| Дешевая юмористическая библіотека Новаго Сатирикона, Выпускъ 2-3 — Смерчъ | Жёлтая журналистика → |
| Источникъ: Аркадій Тимофеевичъ Аверченко. Дешевая юмористическая библіотека Новаго Сатирикона, Выпускъ 2-3. — Товарищество «Новый Сатириконъ», 1914. — С. 3—13. |
Услышавъ звонокъ въ передней, кухарка вышла изъ кухни, открыла парадную дверь и впустила Кирилла Бревкова, пришедшаго въ гости къ хозяину дома Терентьеву.
Кириллъ Бревковъ имѣлъ ростъ высокій, голосъ очень громкій, смѣющійся, и лицо веселое, открытое, украшенное свѣтло-краснымъ носомъ и парой сіяющихъ, какъ звѣзды, глазъ.
При одномъ взглядѣ на этотъ треугольникъ, углы котораго составляли 2 глаза и носъ—можно было безошибочно опредѣлить, что Кириллъ Бревковъ живетъ на землѣ беззаботно, радостно, много ѣстъ, много говоритъ и всюду находитъ себѣ матеріалъ для веселья, заливаясь всю жизнь счастливымъ безыдейнымъ смѣхомъ, столь рѣдкимъ въ нашъ сухой вѣкъ…
— Здравствуй, Пелагея! Какъ поживаешь?
— Спасибо, баринъ. Пожалуйте.
— Постой, постой… Э! Да что это съ тобой, матушка, такое?!
Онъ взялъ руками пылающее отъ кухоннаго жара лицо Пелагеи и повернулъ его къ свѣту.
— Да вѣдь на тебѣ, матушка, лица нѣтъ!! Ты больна?
— Н…нѣтъ!—испуганно прошептала Пелагея.—А рази—что?
— Да вѣдь ты же блѣдна, какъ смерть… Краше въ гробъ кладутъ! Тифомъ была больна, что-ли?
Багровая Пелагея, дѣйствительно, поблѣднѣла и вздрогнула.
— Неужто, хворая!?
— Матушка! Да вѣдь ежели такъ съ тобой, не знаючи, встрѣтиться—такъ тебя за привидѣніе, за русалку примешь! Сама бѣлая-бѣлая, а глаза горятъ лихорадочнымъ блескомъ! Похудѣла, осунулась…
Кухарка охнула, всплеснула толстыми руками и съ громкимъ топотомъ убѣжала въ кухню, а Кириллъ Бревковъ посмотрѣлъ ей вслѣдъ смѣющимся, лучезарнымъ взглядомъ и вошелъ въ гостиную.
Его встрѣтилъ 12-лѣтній Гриша. Вѣжливо поклонившись, онъ сказалъ:
— Драсте, Кирилла-Ванычъ. Папа сейчасъ выйдетъ.
Напустивъ на себя серьезный, мрачный видъ, Кириллъ Бревковъ, на цыпочкахъ подошелъ къ Гришѣ сдѣлалъ заговорщицкое лицо и шепнулъ:
— Папашѣ признались?
— Въ чемъ?
— Насчетъ недопущенія къ экзамену?
Гриша растерянно взглянулъ въ сверкающіе глаза Бревкова.
— Какое недопущеніе? Я допущенъ.
— Да-а?—протянулъ Кириллъ Бревковъ.—Вы такъ думаете? Ну, чтожъ—поздравляю! Блаженъ, кто вѣруетъ… Хе-хе!..
Онъ сѣлъ въ кресло и преувеличенно грустно опустилъ голову.
— Жаль мнѣ васъ, Гришенька… Влопались вы въ исторію!
— Въ ка…кую?!..
— А въ такую, что я сегодня видѣлъ вашего директора Уругваева. «Какъ идетъ у васъ,—спрашиваю,—Терентьевъ Григорій?». «Отвратительно,—говоритъ.—На совѣтѣ постановили не допустить его къ экзаменамъ!» Вотъ оно что, молодой человѣкъ!
Если бы Гриша былъ наблюдательнѣе, онъ замѣтилъ бы, какъ дрожали полныя губы Бревкова и какимъ весельемъ сверкали его брилліантовые глазки… Но Гришѣ было не до этого.
Онъ тихо побрелъ въ дѣтскую, спрятавъ голову въ узкія плечи и шепча подъ носъ
— Господи!
Въ гостиную вышелъ самъ Терентьевъ облобызался съ гостемъ.[1]
— Здорово, Кириллъ! Сейчасъ и жена выйдетъ.
Вышла и жена.
Она была худощавая, тонкогубая съ прической взбитой высоко-высоко надъ желтымъ лбомъ.
— Анна Евграфовна! Неизмѣримо радъ видѣть васъ! Ручку-съ! Давно вернулись изъ Москвы?
—Позавчера.
Она оглядѣла мужчинъ пытливымъ взоромъ и съ дѣланнымъ равнодушіемъ спросила:
—Ну, а вы, господа, какъ проводили безъ меня время?
Кириллъ Бревковъ хотѣлъ заявить, что онъ не видѣлся съ мужемъ со времени ея отъѣзда, но пытливое лицо Анны Евграфовны показалось ему такимъ забавнымъ, что онъ ухмыльнулся и загадочно сказалъ
— Было всего!
— Да?—криво улыбнулась Анна Евграфовна.—Вотъ какъ!
— Кстати!—обернулся къ мужу Бревковъ.—Вчера я встрѣтился съ той полькой!
— Съ какой?—удивился Терентьевъ.
— Ну, съ этой, знаешь… Станиславой. Которой ты платье тогда токайскимъ облилъ. Вспоминали тебя.
При этомъ Бревковъ многозначительно подмигнулъ Терентьеву одной стороной своего подвижного лица. Но Терентьеву не нужно было и этого подмигиванія. Терентьевъ зналъ своего веселаго, замысловатаго друга и сейчасъ-же рѣшилъ, что онъ, Терентьевъ, не ударитъ передъ нимъ лицомъ въ грязь.
Онъ сдѣлалъ фальшиво-испуганные глаза и погрозилъ Бревкову пальцемъ.
— Кириллъ! Вѣдь ты же далъ слово молчать!
Кириллъ расцвѣлъ. Мистификація получилась хоть-куда.
— Молчать? Но я знаю, что Анна Евграфовна женщина передовая и проститъ мужчинамъ ихъ маленькія шалости. Тѣмъ болѣе—большихъ денегъ это не стоило. Сколько ты тогда заплатилъ? Сто сорокъ?
— Сто сорокъ,—подтвердилъ Терентьевъ.—Да на чай десять рублей.
Жена переводила взоры съ одного весельчака на другого и, наконецъ, убѣжденно воскликнула:
— Да вы, врете! Хотите подшутить надо мной. Дразнитесь.
Бревковъ никогда не могъ примириться съ тѣмъ, чтобы его шутки такъ легко разгадывались.
— Мы шутимъ? Ха-ха! Ну, хорошо! Да-съ, Анна Евграфовна, мы шутимъ! Не придавайте нашимъ словамъ значенія…
Онъ помолчалъ и затѣмъ обернулся къ Терентьеву:
— А знаешь, насчетъ этой испанки Морениты ты оказался правъ!
Терентьевъ никогда не зналъ никакой испанки Морениты, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, счелъ необходимымъ обрадоваться:
— Видишь! Я говорилъ, что буду правъ.
— Да, да,—медленно кивнулъ головой Кириллъ.—Она сейчасъ же отъ тебя и поѣхала къ этому жонглеру. Ха-ха! А вѣдь, какъ увѣряла тебя въ своихъ чувствахъ. Бревковъ ударилъ себя ладонью по лбу.
— Кстати! Все собираюсь спросить тебя:—это ты засунулъ мнѣ въ карманъ тогда утромъ желтый шелковый чулокъ?
— Такъ онъ былъ у тебя?—захохоталъ Терентьевъ.—А мы-то его искали…
Жена сидѣла, не шевелясь, опустивъ глаза.
— Вы это серьезно… господа?—спросила она странно-спокойнымъ тономъ.
Кириллъ Бревковъ вздрогнулъ.
— О, чертъ возьми! Я, кажется, наболталъ лишняго! Простите, сударыня. При васъ не слѣдовало вспоминать о такихъ вещахъ…
Она вскочила.
— Вы эт-то серь-ез-но?!..
Въ тонѣ ея было что-то такое, отчего мужъ поежился и разсмѣялся блѣднымъ смѣхомъ.
— Милая, но, неужели, ты не видишь, что мы шутимъ съ самаго начала? Никуда я не ѣздилъ и все время сидѣлъ дома. И съ Кирилломъ не видѣлся…
Мужъ думалъ, что Бревковъ тоже сейчасъ расхохочется и успокоитъ жену. Но Бревковъ былъ не такой.
— Неужели, вы такъ близко принимаете это къ сердцу, Анна Евграфовна? Ну, что здѣсь, въ сущности, ужаснаго? Всѣ мужья это дѣлаютъ и остаются, по прежнему, любящими мужьями. Изъ-за мимолетной встрѣчи съ какой-нибудь канатной плясуньей не стоитъ…
Жена закрыла лицо руками, заплакала и сказала сквозь рыданія:
— Вы негодяи! Развратные подлецы…
— Кириллъ!—вскочилъ съ мѣста Терентьевъ.—Перестань. Довольно! Аничка… Вѣдь онъ же это нарочно…
— Не смѣй ко мнѣ прикасаться, негодяй! Я тебѣ не испанка!
— Сударыня!—сказалъ Бревковъ.—Онъ больше не будетъ, онъ исправится…
Анна Евграфовна оттолкнула мужа и ушла въ спальню, хлопнувъ дверью.
— Началась исторія!—сказалъ мужъ обезкураженно почесавъ затылокъ.—И нужно было тебѣ выдумать такую чепуху?!..
Сидя въ креслѣ, Кириллъ Бревковъ хохоталъ, какъ ребенокъ…
— Анюта! А Анюта!?.. Отвори мнѣ. Ну, брось глупить. Мы же шутили…
Молчаніе было отвѣтомъ Терентьеву.
— Анюта, Аня! Что ты тамъ дѣлаешь? Открой! Кириллъ хотѣлъ подтрунить надъ тобой, а ты и повѣрила… Ха-ха.
— Не лги! Хоть теперь не лги… въ память нашихъ прежнихъ отношеній. Все равно: твои жалкія оправданія не помогутъ…
За дверью послышались рыданія. Потомъ все стихло. Потомъ дверь распахнулась и изъ спальни вышла Анна Евграфовна въ шляпѣ, съ чемоданчикомъ въ рукахъ.
— Я уѣзжаю къ тетѣ. Потрудитесь не разыскивать меня—это ничему поможетъ. Приготовьте Гришу ко всему этому. Мнѣ было бы тяжело его видѣть. Прощайте, Бревковъ.
— Анна Евграфовна,—кинулся къ ней Кириллъ.—Неужели вы повѣрили. Мы же шутили!!
Она слабо улыбнулась и покачала головой.
— Не лгите, Бревковъ. Дружба великое дѣло, но за негодяевъ заступаться не слѣдуетъ.
— Анна Евграфовна…
— Прочь!! Довольно.
Она отстранила мужа и вышла изъ комнаты, высоко поднявъ голову (еще 10 минутъ тому назадъ она рѣшила выйти изъ «этого дома» съ «высоко поднятой головой»).
— Чтобъ тебя черти взяли, Бревковъ,—вырвалось у мужа совершенно искренно.—Ты еще что?! Тебѣ еще чего надо?
— Чего?—прищурилась вошедшая Пелагея.—А того, что изверги вы всѣ, кровопійцы. Вамъ бы только вдовью кровь пить, чтобы вдовѣ скорѣе въ могилушку снизойти. Этого вамъ надо!? Да!? Пожалуйте разсчетъ.
— Съ ума ты сошла? Кто твою кровь пьетъ?
— Да ужъ, повѣрьте!.. Посторонніе люди-человѣки замѣчаютъ… Уходили вы меня, чтобъ вамъ ни дна, ни покрышки! Можетъ, мнѣ и жить-то черезъ васъ недѣлька-другая осталась, да чтобъ я молчала?!.. Нѣтъ въ васъ жалости! Какъ же—пожалѣете вы! Посторонній человѣкъ пожалѣетъ—это вѣрно… «блѣдненькая вы, Пелагея Васильевна, скажетъ, хворенькая»… А вамъ—что? Работаетъ на васъ дура—и хорошо. Хы! хы!
Она сѣла на полъ и залилась слезами.
— Вонъ!—закричалъ Терентьевъ.—Вотъ тебѣ деньги, вотъ паспортъ и проваливай. Э… да, ну, васъ всѣхъ къ черту!
Терентьевъ схватилъ шляпу, нахлобучилъ ее на глаза и убѣжалъ. Слышно было, какъ въ передней хлопнула дверь.
Пелагея тоже поднялась съ пола и ушла.
Уходя, поклонилась Кириллу и сказала:
— Балдаримъ покорно, батюшка! Хучь ты вдову пожалѣлъ!
Изумленный Кириллъ почесалъ затылокъ и, бормоча что-то подъ носъ, сталъ прохаживаться по опустѣвшей комнатѣ…
Въ дѣтской послышался шорохъ.
Крадучись, вышелъ маленькій Гриша, увидѣвъ Бревкова, отскочилъ, бросилъ на полъ какую-то бумажку и помчался къ выходу.
— Куда ты?—крикнулъ ему вслѣдъ Бревковъ.
Гриша взвизгнулъ на ходу:
— Убѣгаю! Въ Америку.
Кириллъ поднялъ бумажку и прочелъ:
«Въ смерти моей прошу никого не винить. Виноватъ директоръ Уругваевъ. Уѣзжаю съ Митей Косыхъ въ Америку. Примѣчаніе: не зналъ, какъ начинаются записки, и потому написалъ про смерть. А, вообще, ѣдимъ въ Америку. Ученикъ 2-го класса Григо. Терентьевъ.»
Кириллъ еще минутъ пять бродилъ по пустой квартирѣ. Потомъ ему сдѣлалось жутко.
Онъ одѣлся, вышелъ, заперъ на ключъ наружную дверь и, отдавая ключъ дворнику, сообщилъ ему:
— Терентьевы уѣхали за-границу, а всѣ вещи подарили тебѣ за вѣрную службу. Старайся, Никифоръ!
И пошелъ по улицѣ, усмѣхаясь.
Примечания
править- ↑ «вышелъ самъ Терентьевъ облобызался съ гостемъ» — между «Терентьевъ» и «облобызался» не пропечатался союз «и». — Примѣчаніе редактора Викитеки.