѣ, государь, совсѣмъ еще отуманенный, не зная, въ полуснѣ-ли я еще, или проснулся совсѣмъ. Но клянусь, что не могу сказать навѣрное, какъ я здѣсь очутился, и именно потому, что мнѣ хотѣлось бы сказать тебѣ сущую правду. Да, теперь припоминаю. Я пришелъ сюда съ Герміей. Мы хотѣли бѣжать изъ Аѳинъ въ такую страну, гдѣ бы не могъ насъ преслѣдовать аѳинскій законъ.
Эгей. Довольно, мой повелитель; достаточно и этого. Прошу законной кары, да, законной. Они хотѣли бѣжать и такимъ образомъ лишить тебя, Деметрій, жены, а меня — моего согласія на то, чтобъ она была твоею женой.
Деметрій. Красавица Елена сказала мнѣ, мой повелитель, объ ихъ намѣреніи бѣжать, укрыться въ этомъ лѣсу, и я въ бѣшеномъ изступленіи погнался за ними сюда. А Елена, изъ любви ко мнѣ, пошла за мною. Но здѣсь, мой повелитель, по какой-то невѣдомой мнѣ силѣ, — а что тутъ была такая сила несомнѣнно, — вся любовь моя къ Герміи растаяла, какъ снѣгъ, превратилась какъ бы въ воспомянаніе о какой-то ничтожной забавѣ, о которой я бредилъ въ дѣтствѣ. Теперь вся моя любовь, весь пылъ моего сердца отданы одной только Еленѣ — единственный предметъ, служащій радостью для моихъ глазъ. Ранѣе, чѣмъ увидѣть Гермію, я любилъ ее, но, какъ въ болѣзни, почувствовалъ отвращеніе къ такой пищѣ; теперь, какъ выздоравливающему, мнѣ возвратился естественный мой вкусъ. Я люблю ее, желаю ея, жажду и вѣчно буду ей вѣренъ!
Тезей. Юные любовники, какая счастливая это для васъ встрѣча! Вы послѣ разскажете намъ все подробно. Эгей, я не исполню твоего желанія, потому что обѣ эти четы сейчасъ же вмѣстѣ съ нами соединятся въ храмѣ вѣчными узами. А такъ какъ утро уже на исходѣ, то охоту мы отложимъ. Отправимся всѣ въ Аѳины. празднество брака трехъ женщинъ и трехъ мужчинъ выйдетъ очень торжественно. Идемъ, Инполита (Уходитъ съ Ипполитой, за ними Эгей и свита).
Деметрій. Все это такъ же неопредѣленно и смутно, какъ далекія горы, обратившіяся въ облака.
Гермія. Мнѣ кажется, что я вижу все разными глазами, все двоится.
Елена. Тоже и со мной. Мнѣ кажется, что Деметрій словно найденный мною брильянтъ: онъ и мой, и не мой.
Деметрій. Убѣждены-ли вы, что мы проснулись совсѣмъ? Мнѣ кажется, будто мы еще спимъ и продолжаемъ грезить. Былъ-ли на самомъ дѣлѣ здѣсь герцогъ и велѣлъ идтм намъ за собою.
Гермія. Былъ, а съ нимъ и мой отецъ.
Елена. И Ипполита.
Лизандръ. Да, и онъ приказалъ идти намъ за нимъ въ храмъ.
Деметрій. И такъ, если мы проснулись, идемъ за нимъ. Дорогой мы разскажемъ другъ другу все, что намъ снилось (Уходятъ).
Основа (просыпаясь). Когда придетъ моя очередь, позовите, и я отвѣчу. Мнѣ вѣдь говорить приходится послѣ словъ: «Наипрекраснѣйшій Пирамъ…» Эй вы! Питеръ Пигва! Дудка — продавецъ раздувальныхъ мѣховъ! Мѣдникъ Рыло! Выдра! Каковы! Всѣ разбѣжались, а меня оставили здѣсь спящаго. О, какой я видѣлъ чудесный сонъ! Я такой видѣлъ сонъ, что разсказать, какой то былъ сонъ, не подъ силу уму человѣческому. Всякій, кто вздумалъ бы объяснять этотъ сонъ, оказался бы осломъ. Мнѣ грезилось, будто я былъ… и грезилось, что у меня была… Но пусть тотъ слыветъ полосатымъ шутомъ, кто дерзнетъ сказать, что именно было у меня, какъ мнѣ казалось. Глазъ человѣка не слыхивалъ, ухо человѣка не видывало, рука человѣка неспособна разнюхать, его языкъ понять, сердце повѣдать, что это былъ за дивный сонъ. Уговорю Пигву сдѣлать изъ этого сна балладу, и будетъ она называться: «Сонъ Основы», потому что никакой основы въ ней нѣтъ, и я въ самомъ концѣ нашей комедія спою ее передъ герцогомъ. А не то лучше спою ее, когда будетъ умирать Ѳисби, такъ выйдетъ много пріятнѣе (Уходитъ).
СЦЕНА II.
правитьПигва. Посылали вы за Основой? Вернулся онъ домой?
Выдра. Никто не знаетъ, куда онъ дѣвался. Его навѣрно похитили, иначе быть не можетъ.
Дудка. А если онъ не вернется, прощай наша комедія! Вѣдь не пойдетъ она тогда, не можетъ пойти.
Пигва. Никоимъ образомъ. Во всѣхъ Аѳинахъ, кромѣ его, не найдется вѣдь человѣка, способнаго сыграть Пирама.
Дудка. Нѣтъ, не потому, а только на томъ основаніи, что во всѣхъ Аѳинахъ не найдется человѣка болѣе досужаго, чѣмъ онъ.
Пигва. Да и изъ себя онъ самый красивый. Да и по пріятному звуку голоса онъ самый настоящій любовникъ.
Дудка. Скажи: самый способный человѣкъ, потому что, какой-же онъ любовникъ? Совсѣмъ никуда негодный!
Буравъ. Господа, герцогъ возвращается изъ храма; тамъ обвѣнчаны еще два или три господина и двѣ или три госпожи. Еслибъ наша комедія пошла, мы всѣ вышли бы въ люди.
Дудка. О, славный мой другъ Основа! Благодаря своей глупости онъ лишился цѣлыхъ двѣнадцати пенсовъ пожизненнаго дохода; потому что не шести же пенсовъ онъ лишился: герцогъ не захотѣлъ бы изображавшаго Пирама наградить всего шестью пенсами въ день. Повѣсьте меня, еслибъ онъ ихъ не заслужилъ! Шесть пенсовъ въ день за Пирама или ничего.
Основа. Гдѣ вы, мои молодцы? Гдѣ вы, мои сердечные друзья?
Пигва. О, какой доблестный день! о, какой наисчастливѣйшій часъ!
Основа. Господа, я могу вамъ разсказать настоящія чудеса. Только не спрашивайте, что именно, потому что, скажу я вамъ, я не настоящій аѳинянинъ. Я подробно разскажу вамъ все, что было, отъ слова до слова.
Пигва. Такъ разсказывай-же, любезный ткачъ.
Основа. О себѣ ни слова. Все, что я имѣю разсказать вамъ, это то, что герцогъ пообѣдалъ. Заберите-же всѣ ваши наряды, привяжите хорошія тесемки къ бородамъ, новыя ленты къ танцовальнымъ вашимъ башмакамъ и отправляйтесь сейчасъ-же во дворецъ. Да пусть каждый протвердитъ свою роль, такъ какъ представленіе наше разрѣшено и ему отдано предпочтеніе передъ всѣми другими. Во всякомъ случаѣ, смотрите, чтобы на Ѳисбѣ бѣлье было чистое, а чтобы тотъ, кто станетъ изображать льва; не вздумалъ обрѣзать своихъ когтей, потому что имъ прійдется исполнять должность львиныхъ когтей. И еще, милѣйшіе мои актеры, не ѣшьте ни луку, ни чесноку, потому что необходимо, чтобы дыханіе наше было пріятное. Такимъ образомъ, я увѣренъ, что мы услышимъ, какъ они скажутъ: «пріятная, очень пріятная комедія!» Болѣе ни слова. Идемте-же! Идемъ! (Уходятъ)
СЦЕНА I.
правитьИпполита.. Какъ странно, милый мой Тезой, все то, что разсказали намъ влюбленныя пары!
Тезей. Да, болѣе странно, чѣмъ правдоподобно. Никогда не вѣрилъ я ни старымъ сказкамъ, ни разнымъ чудесамъ, производимымъ волшебствомъ. У влюбленныхъ, какъ у сумасшедшихъ, мозгъ до того кипучъ, а творческая фантазія такъ сильна, что они видятъ даже то, чего никогда не въ силахъ представить себѣ холодный разсудокъ. Сумасшедшіе, влюбленные и поэты являются воплощеніями воображенія. Одному видится такая бездна демоновъ, что она не вмѣстится даже въ просторномъ аду, — это сумасшедшій. Влюбленный, помѣшанный настолько-же, на лицѣ цыганки видитъ красоту Елены. Глаза поэта, вращаясь въ изящныхъ грезахъ, взираютъ то съ неба на землю, то съ земли на небо. Подобно тому, какъ воображеніе поэтовъ придаетъ плоть и кровь невѣдомымъ созданіямъ, ихъ перо придаетъ безплотнымъ грезамъ опредѣленный образъ и витающему въ воздухѣ несуществующему указываетъ и опредѣленное мѣсто, и имя. Таковы причуды воображенія, которое, если намъ надо придумать какую-нибудь радость, сочинитъ и гонца, принесшаго радостную вѣсть. Если-же надо придумать какой-нибудь изъ ряда выходящій страхъ, это имъ такъ-же легко, какъ ночью принять кустъ за медвѣдя.
Ипполита. Однако, все, что они намъ разсказывали о событіяхъ истекшей ночи, объ одновременной перемѣнѣ въ ихъ привязанности — не одна только игра воображенія; напротивъ, оно вполнѣ дѣйствительно. Во всякомъ случаѣ, все это странно и вызываетъ невольное удивленіе.
Тезей. Вотъ и наши влюбленные, веселые и радостные. Веселье, милые мои друзья, веселье и вѣчно юная любовь да не улетучиваются никогда изъ вашихъ сердецъ.
Лизандръ. Пусть эти радости остаются еще вѣрнѣе твоимъ царственнымъ прогулкамъ, твоему столу и твоему ложу.
Тезей. Теперь посмотримъ, какія маски и какія пляски помогутъ намъ скоротать трехчасовую вѣчности, отдѣляющую ужинъ отъ ухода ко сну. Гдѣ-же обычный распорядитель нашихъ увеселеній. Какія приготовилъ онъ намъ забавы? Не потѣшитъ-ли насъ какимъ-нибудь представленіемъ, чтобъ ускорить ходъ мучительно медленно бѣгущихъ часовъ. Позвать Филострата!
Филостратъ. Я здѣсь, могущественный Тезей.
Тезей. Скажи, какія увеселенія приготовилъ ты для сегодняшняго вечера, какія маски, какую музыку? Чѣмъ-же обманемъ мы лѣнивое время, какъ не какой-нибудь потѣхой?
Филостратъ. Вотъ списокъ приготовленныхъ забавъ. Рѣши, мой повелитель, какую изъ нихъ тебѣ угодно будетъ видѣть первую (Подаетъ списокъ).
Тезей (Читаетъ). Аѳинскій евнухъ подъ звуки арфы пропоетъ о битвѣ съ центаврами! Не надо. Я, чтобы возвеличить славу моего родственника Геркулеса, уже разсказалъ ее моей возлюбленной. «Буйство пьяныхъ вакханокъ, въ бѣшенствѣ раздирающихъ на части фракійскаго пѣвца». Старо. Мнѣ это было представлено, когда я въ послѣдній разъ.съ побѣдой возвратился изъ Ѳивъ. «Трижды три музы, оплакивающія смерть учености, недавно умершей въ нищетѣ». Это какая-нибудь колкая и щекотливая сатира, совсѣмъ не идущая къ брачному торжеству. «Печально-веселая и скучно-короткая сцена юнаго Пирама съ его возлюбленной Ѳисби. Потѣха весьма трагическаго свойства». Печальная и веселая — да это все равно, что горячій ледъ и кипящій снѣгъ. Какъ согласить такое противорѣчіе?
Филостратъ. Во всей пьесѣ не болѣе какихъ-нибудь десяти словъ, поэтому я не знаю пьесы болѣе краткой. Но, повелитель мой даже эти десять словъ дѣлаютъ ее слишкомъ длинной, поэтому она скучна. Въ ней ни одно слово не стоитъ на своемъ мѣстѣ, какъ нѣтъ ни одного актера, сколько-нибудь подходящаго къ своей роли. Трагична-же она, государь, — это дѣйствительно такъ, потому что въ ней Пирамъ убиваетъ самого себя. Когда я смотрѣлъ пьесу на репетиціи, признаюсь, на мои глаза выступили слезы, такія веселыя слезы, какихъ никогда не вызывалъ даже самый громкій хохотъ.
Тезей. Кто-же актеры?
Филостратъ. Люди, здѣсь, въ Аѳинахъ, мозолистыми руками снискивающіе себѣ пропитаніе — до нынѣшняго дня они никогда еще не работали умомъ, — удручили этой пьесой свою память, не привыкшую къ такому труду, и все это для твоего торжества.
Тезей. Ее-то мы и посмотримъ.
Филостратъ. Нѣтъ, мой повелитель, она тебя недостойна. Я прослушалъ ее всю, это пошлость, величайшая пошлость. Возможность потѣшить тебя существуетъ только въ ихъ намѣреніи. Заучили они ее съ страшнымъ трудомъ, съ страшными усиліями, — все, чтобъ угодить тебѣ.
Тезей. Я хочу ее посмотрѣть. Ничто, предлагаемое простодушіемъ и усердіемъ, не можетъ быть недостойно меня. Ступай, позови ихъ. А вы, мои милые, садитесь (Филостратъ уходитъ).
Ипполита. Не люблю смотрѣть, какъ выбивается изъ силъ жалкая бездарность и какъ гибнутъ самыя усердныя старанія.
Тезей. Милая моя, ничего такого ты здѣсь не увидишь.
Ипполита. Да сказалъ-же Филострать, что актеры ничего въ этомъ дѣлѣ не понимаютъ.
Тезей. Тѣмъ щедрѣе отблагодаримъ мы и за ничто; насъ будетъ забавлять снисходительность къ ихъ промахамъ. Вѣдь то, что не удается бѣдному усердію, должно встрѣчать награду не за свои достоинства, а за намѣреніе угодить по мѣрѣ силъ. Въ разныхъ мѣстахъ великіе ученые затѣвали привѣтствовать мой пріѣздъ заранѣе приготовленными рѣчами. А я, когда они съ первыхъ же словъ блѣднѣли, принимались дрожать, останавливались въ срединѣ предложенія, понижали отъ страха голосъ, привыкшій произносить рѣчи и наконецъ умолкали, даже не дойдя до привѣтствія, — повѣрь, моя милая, видѣлъ привѣтъ именно въ этомъ молчаніи, понималъ скромность робкаго усердія такъ же хорошо, какъ трескучія фразы нахально смѣлаго краснорѣчія. Чѣмъ меньше словъ, тѣмъ лучше. Нѣмыя привязанности и простота сильнѣе всякаго краснорѣчія говорятъ моему сердцу.
Филостратъ. Если тебѣ угодно, государь, прологъ готовъ.
Тезей. Пусть появятся.
Прологъ. Если мы вамъ не угодимъ, то вслѣдствіе сильнѣйшаго нашего желанія, то есть мы не то, чтобы не желали вамъ угодить; напротивъ, это сильнѣйшее наше желаніе; за тѣмъ-то мы и явились. Показать вамъ свое искусство — истинное начало нашего конца. Пойдемте же; явились мы сюда не затѣмъ, чтобы вамъ досадить, а чтобы сдѣлать вамъ угодное, развеселить васъ, чтобы вы не пожалѣли, что находитесь здѣсь; актеры готовы, и изъ ихъ игры вы, вѣроятно, узнаете все то, что вамъ суждено узнать.
Тезей. Этотъ малый не останавливается передъ знаками препинанія.
Лизандръ. Онъ отхватилъ свой прологъ, какъ дикій жеребенокъ, не привыкшій ни къ какимъ преградамъ, въ видѣ точекъ и запятыхъ. Это, государь, — отличное доказательство, что еще недостаточно только говорить, что надо говорить еще со смысломъ.
Ипполита. Въ самомъ дѣлѣ, онъ сыгралъ свой прологъ, какъ ребенокъ на свирѣли: звукъ есть, а толку никакого.
Тезей. Рѣчь его похожа была на раскрутившуюся цѣпь, — она не разорвана, а въ дѣло все-таки не годится. Что же далѣе?
Прологъ. Почтенные зрители, вы, быть-можетъ, изумлены такимъ зрѣлищемъ, но изумляйтесь, пока истина не объяснить вамъ всего. Если вамъ угодно знать, этотъ парень — Пирамъ, а эта презрѣнная особа — Ѳисби. Это вѣрно. А вотъ этотъ, вымазанный глиною и известью олухъ, долженъ представлять изъ себя стѣну, ту самую предательскую стѣну, которая раздѣляетъ юныхъ любовниковъ, и сквозь стѣну, сквозь трещину въ которой влюбленные рады даже пошептаться, а это едва-ли можетъ кого удивить. Вотъ этотъ же, съ фонаремъ, съ собакой и съ вязанкой хвороста, — лунный свѣтъ, потому что, если вамъ угодно это знать, любовники не сочли предосудительнымъ встрѣтиться при лунномъ свѣтѣ у могилы Нина. А вотъ этотъ страшный звѣрь, что напугалъ или, вѣрнѣе, устрашилъ, вѣрную Ѳисби, когда та ночью одной впередъ возвращалась домой. На бѣгу она обронила свое покрывало, и гнусный левъ не обагрилъ его своею кровавою пастью, однако, вскорѣ затѣмъ является Пирамъ, юноша красивый и статный, и находитъ покрывало своей будто бы умерщвленной и вѣрной Ѳисби. Онъ жестоко смертоноснымъ клинкомъ храбро прокалываетъ свою жестоко-кипучую грудь, а Ѳисби, поджидавшая его подъ тѣнью шелковицы, выхватываетъ кинжалъ свой и умираетъ. Все остальное подробно разскажутъ вамъ другіе актеры, какъ Левъ, Лунный Свѣтъ, Стѣна и двое влюбленныхъ (Уходитъ съ Пирамомъ, съ Ѳисбой, Львомъ, Луннымъ Свѣтомъ и Стѣною).
Тезей. Я съ удивленіемъ жду, какъ заговоритъ левъ.
Деметрій. Нечего, государь, удивляться, что можетъ заговорить Левъ, когда говоритъ такое множество ословъ.
Рыло. Въ самой этой штукѣ я, прозывающійся Рыломъ, долженъ, сдается мнѣ, изобразить стѣну, то-есть именно такую стѣну, чтобы вы думали, будто въ ней есть трещина, щель или дверь, сквозь которую любовники часто тайно перешептываются. Эта глина, эта известь и этотъ камень показываютъ, что я та самая стѣна и есть, а вотъ справа и слѣва та самая трещина, сквозь которую такіе боязливые любовники, какъ Пирамъ и Ѳисби, должны шептаться.
Тезей. Какъ можно желать, чтобъ волосатая глина говорила лучше.
Деметрій. Никогда, государь, не слыхивалъ, чтобы Стѣна говорила такъ краснорѣчиво.
Тезей. Вотъ Пирамъ подходитъ къ стѣнѣ. Тише!
Пирамъ. О ночь, съ свирѣпо-зоркими глазами! О ночь, по чернотѣ не могущая сравняться ни съ какою чернотою! О ночь, бывающая всюду, гдѣ нѣтъ дна! Увы, увы, о ночь, о ночь, боюсь, что Ѳисби забыла данное мнѣ обѣщаніе, А ты, стѣна, милая любовная стѣна, стоящая между моею землею и землею ея отца, укажи мнѣ свою трещину, чтобы наши глаза могли черезъ нее переглядываться (Стѣна вытягиваетъ руку и растопыриваетъ пальцы). Благодарю этихъ пособницъ. Да хранитъ тебя за это Юпитеръ… Но что я зрю? Я не зрю тебя, Ѳисби! О, злополучная стѣна, сквозь которую не видно блаженства. Пусть за такой обманъ будутъ прокляты всѣ твои каменья!
Тезей. Обидѣвшаяся стѣна тоже, пожалуй, отвѣтитъ ругательствомъ.
Пирамъ. Нѣтъ, государь, это ей никакъ не подобаетъ. Но слова… должна произносить Ѳисби, теперь ея выходъ. А мнѣ слѣдуетъ искать ее глазами сквозь стѣну. Увидите, все будеть точь-въ-точь такъ, какъ я сказалъ. Вотъ она идетъ.
Ѳисби. О стѣна, какъ часто слушала ты мои стенанья о томъ, что ты разлучаешь меня съ красавцемъ моимъ Пирамомъ! Сколько разъ мои вишнеподобныя губы цѣловали твои камни, но то были только камни, связанные волосомъ и глиной.
Пирамъ. Я вижу голосъ; попытаюсь подойти къ щели, не услышу-ли и лица дорогой Ѳисби.
Ѳисби. Любовь моя! Вѣдь я полагаю, что ты моя любовь.
Пирамъ. Полагай, что хочешь, но я все-таки твой возлюбленный, всегда вѣрный тебѣ, какъ Лимандръ.
Ѳисви. А я вѣрна, какъ Елена, пока судьба не прекратитъ моихъ дней.
Пирамъ. Такъ вѣренъ, какъ я тебѣ, даже Шафалъ не бывалъ Прокрусу.
Ѳисби. А я тебя, какъ Прокрусу Шафалъ.
Пирамъ. О, поцѣлуй меня сквозь щель этой ненавистной стѣны
Ѳисби. Цѣлую, но только не тебя, а щель стѣны.
Пирамъ. Если хочешь, мы сойдемся сейчасъ-же у могилы Нина.
Ѳисби. Живая или мертвая, я приду туда непремѣнно.
Стѣна. Я, Стѣна, сыграла теперь свою роль, а такъ-какъ роль сыграна, то Стѣна уходитъ (Уходитъ съ Пирамомъ и съ Ѳисбой).
Тезей. Что-же стѣны, отдѣлявшей другъ отъ друга сосѣдей, теперь уже не существуетъ?
Деметрій. Какъ же ей не существовать, государь, когда у ней есть уши?
Ипполита. Я еще никогда не слыхивала такой чепухи.
Тезей. Самое лучшее изъ подобныхъ произведеній все-таки надо приправлять воображеніемъ, а то-же воображеніе даже худшее изъ нихъ дѣлаетъ сноснымъ.
Ипполита. Тогда это будетъ уже не ихъ заслуга, а твоя.
Тезей. Если мы будемъ о нихъ не худшаго мнѣнія, чѣмъ они сами о себѣ, то ихъ можно будетъ принять за отличнѣйшихъ актеровъ. Но вотъ входятъ два благородные звѣря: мѣсяцъ и левъ.
Левъ. Вы, зрительницы, чьи нѣжныя сердца пугаются, когда по полу пробѣжитъ мышенокъ, можетъ быть, задрожите теперь и затрепещете, когда свирѣпый левъ начнетъ ревѣть въ дикомъ бѣшенствѣ. Такъ знайте, что это я, нѣжный столяръ, по имени Буравъ, и хотя шкура на мнѣ львиная, но я даже и львицы то изъ себя не представляю. Если-бы я явился сюда, какъ левъ во всей его свирѣпости, мнѣ навѣрное пришлось-бы плохо.
Тезей. Очень благовоспитанный звѣрь и очень добросовѣстный.
Деметрій. Лучшаго я никогда не видалъ.
Лизандръ. По храбрости левъ этотъ настоящая лисица.
Тезей. И гусь по благоразумію.
Деметрій. Не совсѣмъ такъ, мой повелитель: храбрость его благоразумія не выноситъ, а лисица часто уноситъ гуся.
Тезей. Я убѣжденъ, что и благоразуміе его не выноситъ его храбрости, потому что гусь лисицы вѣдь не уноситъ. Но предоставимъ все это на его благоусмотрѣніе и послушаемъ, что скажетъ мѣсяцъ.
Лунный Свѣтъ. «Рогатый сей фонарь изображаетъ мѣсяцъ».
Деметрій. Тогда рога были бы у него на лбу,
Тезей. Это немолодой вѣдь мѣсяцъ, поэтому и рога его незримы.
Лунный Свѣтъ.
«Рогатый сей фонарь изображаетъ мѣсяцъ,
Я-жь человѣка самъ теперь изображаю,
Такого, что въ сей мигъ на мѣсяцѣ творится».
Тезей. Изъ всѣхъ остальныхъ ошибокъ это самая крупная. Человѣка тогда слѣдовало-бы посадить въ фонарь. Какъ-же иначе окажется онъ человѣкомъ въ мѣсяцѣ?
Деметрій. Онъ боится зажженной въ фонарѣ свѣчи. Видите, какъ она уже нагорѣла.
Ипполита. Мнѣ этотъ мѣсяцъ наскучилъ, съ нетерпѣніемъ жду слѣдующаго.
Тезей. Судя но слабому свѣту его благоразумія, надо полагать, что для него насталъ уже ущербъ. Но мы изъ вѣжливости и по-справедливости должны подождать продолженія.
Лизандръ. Продолжай же, мѣсяцъ!
Лунный Свѣтъ. Этотъ фонарь — мѣсяцъ; вотъ все, что мнѣ предстоитъ сказать вамъ; я-же — человѣкъ въ мѣсяцѣ, а эта вязанка — моя вязанка; собака-же — моя собака.
Деметрій. Всему этому слѣдовало-бы находиться въ фонарѣ, потому что оно въ мѣсяцѣ. Однако тише! Вотъ идетъ Ѳисби.
Ѳисби. Вотъ могила стараго Нина. Гдѣ-же мой возлюбленный?
Левъ. О-о-о! (Реветъ; Ѳисби убѣгаетъ).
Деметрій. Левъ проревѣлъ отлично.
Тезей. А Ѳисби тоже отлично убѣжала.
Ипполита. Мѣсяцъ тоже свѣтилъ отлично. Мѣсяцъ, право, свѣтитъ съ большою ловкостью.
Тезей. Левъ отлично ее растерзалъ.
Деметрій. А вотъ идетъ и Пирамъ.
Лизандръ. А левъ исчезаетъ.
Пирамъ. Благодарю тебя, любезный мѣсяцъ, за твои солнечные лучи; благодарю, что ты свѣтишь такъ ярко, потому что при благодатныхъ, золотыхъ, сверкающихъ лучахъ твоихъ я надѣюсь удостоиться лицезрѣнія вѣрнѣйшей мнѣ Ѳисби… Но стой! О, ужасъ! Зри, бѣдный рыцарь, какое тутъ страшное горе! О зрители вы это всѣ? Возможно-ли такое несчастіе? О милый мой утеночекъ, сокровище мое, твой прекрасный плащъ весь въ крови! О приблизьтесь, свирѣпыя фуріи! Придите, придите, о Парки! Да, придите и перерѣжьте пряжу! Губите, сокрушайте, рѣжьте, умерщвляйте!
Тезей. Такое отчаяніе, вызванное смертью другого существа, могло-бы оказаться почти трогательнымъ.
Ипполита. Будь проклято мое сердце, если я не чувствую себя растроганной!
Пирамъ. О природа, зачѣмъ ты сотворила львовъ, когда южный левъ лишилъ мое сокровище всей его цвѣтущей прелести? Она превосходитъ… нѣтъ, нѣтъ, она превосходила всѣхъ женщинъ, когда-либо жившихъ, любившихъ, плѣнявшихъ и такъ весело взиравшихъ кругомъ! Придите-же, слуги, и губите меня. О, мечъ, рази Пирама прямо въ лѣвый бокъ, гдѣ бьется сердце. Такъ умираю я! да, такъ, такъ! Теперь я мертвъ. Теперь отлетѣла душа моя! Она уже на небесахъ! Языкъ замолчалъ, взглядъ угасаетъ! Мѣсяцъ, бѣги! Теперь спите мои очи, спите, спите, спите! (Умираетъ. Лунный Свѣтъ уходитъ).
Деметрій. Какія тутъ очи, когда самъ-то онъ только одно очко, потому что никого съ нимъ нѣтъ.
Лизандръ. Нѣтъ, онъ менѣе, чѣмъ очко, потому что онъ мертвъ, слѣдовательно — ничто. Тезей, съ помощью врача онъ можетъ еще выздоровѣть и оказаться осломъ.
Ипполита. Что-же мѣсяцъ ушелъ ранѣе, чѣмъ возвратилась Ѳисби и нашла своего возлюбленнаго?
Тезей. Она найдетъ его при свѣтѣ звѣздъ. Ея отчаяніе окончитъ пьесу (Входитъ Ѳисби).
Ипполита. Надѣюсь, что ея отчаяніе, оплакивая такого Пирама, не будетъ слишкомъ продолжительно.
Деметрій. Пылинка на вѣсахъ покажетъ, кто лучше: — онъ-ли какъ мужчина, она-ли, какъ женщина.
Лизандръ. Она уже увидѣла его прекрасными своими глазами.
Деметрій. И вотъ нѣжность причитанія.
Ѳисви. Моя любовь спитъ. Какъ умеръ онъ, мой голубокъ? О, Пирамъ, возстань! О говори, говори! Что ты такъ онѣмѣлъ? Умеръ! Умеръ! Стало-быть метла закроетъ чудныя твои очи? Лилейныя эти губы, алый этотъ носикъ, эти, какъ луковицы желтыя щеки… все это увяло, увяло! Стонайте, любовники, стонайте! Никогда порей не былъ такъ зеленъ какъ его глаза. Придите-же, три сестры, ко мнѣ, придите и обагрите моею кровью молочно-бѣлыя руки, когда вы своими ножницами уже перерѣзали его жизнь. Полно, языкъ! Ни слова болѣе! Приди, мой вѣрный мечъ, приди, клинокъ, и вонзись въ мою грудь! Прощайте, друзья! Вотъ какъ кончаетъ Ѳисби. Прощайте, прощайте, прощайте! (Умираетъ).
Тезей. Левъ и Лунный Свѣтъ остались хоронить умершую.
Деметрій. А съ ними еще Стѣна.
Пирамъ. Нѣтъ, честное слово, стѣны между владѣніями обоихъ отцовъ больше нѣтъ. Угодно вамъ теперь прослушать эпилогъ или посмотрѣть на Бергамаско? Ее исполнятъ двое изъ нашей компаніи.
Тезей. Прошу васъ, никакого эпилога не нужно. Ваша пьеса обойдется и безъ него, такъ-какъ въ извиненіяхъ она совсѣмъ не нуждается: всѣ перемерли и бранить ей некого и не за что. Вотъ, еслибы написавшій пьесу игралъ Пирама и повѣсился-бы на подвязкѣ Ѳисби, славная вышла-бы трагедія. Такова она, впрочемъ, и теперь, да къ тому-же прекрасно сыграна. Исполняйте-же Бергамаско, а эпилога не нужно
Желѣзный языкъ полуночи уже пробилъ двѣнадцать разъ. Скорѣй, влюбленные въ постель; волшебный часъ духовъ насталъ. Боюсь, что мы слѣдующее утро проспимъ такъ-же, какъ прободрствовали всю эту ночь. Какъ ни пошла эта пьеса, а она отлично обманула медленно текущее время. Итакъ, въ постели, любезные друзья. Еще двѣ недѣли будемъ мы праздновать, коротать ночи за пирами и за новыми увеселеніями (Уходятъ).
СЦЕНА II.
правитьПокъ. Теперь тотъ часъ, когда реветъ голодный левъ, волкъ воетъ на мѣсяцъ, а натрудившіяся за день пахарь мирно спитъ и храпитъ. Теперь въ очагахъ тлѣютъ догорающія головни, межъ тѣмъ какъ одна сова зловѣщимъ своимъ крикомъ напоминаетъ больному о саванѣ. Теперь такое время ночи, когда могилы широко разверзаются и выпускаютъ своихъ жильцовъ бродить по тропинкамъ кладбищъ. Зато мы, эльфы, словно бѣгущіе отъ солнца въ мракъ за Гекатой, теперь ликуемъ. Ни одна мышь не потревожитъ облюбленнаго нами жилища. Меня съ метлой послали впередъ вымести за двери пыль.
Оберонъ. Мерцающимъ свѣтомъ
Огней догорающихъ
Пускай озарится
Весь пышный дворецъ.
Вы, эльфы, какъ птички,
Порхая по вѣткамъ,
За мной повторяйте
Игривый напѣвъ.
Титанія. Взявшись за руки, повторяйте каждое его слово, и этими гармоническими звуками мы освятимъ неприкосновенность для зла этого мѣста.
Оберонъ. Теперь, эльфы, пока еще не совсѣмъ разсвѣло, разсѣйтесь по своимъ пріютамъ; мы-же направимся къ ложамъ новобрачнымъ и благословимъ ихъ. Все, что отъ нихъ ни народится, будетъ всегда счастливо; всѣ три четы будутъ вѣрны въ своей любви; рука природы не оставить на тѣлѣ у ихъ дѣтей ни безобразныхъ родинокъ, ни прыщей, ни накожныхъ трещинъ, вызывающихъ такое отвращеніе въ минуту рожденія ребенка. Обрызганные благодатной росой, разсѣйтесь-же, эльфы. Побывайте въ каждомъ изъ покоевъ, благословите каждый изъ нихъ, чтобы во всемъ дворцѣ вѣчно царилъ неизмѣнный миръ, а владѣлецъ дворца благоденствовалъ. Спѣшите же, не медлите, а къ разсвѣту всѣ соберитесь у меня (Уходитъ съ Титаніей и съ эльфами).
Покъ. Если мы, духи, не успѣли вамъ угодить, то вообразите, что все можетъ быть исправлено, что все видѣнное вами — только сонъ. Будьте-же, почтенные зрители, благосклонны къ этому пустяку, какъ ко сну; не браните его, и мы исправимся. Ручаюсь вамъ въ этомъ, какъ честный Покъ, а если этого не окажется, назовите меня лжецомъ. Итакъ, покойной всѣмъ вамъ ночи, и если вы, друзья, осчастливьте меня рукопожатіями, и вы увидите, что я докажу свою благодарность тѣмъ, что исправлюсь (Уходитъ).
Временемъ сочиненія этой пьесы, говоритъ Гервинусъ, которая, вѣроятно, была написана въ честь брака какой нибудь высокой четы, считаютъ 1594—96 годъ. Свадьба Тезея есть внѣшнее средоточіе пьесы, вокругъ котораго собираются клоуны, эльфы и ремесленники. Жоне, съ своей стороны, указываетъ на стихотвореніе Спенсера «Слезы Музъ», на которое есть намекъ на пьесѣ и которое появилось въ 1591 году, что показываетъ, что комедія написана послѣ этого года. Затѣмъ, въ одномъ мѣстѣ въ рѣчи Титаніи есть намекъ на ненормальности погоды, замѣчавшіяся въ 1593—1594 году, что и даетъ поводъ заключить, что комедія появилась именно около этого времени.
Стр. 153. Дѣйствіе «Сна въ лѣтнюю ночь» происходитъ въ рощѣ сосѣдней съ Аѳинами, говоритъ Франсуа Гюго, — но ночь, предшествовавшая Иванову дню, т. е. 24-го іюня, именно въ Англіи, во времена Шекспира, носила по преимуществу фантастическій характеръ. Именно въ эту ночь, въ часъ рожденія Іоанна Крестителя, люди отправлялись въ лѣса искать знаменитаго цвѣта папоротника, который якобы имѣлъ свойство дѣлать человѣка невидимымъ. Феи, подъ предводительствомъ ихъ царицы, и демоны, предводительствуемые сатаною, вступали въ настоящія битвы для добычи этого заколдованнаго цвѣтка. Совершенно понятно, что авторъ избралъ эту волшебную ночь и лѣсъ для бѣгства влюбленныхъ и для прихотливыхъ и прелестныхъ выдумокъ сѣверной миѳологіи, которыя такъ мощно и такъ поэтически вплелись имъ въ человѣческія жизнь и страсти".
Стр. 159. Во времена Шекспира въ англійской народной драмѣ ремесленные цехи занимали еще довольно видное мѣсто. У нихъ были свои патроны, въ честь которыхъ разыгрывались мистеріи, передававшія жизнь и чудеса каждаго изъ этихъ патроновъ. Иногда цехи соединялись и разыгрывали какую-нибудь большую пьесу на тему, почерпнутую изъ Ветхаго или Новаго завѣта, какъ разыгрываютъ теперь Страсти Господни въ Аммергау.
Стр. 162. Покъ, или, какъ онъ собственно называется, Робэнъ Гудфеллоу, въ буквальномъ переводѣ есть никто другой, какъ германскій «вѣрный слуга Рупрехтъ». Замѣчательно, что въ нѣмецкомъ языкѣ осталось произведенное отъ этого имени слово: «Рюпель», которое одно только и можетъ соотвѣтствовать англійскому слову «клоунъ», выражающему ту роль, которую Покъ играетъ у Шекспира. Вѣрованіе въ эльфовъ, которое въ Скандинавіи было болѣе распространено, нежели въ Англіи, приняло, въ свою очередь, гораздо болѣе живыя формы въ Шотландіи и Англіи, нежели въ Германіи. Въ особенности Робэнъ Гудфеллоу былъ любимцемъ народной фантазіи XIII столѣтія, и съ его именемъ, какъ съ именемъ «Эйленшпигеля» въ Германіи и «Домового» въ Россіи, соединялись всѣ хитрыя продѣлки. Разсказы о нихъ уже въ 1584 году упоминаются въ книгѣ «Discoveries of Witshcraft». Нэшъ въ своей книгѣ «Terrors of the Night» говоритъ, что всѣ веселыя продѣлки «Робэнъ, эльфы, феи нашего времени» совершаютъ ночью. Въ книгѣ Тарлтона «Newes out of Purgatory» тоже упоминается, что Робэнъ былъ замѣчателенъ своими веселыми продѣлками. Затѣмъ въ одной народной книгѣ, извѣстной еще до появленія «Сна въ лѣтнюю ночь» и напечатанной въ 1628 году, передаются разныя народами преданія о Покѣ.
Стр. 162. «Мальчикъ, похищенный у индѣйскаго царя». Народъ очень любилъ разсказывать объ эльфахъ, будто они похищаютъ крещеныхъ маленькихъ дѣтей и на мѣсто ихъ подкладываютъ въ колыбели своихъ чумазыхъ, уродливыхъ, крикливыхъ и безпокойныхъ дѣтокъ. Чтобы избавиться отъ такого несноснаго крикуна, стоитъ только хорошенько припугнуть его или вынести на перекрестокъ и оставить его тамъ на ночь, — эльфы непремѣнно надъ нимъ сжалятся и вернутъ того ребенка, котораго похитили.
Стр. 163. Имя царя эльфовъ «Оберонъ» есть передѣлка на французскій ладъ: Альберонъ или Альберихъ, карлика-эльфа, который рано появляется въ древнихъ германскихъ стихотвореніяхъ. Въ романѣ Гюонъ де Бордо появляется Оберонъ, и это произведеніе въ 1579 году было переведено на англійскій языкъ лордомъ Бернесъ.
Стр. 164. Вся Англія въ 1593 и 1594 годахъ страдала отъ тѣхъ стихійныхъ неурядицъ, которыя Шекспиръ разсказываетъ здѣсь и которыя набожными людьми приписывались гнѣву Божію. Въ «Анналахъ» Стрипа, говоритъ Франсуа Гюго, находится извлеченіе изъ проповѣди Кинга, написанной на эту тему. Совпаденія словъ поэта и почтеннаго проповѣдника бросились въ глаза всѣмъ комментаторамъ Шекспира, и именно на основаніи этихъ словъ Малонъ отнесъ время созданія «Сна» къ 1594 году.
Стр. 165. Со словами Оберона о весталкѣ, царившей на Западѣ, замѣчаетъ Франсуа Гюго, связывается очень интересное повѣствованіе. Графъ Лечейстеръ въ замкѣ Кенильуорсѣ въ іюлѣ 1575 года давалъ празднества въ честь Елизаветы. Передъ королевой разыгрывали на озерѣ миѳологическую пьесу. «Тритонъ подъ видомъ сирены» и «Аріонъ на спинѣ дельфина» принимали участіе въ этой интермедіи и пѣли въ честь высокопоставленной посѣтительницы пѣсню, сочиненную самимъ Лейчестеромъ. Елизавета была очень благодарна за это поэтическое привѣтствіе хозяина, удвоила къ нему свое вниманіе и согласилась прогостить у него восемнадцать дней. Эта милость была такъ велика, что всѣ видѣли въ Лейчестерѣ любовника, готовящагося сдѣлаться мужемъ. Въ этомъ убѣждалъ еще болѣе перерывъ переговоровъ о свадьбѣ съ герцогомъ Алансонскимъ. Въ это-же время начали ходить слухи объ интригѣ всемогущаго фаворита съ графиней Эссексъ. Одинъ изъ окружающихъ осмѣлился заговорить громко объ этой связи. Онъ носилъ одну фамилію съ матерью Шекспира и назывался Эдуардомъ Арденомъ. Лейчестеръ отомстилъ за его слова тѣмъ, что повѣсилъ его, обвинивъ его въ католическомъ заговорѣ. Но его слова возымѣли свое дѣйствіе: проектированный бракъ Лейчестера съ Елизаветой не состоялся, самъ Эссексъ вскорѣ умеръ, какъ говорили, отъ отравы, а лэди Эссексъ, сдѣлавшись вдовою, превратилась въ лэди Лейчестеръ. На эти событія какъ-бы намекаетъ разсказъ Оберона Поку. Вообще въ пьесѣ усматриваютъ много намековъ на кенильуорскія празднества, которыя Шекспиръ могъ видѣть лично, будучи двѣнадцатилѣтнимъ мальчикомъ. Тикъ при этомъ случаѣ предполагаетъ, что Шекспиръ въ пасторали на озерѣ игралъ роль «эхо»; Вальтеръ Скоттъ, дѣлая анахронизмъ, приписываетъ, что Елизавета привѣтствовала поэта его-же стихами; Франсуа Гюго высказываетъ предположеніе, что страдфорскій мясникъ Джонъ Шекспиръ, отправляясь на празднества, взялъ туда и своего сына…
Стр. 173. «Скажетъ прямо, что я столяръ Буравъ». Эти слова намекаютъ на одно происшествіе кенильуорскихъ празднествъ. Во время представленія на озерѣ нѣкто Герри Гольдингемъ долженъ былъ изображать Аріона на спинѣ дельфина; во время представленія онъ почувствовалъ, что его голосъ сильно охрипъ и сталъ крайне непріятенъ, тогда онъ разорвалъ свой костюмъ и началъ клясться, что онъ вовсе не Аріонъ, а просто честный Герри Гольдингемъ. Эта неожиданная выходка развеселила всѣхъ и въ томъ числѣ королеву.
Стр. 175 «Покъ и Основа съ ослиной головой на плечахъ». Альбертъ Великій въ своихъ тайнахъ сообщаетъ средство превратить человѣческую голову въ ослиную: «Si vis quod caput hominis assimiletur capiti asini, sume de semine aselli, et unge haminis in capite, et sic apparebit». Реджиналдъ Скоттъ въ своихъ «Сообщеніяхъ на счетъ волшебства» въ XIX главѣ даетъ болѣе подробный рецептъ для достиженія того-же результата: «Намажьте, говоритъ онъ, объяснивъ, какъ приготовляютъ мазь, — этою смѣсью головы присутствующихъ, и онѣ будутъ казаться ослиными и лошадиными».
Стр. 185. «Роскошное майское дерево». Вотъ какъ разсказываетъ о праздникѣ 1-го мая современникъ Шекспира Стеббсъ (ярый пуританинъ, въ своей «Anatomie of Abuses», напечатанной въ 1585 году. «Въ ночь на 1-е мая отправляются всѣ жители городовъ и деревень въ поля и лѣса, гдѣ и проводятъ всю ночь въ различныхъ увеселеніяхъ и откуда возвращаются съ зелеными вѣтвями въ рукахъ. Но важнѣйшее изъ всего, что приносятъ они съ собою домой, — это майское дерево, которое они привозятъ съ большимъ почетомъ, и вотъ какъ именно: берутъ 20—30 паръ воловъ, изъ которыхъ у каждаго на концахъ роговъ привязаны букеты цвѣтовъ, и на этихъ волахъ привозятъ домой майское дерево, обвитое цвѣтами и травами, обвязанное лентами сверху до низу, а иногда и раскрашенное различными красками; двѣсти — триста человѣкъ мужчинъ, женщинъ и дѣтей идутъ вслѣдъ за деревомъ, и, привезя его домой и украсивъ его верхушки флагами и платками, усыпаютъ землю около него цвѣтами, а самый стволъ его оплетаютъ зелеными гирляндами; потомъ, какъ истые бѣсы, начинаютъ они около того дерева пировать, плясать и веселиться».
Стр. 192. «Должно быть, насталъ Валентиновъ день, потому что даже птицы начинаютъ сходиться въ пары». Согласно народному повѣрью думали, что птицы начинаютъ спариваться со дня св. Валентина.
Стр. 202. Человѣкъ въ мѣсяцѣ былъ видимъ не только по мнѣнію народа, но и по мнѣнію ученыхъ людей. Его видѣли въ сопровожденіи собаки и съ вязанкой хворосту за плечами. Ученые того времени расходились только въ вопросѣ о томъ, кто этотъ человѣкъ. По мнѣнію однихъ теологовъ, этотъ человѣкъ былъ никто иной, какъ добродушный Исаакъ, несущій хворостъ на жертвенникъ, на которомъ отецъ долженъ былъ принести его въ жертву. Но болѣе ортодоксальные пастыри отвергали это мнѣніе и, съ божественными книгами въ рукахъ, доказывали, что Авраамъ и Исаакъ, какъ праведники, находятся на лонѣ Господнемъ. По ихъ мнѣнію, человѣкъ на лунѣ есть тотъ грѣшникъ, о которомъ говорится въ книгѣ «Чиселъ» и который, несмотря на заповѣдь объ отдыхѣ въ седьмой день, собиралъ въ субботу валежникъ. Это вѣрованіе, должно быть, было популярно въ Англіи, такъ какъ оно упоминается въ одной старой поэмѣ XIV вѣка, приписываемой Чаусеру. Есть еще мрачная легенда. Существо, видимое людьми въ теченіе тысячелѣтій на ночномъ свѣтилѣ, есть никто иной, какъ Каинъ, изгнанный Господнимъ проклятіемъ съ земли и сдѣлавшійся «вѣчнымъ жидомъ луны». Это мнѣніе было распространено въ Италіи и упоминается у Данте.
Стр. 205. Оберонъ говоритъ о родимыхъ пятнахъ. По народнымъ повѣрьямъ не всѣ они имѣютъ одинаковое значеніе. Видимые самому человѣку родимыя пятна приносятъ ему несчастіе, а тѣ, которыя ему невидимы, напротивъ того, приносятъ счастіе.