LXXVI.
Зачѣмъ мои стихи такъ лишены всякихъ новыхъ прикрасъ, такъ далеки отъ изворотовъ и быстрыхъ перемѣнъ? Почему, не слѣдуя за временемъ, я не ищу по сторонамъ вновь открытыхъ методовъ и иностранныхъ пошибовъ? Зачѣмъ пишу я все по прежнему, все одинаково, и удерживаю свое вдохновеніе въ извѣстномъ одѣяніи, такъ что каждое мое слово почти выдаетъ мое имя, указываетъ на свое рожденіе и на свой источникъ? О, ты знаешь, милый мой, я всегда пишу о тебѣ; ты и моя любовь — мой постоянный предметъ; поэтому все мое достоинство въ томъ, что я облачаю только заново старыя слова, преподнося то, чѣмъ угощалъ уже прежде. Но и солнце старѣетъ и обновляется ежедневно; такъ и моя любовь повторяетъ постоянно то, что уже было говорено.
Сон. LXXVI. Эта антипатія Шекспира къ «вновь открытымъ методамъ и иностраннымъ пошибамъ» объясняетъ, между прочимъ и его отвращеніе къ псевдоклассицизму, бывшему тогда въ модѣ, отвращеніе, которое, между прочимъ, обнаружилось въ его комедіи «Напрасныя усилія любви», въ комической личности Донъ-Армада, представителя этой школы.