CXV.
Они лгали, стихи, написанные мною прежде, даже тѣ, въ которыхъ говорилось, что я не могу уже любить тебя еще нѣжнѣе; тогда мой умъ не усматривалъ причины, по которой мое яркое пламя могло бы возгорѣть еще яснѣе. Я принималъ во вниманіе время съ его милліономъ случайностей, которыя забираются между клятвами, измѣняютъ и королевскіе указы, заставляютъ блекнуть самую священную красоту, сбиваютъ и твердыя души на суетный путь. Увы! зачѣмъ, страшась произвола времени, я не говорилъ только: «Я люблю тебя теперь несравненно», если я былъ увѣренъ лишь въ томъ, что ни въ чемъ нельзя быть увѣреннымъ, и не увѣнчивалъ только настоящаго, сомнѣваясь въ остальномъ? Любовь — дитя; зачѣмъ же не говорилъ я такъ, чтобы оставить весь просторъ тому, что должно рости?