Сахалин (Дорошевич)/Наряд/ДО
| ← Тюрьма | Сахалинъ (Каторга) — Нарядъ | Тюрьма ночью → |
| Опубл.: 1903. Источникъ: Дорошевичъ В. М. I // Сахалинъ. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1903. — С. 32. |
Тюремная канцелярія. Обстановка обыкновеннаго участка. Темновато и грязно.
Писаря изъ каторжныхъ скрипятъ перьями, пишутъ, переписываютъ безконечныя на Сахалинѣ бумаги: рапорты, отношенія, доношенія, записи, выписи, переписи.
При выходѣ смотрителя тюрьмы, всѣ встаютъ и кланяются.
Старшій надзиратель подаетъ смотрителю готовое уже распредѣленіе на завтра каторжныхъ по работамъ.
— На разгрузку парохода столько-то. На плотничьи работы столько-то. На таску дровъ, бревнотасковъ… Въ мастерскія… Вотъ что, паря, тутъ Иксъ Игрековичъ Дзэтъ просилъ ему людей прислать, огородъ перекопать.
— Людей нѣтъ, ваше высокоблагородіе. Люди всѣ въ расходѣ.
— Ничего. Пошли 6 человѣкъ. Показать ихъ на плотничьихъ работахъ. Да, еще Альфа Омеговна просила ей двоихъ прислать. Отказать невозможно. А тутъ этотъ контроль теперь во все суется: покажи ему учетъ людей. Просто, хоть разорвись! Ну, да ладно, — пошли ей двоихъ, изъ тѣхъ, что на разгрузку назначены…
«Нарядъ» конченъ.
Начинается пріемъ надзирателей.
— Тебѣ что?
— Ивановъ, ваше высокоблагородіе, очень грубитъ. Ты ему слово, онъ тебѣ десять. Ругается, срамитъ!
— Въ карцеръ его. На три дня на хлѣбъ и на воду. Тебѣ?
— Петровъ опять буянитъ.
— Въ карцеръ! Всѣ?
— Такъ точно, всѣ-съ.
— Зови рабочихъ.
Входитъ толпа каторжныхъ, кланяются, останавливаются у двери. Среди нихъ одинъ въ кандалахъ.
— Ты что?
— Подслѣдственный. Приговоръ что ли объявлять звали.
— А! Ступай вонъ къ писарю. Васильевъ, прочитай ему приговоръ.
Писарь встаетъ и наскоро читаетъ, бормочетъ приговоръ.
— Приамурскій областной судъ… Принимая во вниманіе… самовольную отлучку… съ продолженіемъ срока… на 10 лѣтъ! — мелькаютъ слова. — Грамотный?
— Такъ точно, грамотный!
— Распишись.
Кандальный такъ же лѣниво, равнодушно какъ и слушалъ, расписывается въ томъ, что ему прибавили 10 лѣтъ каторги.
Словно не о немъ идетъ и рѣчь.
— Уходить можно? — угрюмо спрашиваетъ кандальный.
— Можешь. Иди.
— Опять убѣжитъ, бестія! — замѣчаетъ смотритель.
По правиламъ каторги, «порядочный» каторжникъ всякій приговоръ долженъ выслушивать спокойно, равнодушно, словно не о немъ идетъ рѣчь. Не показывая ни малѣйшаго волненія. Это считается «хорошимъ тономъ». Въ случаѣ особенно тяжкаго приговора, каторга разрѣшаетъ, пожалуй, выругать судъ. Но всякое «жалостливое» слово вызвало бы презрѣніе у каторги. Вотъ откуда это «равнодушіе» къ приговорамъ. Въ сущности же, эти продленія срока за «отлучки» ихъ сильно волнуютъ и мучатъ, кажутся имъ черезчуръ суровыми и несправедливыми. «3а 7 денъ, — да 10 лѣтъ!» Я самъ видалъ каторжника, только что преспокойно выслушавшаго приговоръ на 15 лѣтъ прибавки. Разговаривая вдвоемъ, безъ свидѣтелей, онъ безъ слезъ говорить не могъ объ этомъ приговорѣ: «Погибшій я теперь человѣкъ! Что жъ мнѣ остается теперь дѣлать? Навѣки ужъ теперь». И столько горя слышалось въ тонѣ «канальи», который и «глазомъ не моргнетъ», слушая приговоръ.
— Тутъ еще приговоръ есть. Ѳедоръ Непомнящій кто?
— Я! — отзывается подслѣповатый мужиченка.
— Ты хлопоталъ объ открытіи родословія?
— Такъ точно.
— Ну, такъ слушай!
Писарь опять начинаетъ бормотать приговоръ.
— Областной судъ… заявленія Ѳедора Непомнящаго… осужденнаго на четыре года за бродяжество… признать его ссыльно-поселенцемъ такимъ-то… принимая во вниманіе несходство примѣтъ… глаза у Ѳедора Непомнящаго значатся голубые… а у ссыльно-поселенца сѣрые… носъ большой… постановилъ отклонить… Слышалъ, отказано?
— Носомъ, стало-быть, не вышелъ? — горько улыбается Непомнящій. — Выходитъ теперь, что и я не я!..
— Грамотный?
— Такъ точно, грамотный. Только по вечерамъ писать не могу. Куриная слѣпота у меня. Меня и сюда-то привели.
— Ну, ладно! Завтра подпишешь! Ступай.
— Стало-быть, опять въ тюрьму?
— Стало-быть!
— Эхъ, Господи! — хочетъ что-то сказать Непомнящій, но удерживается, безнадежно машетъ рукой и медленно, походкой слѣпого, идетъ къ толпѣ каторжныхъ.
Ни на кого ни приговоръ ни восклицаніе не производятъ никакого впечатлѣнія. На каторгѣ «каждому — до себя».
— Вы что? — обращается смотритель къ толпѣ каторжныхъ.
— Срокъ окончили.
— А? На поселеніе выходите? Ну, паря, до свиданья. Желаю вамъ. Смотрите, ведите себя чисто. Не то опять сюда попадете.
— Покорнѣйше благодаримъ! — кланяются покончившіе свой срокъ каторжане.
— Опять половина скоро въ тюрьму попадетъ! — успокоиваетъ меня смотритель. — Тебѣ чего?
Толпа разошлась. Передъ столомъ стоитъ одинъ мужиченка.
— Строкъ кончилъ сегодня, ваше высокоблагородіе. Да не отпущаютъ меня. Съ топоромъ у меня…
— Топоръ у него пропалъ казенный, — объясняетъ старшій надзиратель.
— Пропилъ, паря?
— Никакъ нѣтъ. Я не пью.
— Не пьетъ онъ! — какъ эхо, подтверждаетъ и надзиратель.
— Украли у меня топоръ-отъ.
— Кто же укралъ? Вѣдь знаешь, небось?
Мужиченка чешетъ въ затылкѣ.
— Нешто я могу сказать, кто. Сами знаете, ваше высокоблагородіе, что за это бываетъ, кто говоритъ.
— Вѣдь вотъ народецъ, я вамъ доложу! — со злостью говоритъ смотритель, — воровать другъ у друга — воруютъ, а сказать — не смѣй! Что жъ, братъ, не хочешь говорить, — и сиди, пока казенный топоръ не найдется. Большой срокъ-то у тебя былъ?
— Десять годовъ!
— Позвольте доложить, — вступается кто-то изъ писарей, — деньги тутъ у него есть заработанныя, немного. Вычесть, можетъ, за топоръ можно.
— Такъ точно, есть, есть деньги! — какъ за соломинку утопающій хватается мужиченка.
На лицѣ радость, надежда.
— Ну, ладно! Такъ и быть. Зачтите за топоръ. Освободить его! Ступай, чортъ съ тобой!
— Покорнѣйше благодаримъ, ваше высокоблагородіе!
И «напутствованный» такимъ образомъ мужиченка идетъ «вести новую жизнь».
Его мѣсто передъ столомъ занимаетъ каторжникъ въ изорванномъ бушлатѣ, разорванной рубахѣ, съ подбитой физіономіей.
— Ваше высокоблагородіе! Явите начальническую милость! Не дайте погибнуть! — не говоритъ, а прямо вопіетъ онъ.
— Что съ нимъ такое?
— Опять побили его! — докладываетъ старшій надзиратель.
— Вотъ не угодно ли? — обращается ко мнѣ смотритель. — Что мнѣ съ нимъ дѣлать, — куда ни переведу, вездѣ его бьютъ. Прямо смертнымъ боемъ бьютъ.
— Такъ точно! — подтверждаетъ и надзиратель. — Въ карцеръ, какъ вы изволили приказать, въ общій сажалъ, будто бы за провинность[1]. Не повѣрили, — и тамъ избили. На работы ужъ не гоняю. Того и гляди, — совсѣмъ пришьютъ.
Человѣкъ, заслужившій такую злобу каторги, заподозрѣнъ ею въ томъ, что донесъ, гдѣ скрылись двое бѣглыхъ.
— А полезный человѣкъ былъ! — потихоньку сообщаетъ мнѣ смотритель. — Черезъ него я узнавалъ все, что дѣлается въ тюрьмѣ.
И вотъ теперь этотъ «полезный человѣкъ» стоялъ передъ нами избитый, безпомощный, отчаявшійся въ своей участи.
Каторга его бьетъ. Тѣ, кому онъ былъ полезенъ, — что они могутъ подѣлать съ освирѣпѣвшей, остервенившейся каторгой?
— Наказывай ихъ, пожалуй! А они еще сильнѣе его бить начнутъ. Уходятъ еще совсѣмъ!
— И уходятъ, ваше высокоблагородіе, — тоскливо говоритъ доносчикъ, — безпремѣнно они меня уходятъ.
— Да хоть кто билъ-то тебя, скажи? Зачинщикъ-то кто, по крайней мѣрѣ?
— Помилуйте, ваше высокоблагородіе, — да развѣ я смѣю сказать? Будетъ! Довольно ужъ! Да мнѣ тогда одного дня не жить. Совсѣмъ убьютъ.
— Вотъ видите, вотъ видите! Какіе нравы! Какіе порядки! Что жъ мнѣ дѣлать съ тобой, паря?
— Ваше высокоблагородіе! — и несчастный обнаруживаетъ желаніе кинуться въ ноги.
— Не надо, не надо.
— Переведите меня куда ни на есть отсюда. Хоть въ тайгу, хоть на Охотскій берегъ пошлите. Нѣтъ моей моченьки побои эти неистовые терпѣть. Косточки живой нѣтъ. Лечь, сѣсть не могу. Все у меня отбили. Ваше высокоблагородіе, руки я на себя наложу!
Въ голосѣ его звучитъ отчаяніе, и, дѣйствительно, рѣшимость пойти на все, на что угодно.
Смотритель задумывается.
— Ладно! Отправить его завтра во 2-й участокъ. Дрова изъ тайги будешь таскать.
Это одна изъ самыхъ тяжелыхъ работъ, — но несчастный радъ и ей, какъ празднику, какъ избавленью.
— Покорнѣйше васъ благодарю. Ваше высоко…
— Что еще?
— Дозвольте на эту ночь меня въ карцеръ одиночный посадить! Опять бить будутъ.
— Посадите! — смѣется смотритель.
— Покорнѣйше благодарю.
Вотъ человѣкъ, вотъ положеніе, — когда одиночный карцеръ, пугало каторги, и то кажется раемъ.
— Все?
— Такъ точно, все.
— Ну, теперь идемте въ тюрьму, на перекличку, молитву, — да и спать! Поздно сегодня люди спать лягутъ съ этой разгрузкой парохода! — глядитъ смотритель на часы. — Одиннадцать. А завтра въ четыре часа утра прошу на раскомандировку.
Примѣчанія
править- ↑ Это дѣлается часто; доносчиковъ, «для отвода глазъ», подвергаютъ наказанію, будто онъ въ немилости у смотрителя. Часто доносчики, заподозрѣнные каторгой, просятъ даже, чтобы ихъ подвергли тѣлесному наказанію, «а то убьютъ».