Горки, пригорки, холмы да поля, дальше—мелкій лѣсокъ. За лѣскомъ, правѣй, вьется, журчитъ въ песчаныхъ берегахъ рѣчка Потатуйка, лѣвѣе—опять холмы, опять поля. Тутъ, между двухъ холмовъ, точно между двухъ верблюжьихъ горбовъ, прижались плотно дружка къ дружкѣ десятка два крестьянскихъ избъ; это—деревня Потатуйка.
Зналъ я когда-то въ деревнѣ Потатуйкѣ древняго старца Власьича. Доброй души былъ старикъ, высокій, сухощавый, волосомъ бѣлъ; шея, руки, лицо въ морщинахъ: глаза голубые, ясные; рѣчь тихая, мягкая, неспѣшная. Лѣтъ пятнадцать тому назадъ онъ былъ уже сильно ветхъ, а безъ труда—ни минуты; по зимамъ и дремлетъ, а лапоть ковыряетъ; лѣтомъ еле ногами двигаетъ, а на рѣку рыбу удить плетется. Сядетъ на песчаномъ бугоркѣ подъ кустомъ, чтобы не очень его пекло, закинетъ удочку, щурится, нѣтъ-нѣтъ, а краснопераго окунька выброситъ на берегъ, да и на куканъ[1].
И вотъ въ одно лѣто съ Власьичемъ случилась исторія на рыбной ловлѣ.
Сидитъ старый на берегу, подъ любимымъ кустикомъ, сидитъ часъ, другой, посадилъ ужъ на куканъ штукъ шесть окуньковъ, два-три щетинистыхъ ерша, пополдничалъ, покрестясь, хлѣбцемъ съ водицей, подумалъ-подумалъ: «Не поплестись ли домой? Нѣтъ, можетъ-быть, къ вечеру еще какой пятокъ окуней или ершей наловлю.. потѣшу внучатъ,—пускай радуются да ѣдятъ уху на здоровье»…
И поднялся было старый, да опять насадилъ червяка, закинулъ удочку на Ѳенино счастье (внучка у него пятилѣтка, Ѳеня) и присѣлъ. Присѣлъ, повѣяло вѣтеркомъ, а дрема тутъ какъ тутъ, точно напѣваетъ: «Спи-засни… спи-засни!» Заклевалъ старый Власьичъ носомъ и заснулъ; пошли у него хорошіе сны… Въ эту-то минуту изъ мелкихъ кустовъ шмыгъ-шмыгъ,—тихо выплыла лиса. Лису охватилъ яркій солнечный свѣтъ; она щуритъ глаза, вертитъ пушистымъ хвостомъ направо, налѣво, обнюхиваетъ… Томитъ лису жажда; лиса—къ рѣкѣ, лакаетъ чистую воду, а сама думаетъ: «Ахъ, какъ хорошо! Ахъ, какъ хорошо… какъ пріятно!» Напилась, смотритъ въ воду—вода прозрачная!—видно песчаное дно, бугорки, ямки, камешки, маленькія плотички играютъ весело: вильнутъ хвостомъ и дальше, точно манятъ лису къ себѣ. Лиса задумалась: «Ай и вправду половить рыбки?… Рыбный столъ—вкусный тоже столъ»… Лиса побрела вблизи берега, лапкой хвать да хвать плотичку, а плотичка отъ нея въ сторону да въ сторону; лиса впередъ… «Ба! Вотъ рыбка покрупнѣе», думаетъ лиса и играетъ лапкой съ окуньками Власьича; окуньки вертятся около нея, ерши топорщатся, а далеко не отплываютъ… «Чудно что-то!—удивляется лиса и начинаетъ обхаживать кругомъ.—Нѣтъ ли тутъ,—думаетъ,—какой-нибудь человѣчьей хитрости, какъ бы въ бѣду не попасть!..»
Оглянулась по сторонамъ, видитъ—дремлетъ на берегу старикъ… Лиса бросилась дальше, остановилась, облизываетъ губы языкомъ,—разлакомила ее живая рыбка… И охота половить—и страхъ беретъ. Подумала-подумала, прилегла, глаза прикрыла, лежитъ,—не дышитъ, минута,—и поползла тихонько, помалехоньку, ближе да ближе, ползетъ, а въ старика зорко всматривается… «Спитъ… старъ… Старъ, что малъ, не опасенъ… Будь—что будетъ! Ножки рѣзвыя не выдадутъ,—улизну отъ стараго, не догонитъ!» И вотъ лиса опять у кукана, присѣла, хвать-хвать лапкой, еще; еще; поиграла съ окуньками, нащупала лапой бечеву, добралась къ берегу до палки, палку въ зубы, рыбу на спину и понеслась по берегу; бѣжитъ, бѣжитъ да нѣтъ-нѣтъ на стараго и оглянется… А старый—«хръ-хръ!»—храпитъ и хорошіе сны видитъ…
Бѣжитъ лиса по берегу, бѣжитъ-спѣшитъ, а навстрѣчу ей—мальчонка, Сенюшка, внучекъ Власьича; онъ шелъ дѣда провѣдать, увидалъ лису съ рыбой, бросился за ней, лиса набавила шагу да въ кусты,—и поминай какъ звали!
— Дѣдъ, дѣдъ!..—бѣжитъ, кричитъ Сеня.—Смотри, твою рыбу лиса словила!
Очнулся Власьичъ. — А-а! Что-о?
— Рыбу твою, говорю, лиса утащила!
— Ай-яй, ахъ-ахъ! Гдѣ куканъ? Не ты ль, Сенюшка, пошутилъ надъ старымъ?
— Нѣтъ, дѣдынька, не я… Наловилъ ты рыбки-то на уху лисѣ… Она, поди, тебя съ лисенятками-то благодаритъ теперь…
— Что дѣлать! Что дѣлать! Сдремнулъ я малость, внучекъ, сплоховалъ… Старъ, слабъ сталъ… дрема одолѣваетъ… И хотѣлъ вѣдь домой брести, да корысть взяла, больше, вишь, хотѣлъ наловить, а и того вонъ лишился, что было… Ну, да Богъ съ ней… И ей, лисѣ-то, тоже ино время рыбкой надо полакомится… Мы еще, живы будемъ, наловимъ, въ рѣкѣ-то много рыбки, а ей она въ диковинку… Пускай поживится!..
И въ глазахъ и на лицѣ у Власьича засвѣтилась добрая улыбка; въ его глазахъ постоянно свѣтилась улыбка.
— Какъ же, дѣда,—шутилъ Сеня,—лиса изъ твоей рыбки уху-то варить будетъ? Вѣдь въ норѣ-то, поди, она ни печки, ни котелка, ни воды, ни огня про этотъ случай не заготовила.
— Уху какъ будетъ варить? А зачѣмъ ей уха? Она рыбку-то, милый, чудесно и живенькую съѣстъ.
— Ты говоришь, дѣда, ершей наловилъ? Ершъ-то колючъ, подавится она ершомъ-то… подниметъ ершъ щетину, ей съ нимъ и не справиться!
— Не бойся, касатый, не тотъ звѣрь лиса, не такъ она проста,—она и ершомъ не подавится! Умный это звѣрь… Что глазъ, что смѣтка, что сноровка,—хитрѣй, лукавѣй его не найдешь… Что ей ершъ! Человѣка провела, такъ съ ершомъ справится! Ну, внучекъ, собирай снасти-то да съ Богомъ, со Христомъ и ко дворамъ пойдемъ… Велика премудрость Божія! И твари разумъ далъ Господь, чтобы, значитъ, и она питалась, и дѣточекъ могла вырастить да выучить, и отъ напастей схорониться… Великъ міръ Божій, и про всѣхъ Онъ, Милостивый, въ немъ мѣсто припасъ и всѣмъ указалъ, какъ питаться!..