Сахалин (Дорошевич)/«Исправился»
| ← Карцеры | Сахалин (Каторга) — «Исправился» | Два одессита → |
| Опубл.: 1903. Источник: Новодворский В., Дорошевич В. Коронка в пиках до валета. Каторга. — СПб.: Санта, 1994. — 20 000 экз. — ISBN 5-87243-010-8. |
— Хе-хе! Это — человек, которого лишили невинности, — сказал мне о нём один из сахалинских чиновников.
Человек, с которым случилось это странное происшествие, — Балад-Адаш, горец, осуждённый за убийство.
Человек феноменальной силы, вероятно, когда-то такой же отваги, решительный и гордый.
Он был «нетерпим на каторге».
Он не отказывался работать, но если ему или кому-нибудь из его товарищей назначали работу «не по правилам», он протестовал тем, что бросал работать.
Он был вежлив и почтителен, но, если его ругали, он повёртывался и уходил.
Если ему делали замечание «зря, не за дело», он возражал.
— Ему слово, а он — десять.
Он был прямо помешан на справедливости. И водворял её всюду, как мог.
— Словно не мы его, а он нас исправлять сюда приехал! — обиженно рассказывал мне о нём чиновник.
К тому же «пороться» за свои дерзости Балад-Адаш не давался.
— Его на «кобылу» класть, а он драться. «Не позволяем меня розгам трогать! Себе, другим, каким попало, резать будем! Не трогай лучше!» — кричит. Что с ним поделаешь?!
— Связать бы да выдрать хорошенько! — перебил кто-то, присутствовавший при разговоре.
— Покорнейше благодарю. Сегодня его свяжешь и выдерешь, а завтра он тебе нож в бок. С этими кавказцами шутки плохи.
В это время на Корсаковский округ налетел, — именно не приехал, а налетел, — новый смотритель поселений Бестужев.
Человек вида энергичного, силы колоссальной, нрава крутого, образа мыслей решительного: «Какие там суды? В морду, — да и всё».
К нему-то и отправили для «укрощения» Балад-Адаша.
Отправили с ответственным предупреждением, что это за экземпляр.
Весь округ ждал.
— Что выйдет?
Но пусть об этом рассказывает сам энергичный смотритель.
— Выхожу из канцелярии. Смотрю, стоит среди арестантов тип этакий. Поза свободная, взгляд смелый, дерзкий. Глядит, шапки не ломает[1]. И все, сколько здесь было народу, уставились: «Что, мол, будет? Кто кого?» Самолюбие заговорило. Подхожу. «Ты что, мол, такой сякой, шапки не снимаешь? А? Шапку долой!» Да как развернусь, — с ног!
Балад-Адаш моментально вскочил с земли, «осатанел», кинулся на смотрителя: «Ты драться?»
Я развернулся — два. С ног долой, кровь, без чувств унесли.
Поединок был кончен. Балад-Адаш укрощён.
— Думали потом, что он его зарежет. Нет, ничего, обошёлся, — рассказывали мне другие чиновники.
— Плакал Баладка в те поры шибко. Сколько ден ни с кем не говорил. Молчал, — рассказывали мне арестанты.
Я видел Балад-Адаша. Познакомился с ним.
Балад-Адаш, действительно, исправился.
Его можно ругать, бить. Он даётся сечь, сколько угодно, и ему частенько приходится испытывать это удовольствие: пьяница, вор, лгун, мошенник, доносчик; нет гадости, гнусности, на которую не был бы способен этот «потерявший невинность» человек.
Лентяй, — только и старается, как бы свалить свою работу на других.
Он пользуется презрением всей каторги и принадлежит к «хамам» — людям совсем уж без всякой совести, самому презренному классу даже среди этих «подонков человечества».
Я спрашивал его, между прочим, и об «укрощении».
Балад-Адаш чуть-чуть было нахмурился, но сейчас же улыбнулся во весь рот, словно вспоминая о чём-то очень курьёзном, и сказал, махнув рукой:
— Сильно мене мордам бил! Шибко бил!
Таков Балад-Адаш и его исправление.
Примечания
править- ↑ Балад-Адаш знал, что его прислали для «укрощения».