В то время, как пир в избе расходился напропалую, Антон принимал своих гостей. Пришёл Беленький и вызвал его на улицу через Митьку, бывшего на свадьбе гармонистом. Сердце у Антона ёкнуло: ввести Тимошку в избу было рискованно, а угостить надо. Кстати он вспомнил про землянку. Землянка была вырыта на проулке позапрошлым летом, после пожара, и служила летней кухней. Парни направились туда. Вскоре к ним присоединился и дружка, бросивший молодых ради составившейся компании. При помощи сердобольной тётки Марьи Антону удалось раздобыть яиц, солёных огурцов и ещё кое-какой закуски. Дружка принёс бутылку водки. Всё это уставили на опрокинутую кадушку, затопили печку и при слабом, красноватом, прыгающем свете горящих дров тоже запировали.
Тимошка был весел. Пока Антон хлопотал о закуске, он, сидя на чурбаке, каламбурил. Митька, развалясь на связке кудели, сброшенной им с перекладины на пол, тихонько наигрывал на своей наборной гармонике с двумя колокольчиками частушку.
— Наш Антон не тужит об том, что гостей найдут, да по шее накладут, — шутил Тимошка.
— He робей, Тимофей! Давай-ка, выпьем по всей, — вторил ему дружка, опрокидывая стакан себе в рот.
— Ильич, держи-ка! — налил он Антону.
Судорога отвращения пробежала по лицу Антона. Ему не хотелось пить, но он превозмог себя и залпом вылил весь стакан в рот. Водка обожгла внутренности и ударила в голову.
— Вот так-то! — одобрил дружка. — Тимошка засмеялся.
— Ты что морщишься, богатый мужик? — сказал он, подмигивая на Антона. — Чай пора привыкать к горькому-то!...
— А что? — недоумевающе добродушно спросил тот, утирая губы полой поддёвки.
— Что?! Чай скоро сделаешься хозяином, человечьи слёзы будешь пить, да чужим горем заедать. Как отец-то!... Одной рукой ему вино подносят, а другой слёзы свои вытирают...
— Ну, ты уж зря понёс!... — вскинулся на Тимошку дружка, — что людей задевать...
— Я что ж... Я для науки!... — отшучивался Тимошка.
Антон густо покраснел, но не обиделся на Тимошку: не первый раз Беленький укорял его отцом. Он махнул рукой и сказал:
— Э, да что там! Все они такие... отцы-то. Наливай-ка еще слёз-то!
Дружка налил, все выпили и закусили. Беленький свернул цигарку и полез к огню закуривать. Помешав дрова, он выгреб палкой углей. Угли рассыпались по полу, и один попал на связку кудели под Митьку.
— Эй, ты, леший, пожару ещё наделаешь! — сказал, вскочив на ноги, Митька.
— Ничего, Бунтов сгорит — опять тыщу страховки получит — невозмутимо заключил Тимошка, отшвырнув концом сапога уголь и садясь на место. — В земстве достатков много.
— Вы разве тыщу получили страховки-то? — спросил Антона дружка.
— Тыщу.
— То-то и сворочали такой домина!
— Сворочают и два! — сказал Тимошка. — А люди за них плати...
— Как это люди плати? — спросил уже полуобиженно Антон.
— Очень просто... — пояснил Тимошка. — У вас сколько душ?
— Четыре.
— Так, четыре... Твой отец был уполномоченным? Покупал насосы да бочки для стойки?
— Покупал.
— Сколько вышло денег на это?
— Тыща, что ли?... полторы ли?
— Так! Да стойщикам за лето дают девятьсот с лишним. А деньги-то ведь из раскладки... с душ... с земли, значит...
— Ну, так что ж? — спросил Антон, всё еще не догадываясь в чём суть.
— А то ж? — передразнил Тимошка, — я тоже за четыре души плачу, а хоромы-то мои со всем и с потрохом двух красных не стоят... Вы насосами-то своими мой загон заливать будете, али ваши ветрянки, да дранки, да дома тысячные? Нет брат!... Земля — она не горит... Ты построился, застраховался — ну и плати с каждой постройки на пожарную нужду... а ты с меня берёшь?
Антон поник головой. Сколько раз уже Тимошка Беленький разбивал самым беспощадным образом всё то, что он считал за непоколебимую истину... И как такое простое соображение не приходило до сих пор ему в голову?... Они, Бунтовы... заставляют платить бедняков на свои нужды! Срамота...
— Ну, голова! — удивлялся дружка, — в старшинах бы тебе ходить, Белый... только...
— Что только?
— Да, так... Слава идёт про тебя...
Тимошка выпрямился:
— Какая слава? — спросил он строгим голосом.
— Болтают всё... — увиливал дружка.
— Болта-ают!... Сла-ва!... — передразнил Тимошка. — А ты толком говори. Не бойся, не съем: вкусу-то в тебе не больше, чем в щипаной вороне...
— Графа ты подпалил?
— Ну я... так что ж?
— То-то...
— Hy?
— То-то, мол...
Тимошка в гневе начал подёргивать ноздрями.
— Да!.. забыл я сказать тебе, Тимофей, — вступил Антон. — Учитель, Семён Петрович, насчёт этих пожаров господских толковал... Мишанька наш сказывал: себя, говорит, жгут мужики-то. Как только пошли пожары по барским именьям, они, господа-то, съехались в земство на собранье и порешили страховаться на земский счёт... бери, что влезет...
— А в земство всё с нас же идут денежки! — подхватил дружка. — Вот, оно куда дело-то пошло.
Дружка замолк, заметив, как сверкнули у Тимошки глаза. Тимошка тряхнул волосами, как бы отгоняя докучливую мысль, и сказал:
— Ну, будет об этом!.. Митька! — валяй острожную!..
Митька широко развёл гармонию и заиграл.
|
Говорила мне мамаша, |
затянул Тимошка лёгким баритоном;
|
Поведёт тебя конвой, |
вступили дружно остальные, и песня под аккомпанемент гармоники широкой волной понеслась из подземелья наружу.