говорили. Невинно ли все остальное или нѣтъ, и въ состояніи ли вы понять, съ какой цѣлью все это состряпано — для меня все равно. Я этого не писала и для меня этого достаточно, а какъ вы къ этому относитесь — для меня безразлично. Что-за дьяволъ можетъ быть этотъ «LL» неважно; учителя очевидно не желаютъ, чтобы я разгадала продѣлку. Все, что я знаю — это что здѣсь поддѣлка, какъ уже было и будетъ поддѣлано много вещей и, какъ я думаю, въ вашу пользу. Я уже давно позабыла и думать объ этомъ письмѣ, а теперь его ясно вспоминаю во всѣхъ подробностяхъ. Когда Олкоттъ говорилъ мнѣ о немъ, я не могла ясно его вспомнить — теперь же я вспомнила.... Ну а затѣмъ къ дѣлу. Что вы нашли такого непростительнаго и предосудительнаго въ этой первой части моего письма, которая по вашему мнѣнію и обвиняетъ-то меня? У меня можетъ быть недостаетъ, въ томъ смыслѣ какъ вы понимаете, чести, самой простой нравственности и, въ такомъ случаѣ, все, что я могу вамъ сказать: это такъ съ вашей точки зрѣнія, но не съ моей. Я никогда и не имѣла, когда писала вамъ, ни малѣйшаго желанія обмануть васъ. Или вы называете умолчаніе о фактахъ, о которыхъ не имѣешь права говорить — обманомъ?
Письмо, переданное вамъ, было подлинно, авторомъ его былъ самый настоящій «братъ», какой когда-либо жилъ; оно было получено мною чудеснымъ способомъ въ присутствіи двухъ теософовъ, которые спросили меня, что̀ это такое? — и которымъ я отвѣтила, что это не ихъ дѣло. Развѣ я ихъ также обманывала? Мнѣ было приказано доставить письмо вамъ, но не сказано какъ: это предоставлено было на мое усмотрѣніе. Я спросила Олкотта, какъ бы переслать письмо къ вамъ, и онъ сказалъ, что не знаетъ; и это онъ вспомнилъ объ Z. говоря: «не могли ли бы вы переслать письмо къ нему тѣмъ же путемъ, какимъ оно пришло, и пусть онъ тогда передастъ его Массэй, если вамъ такъ трудно послать письмо прямо? — Я, помню, сказала ему, что это было трудно и что я попрошу Z. подбросить его куда-нибудь. Я не знаю, понялъ ли онъ меня, а если и понялъ, то уже давно все перезабылъ. Но я помню, что мысль о Z. пришла мнѣ въ голову
говорили. Невинно ли все остальное или нет, и в состоянии ли вы понять, с какой целью все это состряпано — для меня все равно. Я этого не писала и для меня этого достаточно, а как вы к этому относитесь — для меня безразлично. Что-за дьявол может быть этот «LL» неважно; учителя, очевидно, не желают, чтобы я разгадала проделку. Все, что я знаю — это, что здесь подделка, как уже было и будет подделано много вещей и, как я думаю, в вашу пользу. Я уже давно позабыла и думать об этом письме, а теперь его ясно вспоминаю во всех подробностях. Когда Олкотт говорил мне о нем, я не могла ясно его вспомнить — теперь же я вспомнила… Ну, а затем к делу. Что вы нашли такого непростительного и предосудительного в этой первой части моего письма, которая, по вашему мнению, и обвиняет-то меня? У меня, может быть, недостает, в том смысле, как вы понимаете, чести, самой простой нравственности и в таком случае все, что я могу вам сказать: «Это так с вашей точки зрения, но не с моей». Я никогда и не имела, когда писала вам, ни малейшего желания обмануть вас. Или вы называете умолчание о фактах, о которых не имеешь права говорить, — обманом?
Письмо, переданное вам, было подлинно, автором его был самый настоящий «брат», какой когда-либо жил; оно было получено мною чудесным способом в присутствии двух теософов, которые спросили меня, что это такое? — и которым я ответила, что это не их дело. Разве я их также обманывала? Мне было приказано доставить письмо вам, но не сказано как: это предоставлено было на мое усмотрение. Я спросила Олкотта, как бы переслать письмо к вам, и он сказал, что не знает; и это он вспомнил о Z, говоря: «Не могли ли бы вы переслать письмо к нему тем же путем, каким оно пришло, и пусть он тогда передаст его Массэй, если вам так трудно послать письмо прямо?» Я, помню, сказала ему, что это было трудно и что я попрошу Z подбросить его куда-нибудь. Я не знаю, понял ли он меня, а если и понял, то уже давно все перезабыл. Но я помню, что мысль о Z пришла мне в голову
