Ихъ больше нѣтъ! Средь горестей земныхъ
Ихъ близость къ намъ была неоцѣнима,
Но голосъ ихъ умолкъ и шагъ затихъ…
Стоѝтъ вдали, жива, неотразима,
Картина дней, когда мы съ ними шли
Путемъ тревогъ къ одной туманной цѣли,
Но всюду мракъ въ той сказочной дали,
Гдѣ взоры ихъ предъ нашими горѣли,
Какъ будто все погибло имъ вослѣдъ
И прошлаго у сердца будто нѣтъ.
Къ чему ихъ помнить? Черствое забвенье
Готовитъ имъ холодный умъ живыхъ;
Напрасное безумно сожалѣнье!
И спитъ любовь, и къ сердцу память ихъ,
Какъ нищій въ домъ, стучится безполезно:
Мы гонимъ прочь назойливыхъ духовъ,
Охваченныхъ таинственною бездной,
Откуда къ намъ не слышно голосовъ…
Но люди есть — пускай они наивны —
Съ той бездною ихъ связи неразрывны.
Тамъ столько лицъ, которыхъ не забыть!
Вотъ силуэтъ исчезнувшей головки…
Когда-бъ сумѣлъ художникъ оживить
Глубокій взоръ, задумчивыя бровки,
И гибкій станъ, и очеркъ юныхъ плечъ,—
Сумѣлъ огнемъ естественнаго свѣта
Ея черты потухшія зажечь —
Не мной однимъ была-бъ она воспѣта,
И межъ иныхъ избранницъ красоты
Плѣняли-бъ міръ небесныя черты.
Но есть и въ томъ для скорби упоенье,
Что у судьбы безжалостна рука;
Что свѣтъ не зналъ о нашемъ сокрушеньи
И не видалъ минутнаго цвѣтка;
Что мы таимъ въ безмолвіи ревнивомъ
Любимыхъ жертвъ святыя имена,
И что она, подъ сумракомъ дождливымъ,
Безъ громкихъ словъ могилѣ предана;
Что мы ушли отъ насыпи холодной
Съ пустымъ умомъ и съ горестью безплодной.
Зато съ тѣхъ поръ: сгрустнется ли когда,
Увижу-ль гробъ на улицахъ столицы,
Иль черныхъ дней наступитъ череда
И влага слезъ ожжетъ мои рѣсницы,
Зайду ли въ храмъ и тихою звѣздой
Во тьмѣ блеснетъ у образа лампада,
Иль вѣчный мракъ мелькнетъ передо мной
Въ тяжелый мигъ душевнаго разлада
И знанье злитъ, а въ сердцѣ вѣры нѣтъ, —
Мнѣ грезится туманный силуэтъ.
См. также одноимённые страницы.