Вторая часть «Отчёта» м-ра Годжсона составляет весьма интересное дополнение к первой части и заключает в себе, так сказать, окончательные, несомненные доказательства обманов, производившихся Е. П. Блаватской. На первом месте является подробнейшая и тщательнейшая экспертиза (с приложением факсимиле) писем Блаватской и Кут-Хуми, наглядно и неоспоримо устанавливающая факт, уже достаточно понятный читателям, а именно, что представленные Куломбами письма, содержание которых приводится в первой части «Отчёта», суть письма подлинные, написанные весьма характерным почерком Е. П. Блаватской, со всеми неподражаемыми оттенками её своеобразного слога, и заключающие в себе указания на действительно бывшие обстоятельства и события, что, как видели читатели из первой части «Отчёта», добросовестно расследовано Годжсоном.
Относительно писем за подписью махатмы Кут-Хуми, экспертиза привела к заключению, что большинство этих писем написано также Е. П. Блаватской. Те же из них, которых она, по обстоятельствам, не могла сама написать, оказываются произведениями её пособника, индуса Дамодара. Очевидно, Блаватская и Дамодар выработали вместе «условный почерк Кут-Хуми»; но всё же этот почерк, однообразный в общем своём характере, являет в некоторых письмах значительную разницу и особенности, свойственные почерку Дамодара. И такие письма оказываются именно теми, которых не могла, вследствие своего отсутствия, написать Блаватская, но которые весьма легко мог написать Дамодар.
К числу подобных писем относится письмо Кут-Хуми, представленное Дамодаром во время пребывания Блаватской и Олкотта в Европе, когда адиарский совет «Теософического общества» вздумал изгонять из своей среды Куломбов. Письмо это, за подписью Кут-Хуми, явилось в защиту г-жи Куломб, что не помешало однако более чем через месяц (то есть когда Блаватская, узнав об адиарских событиях, могла снестись с Индией) появиться другому письму, за подписью махатмы М. (то есть Мории), обвинявшему Куломбов и предостерегавшему от них членов совета, причём мудрейший и всепроникающий махатма оказался не знающим самых простых обстоятельств того времени. Во второй части «Отчёта» подробно рассказаны все эти курьёзы, приложены все «оправдательные документы» для первой части и, наконец, помещено личное заключение Годжсона относительно вообще всего, им исследованного. Он останавливается на следующих четырёх утверждениях:
1) Главные свидетели существования «махатм», — Блаватская, Дамодар, Бавани Шанкар, Баваджи, — сделали заведомо ложные показания по другим обстоятельствам этого дела, а потому на слова их и уверения никак нельзя полагаться.
2) Экспертиза почерков доказывает, что Кут-Хуми и Мориа — лица вымышленные, несуществующие на самом деле.
3) Ни один из феноменов, известных Годжсону, не может почесться серьёзным, и свидетели их постоянно путали, а в некоторых случаях очевидно намеренно лгали в своих показаниях.
4) Не было ровно никаких подтверждений «чудес»; напротив того, известные Годжсону и проверенные им факты только доказывали обманы.
На этом, как мне кажется, Годжсону следовало бы остановиться, так как задача его представлялась обстоятельно и добросовестно им исполненной. Хотя отчёт его несколько растянут и вообще с внешней стороны составлен не совсем умело, но внутреннее его содержание вполне удовлетворительно. Все факты собраны, всесторонне исследованы и обманы Е. П. Блаватской и её пособников доказаны неопровержимо. Но Годжсону этого показалось мало. Он пожелал высказать, помимо исследованных им фактов, своё окончательное суждение о создателях «Теософического общества», — Блаватской и Олкотте, — и тут сделал две весьма крупные ошибки. Он ставит вопрос: что же побудило Блаватскую организовать целый ряд всевозможных обманов? — и отвечает так: многие подумают пожалуй, что это просто болезненная мания, idée fixe создания «новой религии», но близкое знакомство с характером Блаватской доказывает несостоятельность такого предположения. Действовала ли она вследствие корыстолюбия? — нет, он считает такое обвинение ещё более неосновательным, чем первое предположение. Не думает он также, что она жаждала известности и славы. В чём же тут дело? а вот в чём: «Она русская шпионка!» — решает он.
Однако это надо доказать, доказать точно так же, как он доказал её подделки феноменов и всякие другие обманы, а доказательств у него нет никаких, ибо нельзя считать доказательствами приводимые им обрывки её писаний, из которых ни один серьёзный человек не в состоянии вывести подобного заключения. Но на что не способен серьёзный человек вообще, на то способен самый даже серьёзный англичанин — раз только произнесено слово: «Русский шпион в Индии». Я уверен, что Годжсон совершенно искренне остановился на своём предположении и в нём утвердился, что ему совершенно искренне поверили члены «Лондонского общества для психических исследований», а за ними и весьма многие английские люди.
Тем не менее эта искренность ничуть не уничтожает грубой ошибки, в которую впали Годжсон и «психисты». Е. П. Блаватская не была шпионкой, и я говорю это вовсе не потому, что считаю её не способной на подобную роль, а потому, что осенью 1885 года (то есть тогда, когда расследование Годжсона было уже окончено и отчёт его, со всеми заключениями, печатался) «она страстно желала сделаться тайным агентом русского правительства в Индии». Если она «желала быть» — значит «до того времени не была». Каким образом я узнал это — расскажу в своём месте, а под конец моего рассказа дойду, естественно, и до вывода из него, то есть до вопроса о том, что могло подвигнуть нашу «современную жрицу Изиды» на всю её печальную деятельность.
Если заключение Годжсона по поводу мнимого шпионства Блаватской, несмотря на всю его бездоказательность, можно всё же почесть искренним и объяснить английской склонностью всюду видеть русских шпионов, то гораздо уже труднее найти «приличное» основание его суждения об Олкотте. Он до конца упорно объявляет «полковника» невинным глупцом, а не пособником Блаватской в её различных обманах, и в то же время приводит такие факты, после которых внимательный читатель «Отчёта» непременно должен вынести ясное убеждение в том, что Олкотт и лгун и плут, несмотря на свою глупость. Эти приводимые факты заведомо ложных показаний президента «Теософического общества» и его участие в «феноменах», поддельность которых тут же неопровержимо доказывается рядом с голословными заявлениями о его невинности, производят довольно странное впечатление. Приходится невольно заподозрить в Годжсоне какое-то своего рода непонятное в таком деле «джентльменство», по которому он хочет спасти хоть кого-нибудь из разоблачённой им клики обманщиков. Во всяком случае услуга, оказываемая им «полковнику», неуместна и сшита белыми нитками.
К отчёту Годжсона «Лондонским обществом для психических исследований» приложены следующие документы:
1) Официальное удостоверение известного эксперта Нетсерклифта относительно почерка Блаватской во всех представленных ему письмах.
2) Показание теософа Гюббе Шлейдена о получении им письма махатмы при таких обстоятельствах: он ехал с Олкоттом из Эльберфельда в Дрезден и жаловался ему на то, что всю жизнь его преследуют неудачи и несчастья. После этого разговора он поднялся с места, чтобы отдать свой билет кондуктору, а Олкотт говорит: «Смотрите — за вами письмо!» Письмо оказалось от махатмы Кут-Хуми и заключало в себе «утешения», а также ответ на письмо Гюббе Шлейдена к махатмам, адресованное им несколько дней перед тем на имя Блаватской. Такой ответ, по расчёту времени, не мог ещё, как он уверен, получиться. Впоследствии Блаватская говорила, что она никогда не получала этого его письма; но сам Гюббе Шлейден писал Майерсу: «Г-жа Блаватская уверяла меня, что в полученном ею моём письме не было тех вопросов, на которые мне ответил махатма Кут-Хуми». Значит, всё же письмо она получила и только из него вопросы исп…арились. Вот так обстоятельный и толковый свидетель!
3) Показание Рудольфа Гебгарда. Он рекомендует себя хорошим фокусником и затем рассказывает, уверяя, что это не был фокус, как у них в Эльберфельде, в гостиной, упало с картины на рояль письмо махатмы к Гебгарду-отцу, отвечающее на только что задуманное им. Это задуманное было однако заранее известно ему, Рудольфу, так же как и то, что отец непременно об этом именно и задумает. Если это было известно Рудольфу, то могло быть известным и Блаватской, которая отлично умела выведывать всё, что ей оказывалось нужным. Следует отметить, что на обложке этого письма значилось: «Господину консулу Гебгарду», — махатма очевидно хорошо знал, какое удовольствие он доставит хозяину дома, где жила Блаватская, этим величанием. Дело в том, что Гебгард, сходивший с ума от честолюбия, ужасно кичился своим званием персидского консула в Эльберфельде и, путём всяких жертв, полученным маленьким своим орденом.
4) Показание неизвестной дамы о таинственным способом полученном ею не менее таинственном письме. Если показания лиц, называющих себя полным именем, не выдерживают никакой критики, то это анонимное повествование не может, конечно, иметь никакого смысла.
5) Показание Падша (индуса) об «астральном» появлении Дамодара, которого, однако, «никто из присутствовавших, кроме Блаватской, не видел».
6) Мой рассказ о моём сновидении в Эльберфельде с заявлением, что я считаю его не имеющим ровно никакого отношения к чему-либо таинственному.
7) Показание г-жи Гебгард о том, что она наяву, среди бела дня, во время митинга «Теософического общества» в Лондоне, увидела махатму Мориа, которого не видел, однако, никто из присутствовавших, кроме Блаватской, Олкотта и Могини, то есть «самых достоверных лжесвидетелей», к числу которых, после этого показания, неизбежно приходится причислить и г-жу Гебгард.
8) Это приложение настолько интересно, что я приведу его в дословном переводе:
В июле 1879 г., вскоре после того, как теософ м-р Массэй выразил г-же Блаватской желание как своё, так и других членов «Лондонского теософического общества», иметь доказательства существования «махатм», он нашёл в записной книге Общества письмо, адресованное к нему и якобы полученное от одного из «братьев». Г-жа Блаватская в это время была в Индии. Это открытие было сделано на квартире одного из членов Общества, бывшего в то время непрофессиональным медиумом, и у которого записная книга находилась на сохранении. Книга была принесена м-ру Массэю медиумом вследствие какого-то дела Общества. Медиум будет здесь обозначен через букву X., а его «контроль» (дух, имеющий с ним постоянное общение) — через Z.
В мае 1882 г. м-ру Массэю показали письмо, адресованное X., (который в это время уже не жил в Лондоне), написанное почерком г-жи Блаватской, помеченное 28 июня 1879 г. и находившееся в конверте, на котором был лондонский штемпель от 21 июля 1879 г. Он снял копию с первой части этого письма, которая и следует:
«Мой добрый друг, помните ли вы то, что Z. сказал или, вернее, обещал мне? Что когда бы в этом ни нуждались, он всегда будет готов передать письмо, оставить его на столе Массэя, в его кармане или каком-нибудь другом потаённом месте? Ну так вот теперь крайняя необходимость в таком проявлении его могущества. Пожалуйста попросите его взять прилагаемое письмо и положить его в карман М. или какое-нибудь другое ещё более потаённое место. Но Массэй не должен знать, что это Z. Пускай его думает всё, что ему угодно, только бы не подозревал, что вы были около него с Z., готовым служить вам. Он доверяет вам, но не Z.
Точно также, если бы ему удалось угостить LL. каким-нибудь восточным выражением любви, это было бы очень хорошо, но ни один из них не должен подозревать Z., а потому дело это выходит немного труднее, чем если бы оно случилось на одном из ваших сеансов…»
М-р Массэй не мог в то время снестись по этому поводу, как он иначе бы сделал, с г-жою Блаватской или X. (ни с одним из них, сверх того, он не был уже в переписке) и не раньше, как через несколько месяцев — осенью 1882 г., когда обстоятельства, в которых находилось Общество, требовали по его мнению, разъяснения этого факта, он частным образом сообщил о нём некоторым из своих друзей.
Достойно замечания, что письмо, посланное г-жой Блаватской м-ру Массэй 2 июня 1879 г., четыре дня спустя после того числа, которым помечено письмо к Х., написано с целью сказать, что лондонские последователи «Теософического общества» не должны рассчитывать на феномены, и с целью объяснить причину этого. Она говорит в нём: «Я передаю вам как факт, что желания лондонских последователей были предметом серьёзного совещания между нашими Братиями. Некоторые из них уже склонялись удовлетворить вашему желанию относительно феноменов… Но в конце концов было единогласно решено, что поступить так — значило бы унизить Общество и помочь лживым теориям спиритуализма». Этим как бы отрицается знание письма, найденного в записной книге. М-р Массэй старался получить на этот счёт какие-нибудь объяснения от г-жи Блаватской, но безуспешно.
Не ранее мая 1884 г., получив письмо от г-жи Блаватской, первое после нескольких лет и касавшееся посторонних вещей, м-р Массэй послал ей копию с той части письма к X., которую он переписал, и получил в ответ удостоверение, что она была автором относившегося к нему отрывка. Вот выдержки из её письма:
«Всё, что я теперь имею честь сказать вам, это — даю вам в том моё теософическое честное слово — 1) что я автор только первой части письма, которое вы приводите, то есть нескольких спешных строчек к X., после получения письма, адресованного вам и полученного мною в Гиргауме, Бомбей, в которых я просила X. напомнить Z. о его обещании и доставить вам письмо каким-либо способом, только бы оккультным. Строчки, написанные мною, начинаются со слов: «Мой дорогой друг»,— и кончаются: «Он верит вам, но не Z». Всё, что за этим следует, мною никогда писано не было, и я никогда ничего об этом не знала, что бы вы против этого ни говорили. Невинно ли всё остальное или нет, и в состоянии ли вы понять, с какой целью всё это состряпано — для меня всё равно. Я этого не писала и для меня этого достаточно, а как вы к этому относитесь — для меня безразлично. Что-за дьявол может быть этот «LL» неважно; учителя, очевидно, не желают, чтобы я разгадала проделку. Всё, что я знаю — это, что здесь подделка, как уже было и будет подделано много вещей и, как я думаю, в вашу пользу. Я уже давно позабыла и думать об этом письме, а теперь его ясно вспоминаю во всех подробностях. Когда Олкотт говорил мне о нём, я не могла ясно его вспомнить — теперь же я вспомнила… Ну, а затем к делу. Что вы нашли такого непростительного и предосудительного в этой первой части моего письма, которая, по вашему мнению, и обвиняет-то меня? У меня, может быть, недостаёт, в том смысле, как вы понимаете, чести, самой простой нравственности и в таком случае всё, что я могу вам сказать: «Это так с вашей точки зрения, но не с моей». Я никогда и не имела, когда писала вам, ни малейшего желания обмануть вас. Или вы называете умолчание о фактах, о которых не имеешь права говорить, — обманом?
Письмо, переданное вам, было подлинно, автором его был самый настоящий «брат», какой когда-либо жил; оно было получено мною чудесным способом в присутствии двух теософов, которые спросили меня, что это такое? — и которым я ответила, что это не их дело. Разве я их также обманывала? Мне было приказано доставить письмо вам, но не сказано как: это предоставлено было на моё усмотрение. Я спросила Олкотта, как бы переслать письмо к вам, и он сказал, что не знает; и это он вспомнил о Z, говоря: «Не могли ли бы вы переслать письмо к нему тем же путём, каким оно пришло, и пусть он тогда передаст его Массэй, если вам так трудно послать письмо прямо?» Я, помню, сказала ему, что это было трудно и что я попрошу Z подбросить его куда-нибудь. Я не знаю, понял ли он меня, а если и понял, то уже давно всё перезабыл. Но я помню, что мысль о Z пришла мне в голову через его посредство..... И зачем бы я, наконец, старалась обмануть вас в то время? Вас, имевшего ко мне полное доверие, вас, так много писавшего в «Theosophist», вас, которого я так гордилась видеть в числе членов Общества, вас я могла бы обмануть, как профессиональный медиум!..... сказать, что в факте этого письма я сознательно хотела вас обмануть, — это-то и есть самая адская ложь — от кого бы она ни шла. Учителя запретили мне помогать вам в ваших сношениях с медиумами, поощрять их даже по отношению к X., из боязни, что вы никогда не научитесь различать феноменов оккультных от спиритических; и вот вследствие этого, вместо того чтобы написать вам — «отправьтесь к X. и вы получите через посредство Z. письмо от одного шотландского Брата» — я поступила таким образом. То, что я ничего не видела в этом ужасного, как тогда, так и теперь, доказывает только, что я не воспитывалась в Лондоне и что наши понятия о честном и бесчестном разнятся…»
В этом письме нужно обратить особенное внимание на три пункта. Во-первых, та часть письма, которую г-жа Блаватская признаёт за действительно написанную ею, ясно указывает на желание выдать м-ру Массэй за проявление могущества махатм такой феномен, который, как она отлично знала, не имел к ним ни малейшего отношения. Во-вторых, всё письмо к X., насколько оно приведено выше, позволяет сильно заподозрить её в желании произвести феномен самым обыкновенным и простым способом. Это подозрение ещё усиливается в части письма, не относящейся к м-ру Массэй. Вследствие этого, способ действия г-жи Блаватской таков, что она признаёт за свою ту часть письма, которую она, по-видимому, надеется достаточно удовлетворительно объяснить м-ру Массэй, а от другой отказывается. Точно так же она поступает и в деле переписки её с Куломбами. В третьих, её объяснение, хотя и остроумное, не вполне допустимо, потому что невозможно объяснить: 1) почему она не послала письмо «брата» м-ру Массэй прямо по почте, если только она не желала уверить его, что оно доставлено ему оккультным способом; 2) отчего она не сделала о нём ни малейшего намёка, когда писала м-ру Масеэй 2 июля 1879 г. относительно писем и феноменов, и так положительно уверяла, что никакого феномена не будет, если опять-таки она не желала уверить его, что не имеет ко всему этому ни малейшего отношения и что письмо не прошло через её руки; и 3) каким образом «брат» в Шотландии был бы так незнаком с географией или с оккультными способностями г-жи Блаватской, что послал бы письмо к м-ру Массэй в Лондон через Бомбей, вместо того чтобы просто опустить его в ближайший почтовый ящик. Затем можно заметить следующие дальнейшие факты: — 1) что «К. Х.» в письмах, которые мы видели у м-ра Массэй, признавал и защищал авторство г-жи Блаватской в той части письма, которую она сама впоследствии признавала, и отрицал ту часть, которую она отрицала. 2) что Х. категорически утверждал м-ру Массэй, что не знал ровно ничего о письме г-жи Блаватской и точно также не видал письма, заключённого в этом письме, раньше того, как оно было найдено м-м Массэй в записной книге. 3) что «К. Х.» в письме, виденном м-м Массэй, старается устранить это противоречие тем, что X. мог получить письмо находясь в медиумическом трансе.
Изложением этого факта, являющегося новым увесистым камнем в той груде камней, которыми побиты Е. П. Блаватская и её пособники, «Лондонское психическое общество» заканчивает свои расследования теософических чудес, с тем чтобы больше их не касаться.
Отчёт Годжсна со всеми к нему приложениями напечатан в Proceedings Лондонского общества и всё сделано для его возможно большего распространения. Скандал произведён в Лондоне настоящий. Е. П. Блаватская сидит в это время в Вюрцбурге и молчит; но теософы ждут, что вот она сейчас встанет и с помощью махатмы Мории, Кут-Хуми и их «чел», грянет таким ответом, от которого все «психисты» исчезнут с лица земли, будто их никогда и не бывало.
Сама она чувствует, что ей необходимо ответить, что почва чересчур колеблется у неё под ногами, — и она, собравшись с силами, печатает свой «протест». Вот он:
«Общество психических исследований» опубликовало отчёт, представленный одному из его комитетов г-м Годжсоном, агентом, посланным в Индию для расследования некоторых феноменов, случившихся в главной квартире «Теософического общества» как в Индии, так и в других местах, и в производстве которых прямо или косвенно я принимала участие. Этот отчёт обвиняет меня в заговоре вместе с Куломбами и многими индусами с целью воздействия посредством мошеннических комбинаций на легковерие окружающих меня лиц и объявляет подлинными целую серию писем, будто бы написанных мною в этом предполагаемом заговоре, г-же Куломб, писем, большую часть которых я объявила поддельными[1]. Замечательно, что с самого начала следствия, четырнадцать месяцев тому назад, и до сего дня, когда мои обвинители, сделав себя и одною из сторон и в то же время судьями, признали меня виновной, мне никогда не дали рассмотреть этих обвиняющих меня писем[2].
Обращаю на этот факт внимание каждого честного и порядочного англичанина.
Не входя в настоящую минуту в подробное рассмотрение ошибок, противоречий и недостатка рассудительности этого отчёта, я желаю сделать насколько возможно общеизвестным, что я с негодованием и всеми моими силами протестую против грубых клевет, распространённых относительно меня таким способом комитетом общества психических исследований, на основании принятых им заключений единственного, некомпетентного и недобросовестного следователя. В этом отчёте нет ни одного против меня обвинения, которое выдержало бы беспристрастное следствие на месте, где мне дали бы возможность отвечать на объяснения свидетелей. Когда обвинения созрели в голове г. Годжсона, он, оставаясь в Мадрасе, скрыл их от моих друзей и товарищей, злоупотребив гостеприимством, полученным им в главной квартире в Адиаре, где каждый, без исключения, помогал ему в исследованиях и где он принимал вид нашего друга, — теперь он выставляет всех этих помогавших ему людей — лгунами и обманщиками[3]. Теперь он бросает в них обвинениями, основывая эти обвинения на односторонних полученных им свидетельствах, когда уже прошло время противопоставить им другие свидетельства и такие аргументы, каких не может ему доставить его недостаточное знакомство с предметом, которым он захотел заняться[4]. Г. Годжсон, взяв на себя, таким образом, роль следователя, судьи и адвоката, пренебрегает защитой в этом особенном деле, признаёт меня виновной во всём, что он в качестве судьи приписал мне, и объявляет доказанным моё архимошенничество.
Комитет общества психических исследований не задумался принять суждения г. Годжсона и оскорбил меня, одобрив выводы своего агента, основанные на его лишь личном мнении.
Я полагаю, что всюду, где ещё понимают принципы чести, честности и осмотрительности относительно оклеветанных лиц, на поведение комитета взглянут с тем же чувством глубокого возмущения, какое я испытываю(!!). Я не имею ни малейшего сомнения в том, что другие писатели разъяснят и покажут в настоящем свете кропотливое, но неловкое расследование г. Годжсона, его пунктуальность, истощающую бесконечное терпение на пустяках и не замечающую важных фактов, его противоречивую аргументацию[5] и его многообразную неспособность, когда дело идёт о задачах, которые он силится разрешить. Многочисленные друзья, знающие меня лучше, чем комитет общества психических исследований, ничуть не смутятся мнениями этого учреждения, и в их руки я передаю заботу о моей, столь жестоко оскорблённой репутации[6]. Но всё же надо мне лично ответить на одно место этого чудовищного отчёта.
Г. Годжсон, совершенно понимая очевидную нелепость его заключений обо мне, пока они не основаны на какой-либо теории достаточных поводов для объяснения, почему, пожертвовав моим общественным положением на родине[7], я отдала всю жизнь теософической деятельности, — унижается до утверждения, что я политический агент русского правительства, и выдумал какое-то мнимое религиозное движение с целью подкапываться под британское правительство в Индии! Для окраски этой гипотезы г. Годжсон выставляет старый клочок моего писания, очевидно, доставленный ему г-жей Куломб, не зная, что это отрывок старого перевода, сделанного мною для «Pioneer» из русских путешествий в Среднюю Азию, — и провозглашает в отч̀те свою теорию, которую господа общества для психических исследований не стыдятся публиковать.
Если сообразят: 1) что около восьми лет тому назад я натурализовалась и сделалась гражданкой Северо-Американских Соедин̀нных штатов, вследствие чего потеряла все права на ежегодную пенсию в 5000 рублей, которая принадлежит мне как вдове высшего русского сановника[8]; 2)что я постоянно возвышала в Индии свой голос, заявляя моим друзьям-туземцам, что, как ни дурно, на мой взгляд, английское правительство во многих отношениях — по своему антипатичному характеру — русское правительство в тысячу раз хуже; 3) что я в этом смысле писала письма индийским друзьям ещё до отъезда моего из Америки в Индию в 1879 году; 4) что всякий, знакомый с преследуемой мною целью, с моими привычками и с совершенно для всех открытой жизнью, которую я веду в Индии, — знает, насколько я презираю политику, не имея к ней ни вкуса, ни влечения; 5) что индийское правительство, которому я казалась подозрительной по моём первом приезде, скоро покинуло своё бесполезное за мной шпионство и с тех пор, насколько я знаю, никогда не возвращалось к своим прежним подозрениям, — теория моего русского шпионства, которую г. Годжсон воскресил из могилы, где она лежала много лет со всем своим шутовским нарядом, только сделает ещё более глупыми его экстравагантные заключения в глазах моих друзей и всех, кто меня действительно знает. Но, относясь к русскому шпионству со всем отвращением, какое только может испытать русская женщина, не будучи шпионкой, я не могу удержаться, чтобы не восстать против низкой и лишённой основания клеветы г. Годжсона со всем презрением, какого, по-моему, заслуживают действия как его, так и Комитета общества, для которого он трудился. Взвалив на себя весь этот вздор, они показали, как я ошиблась, думая найти в психическом обществе, — после всего что было писано и публиковано в наши дни об этом предмете — среди образованных классов Англии группу людей, способных исследовать тайны психических феноменов.
Г. Годжсон, — а с ним, конечно, и комитет, — знают, что в моих руках он безопасен от процесса по обвинению в диффамации, потому что у меня нет денег, чтобы решиться на эту дорогостоящую процедуру (всё, что у меня было — я отдала делу, которому служу)[10], а также потому, что восстановление моей невинности потребовало бы рассмотрения психических тайн, которое суд не мог бы совершить прилично, и, наконец, потому, что есть вопросы, на которые я обязалась, торжественной клятвою, не отвечать, и которые непременно всплывут при судебном расследовании, причём моё молчание и отказ отвечать будут приняты за «оскорбление магистратуры»[11]. Такое положение вещей и служит объяснением бесстыдному нападению на почти беззащитную женщину[12], а также и бездействию, на которое я так жестоко осуждена».
14 Января 1886 г.
Вот всё, что она могла придумать, и даже её ослеплённые друзья нашли, что этого мало, слишком мало! Она не опровергла ни одного из обвинений в проделках, хотя для многих из таких опровержений вовсе не потребовалось бы от неё нарушения каких-либо «торжественных клятв». Она ослабела — и к тому же со всех сторон на неё надвигались тогда новые тучи.
Но, чтобы не забегать вперёд, я вернусь теперь к прерванному мною рассказу о том, чему я был личным свидетелем.
Примечания править
- ↑ Пусть читатели вспомнят, что в письме ко мне она говорит: «А я ей (г-же Куломб) никогда и двух строк не писала».
- ↑ Трудно даже понять такую наивность и такую претензию! Раз она признала эти письма подложными, никакое утончённое джентльменство не требовало, чтобы они были показаны ей, а не экспертам.
- ↑ Относительно этого негодует в своей статье и г-жа Желиховская. Помилуйте! его так радушно принимали, а он вдруг… Но ведь при таких понятиях о гостеприимстве принятие приглашения на обед или вечер может обязать человека сделаться сообщником всяких преступлений! Годжсон, явясь в Адиар, как следователь, не мог обязаться производить следствие не в интересах истины, а в интересах Адиарской компании, а что он до окончания следствия скрывал свои впечатления, — этого требовали его обязанности и существеннейший интерес дела. Если бы его не принимали в Адиаре и не говорили бы с ним — он ничего бы и не добился.
- ↑ Отчего же это «прошло время»? Разве может пройти время представить доказательства свой невинности, если они действительно имеются и если известно — в чём заключаются обвинения? Обвинённые Годжсоном мошенники теперь, после смерти Е. П. Блаватской, могли бы представить свои оправдания и доказательства недобросовестности и клеветничества Годжсона. Но они ничего такого никогда не представили и не представят. Они могут только распространять под сурдинкой такой вздор, какой силится распространить г-жа Желиховская, уверяя (газета «Новости», статья «Чужие мнения о русской женщине»), будто в бумагах Блаватской было найдено собственноручное письмо г-жи Куломб, где она клянется, что «она никогда не указывала обманов» и так далее. Всякий легко поймёт, что если бы такое письмо действительно было и было бы подлинным, то оно не пролежало бы в бумагах Блаватской до её смерти. О подобных, якобы находимых теперь письмах можно говорить только ради мороченья читателей и в расчёте на то, что они никогда ничего не узнают о действительных обстоятельствах дела.
- ↑ Имею основания думать, что под «противоречивой аргументацией» она, главным образом, подразумевает выгораживание Олкотта. Она очень сердилась на это и повторяла мне: «Каково! его выгораживают! ну, уж если я мошенница, так и он мошенник! кажется, это ясно…» Действительно, это было ясно и её трагикомическое негодование представлялось законным.
- ↑ Увы, она не дождалась хоть сколько-нибудь серьёзной защиты от тогдашних её друзей и пособников, да и при всём их желании у них не было возможности защитить её. Но прошло время, скандал если и не забылся, то затих, и скоро нашлись лица, начавшие прославлять её как страдалицу и мученицу за истину, как святую и великую женщину. И это принесло свои плоды.
- ↑ Тут она по своему обычаю уже начинает слишком увлекаться: «общественным положением» своим в России, как известно, ей нечего было хвалиться, и если она никогда не могла решиться вернуться на родину, то вовсе не вследствие своей американской натурализации.
- ↑ Что скажет скромный и почтенный, поныне здравствующий старец Н. В. Блаватский, когда узнает, что он «высший русский сановник» и что его вдова, при его жизни, должна была получать целых 5000 рублей ежегодной пенсии!.. Какая ирония судьбы! — Елена Петровна, будучи ещё почти ребенком, вышла замуж за пожилого чиновника наперекор своим родным; после бурной, почти невероятной жизни она умерла шестидесяти лет, а он, хоть она и давным-давно выдавала себя за вдову, пережил её.
- ↑ В главе XII. — Примечание редактора Викитеки.
- ↑ Сравн. с моим примечанием в конце её письма ко мне от 3 января 1885 года[9]. Что такое она отдала «Теософическому обществу» — неизвестно. По сведениям, полученным мною от её родных, у неё, кроме самых малых крох, никогда ничего не было, и эти малые крохи она съела ещё до основания «Теософического общества».
- ↑ Очень хорошо это пускание дыму в глаза; но ещё лучше то, что нашлось немало людей, принявших этот дым за чистую монету.
- ↑ Однако нельзя сказать, чтобы симпатичны были её всесильные и мудрейшие «махатмы», оставляющие без защиты невинную женщину, положившую за них всю свою душу и ради них так жестоко посрамляемую!!