Да, это был столбик его собственной кровати. И комната была его собственная. Лучше же всего, радостнее всего было то, что будущее тоже принадлежало ему — он мог искупить свое прошлое.
— Я буду жить прошлым, настоящим и будущим! — повторял Скрудж, слезая с кровати. — В моей душе всегда будет живо воспоминание о всех трех духах. О, Яков Марли! Да будут благословенны Небо и Рождество! Я произношу это на коленях, старый Марли, на коленях!
Он был так взволнован и возбужден желанием поскорее осуществить на деле свои добрые намерения, что его голос почти отказался повиноваться ему. Лицо его было мокро от слез, — ведь он так горько плакал во время борьбы с духом.
— Они целы! — вскричал Скрудж, хватаясь за одну из занавесок кровати. — Всё цело — я их увижу, — всего того, что могло быть, не будет! Я верю в это!
Он хотел одеться, но надевал платье наизнанку, чуть не разрывал его, забывал, где что положил, — проделывал всякие дикие штуки.
— Я не знаю, что делать! — вскричал Скрудж, смеясь и плача, возясь со своими чулками, точно Лаокоон со змеями. — Я легок, как перо, счастлив, как ангел, весел, как школьник! Голова кружится, как у пьяного. С радостью всех! С праздником! Счастливого Нового года всему миру! Ура! Ура!
Вбежав вприпрыжку в приемную, он остановился, совершенно запыхавшись.
— Вот и кастрюлька с овсянкой! — вскричал он, вертясь перед камином. — Вот дверь, через которую вошел дух Якова Марли! Вот окно, в которое я смотрел на реющих духов. Всё как и должно быть, всё, что было, — было. Ха, ха, ха!
Он смеялся, — и для человека, который не смеялся столько лет, этот смех был великолепен, чудесен. Он служил предвестником чистой, непрерывной радости.
— Но какое число сегодня? — сказал Скрудж. — Долго ли я был среди духов? Не знаю, не знаю ничего. Я точно младенец. Да ничего, это не беда! Пусть лучше я буду младенцем! Ура! Ура! Ура!
Громкий, веселый перезвон церковных колоколов, — такой, которого он никогда не слыхал раньше, вывел его из восторженного состояния. Бим, бом, бам. Дон, динь, дон! Бим, бом, бам. О, радость, радость!
Подбежав к окну, он открыл его и высунул голову. Ни тумана, ни мглы! Ярко, светло, радостно, весело, бодро и холодно! Мороз, от которого играет кровь! Золотой блеск солнца! Безоблачное небо, свежий сладкий воздух, веселые колокола! Как дивно хорошо! Как великолепно всё!
— Какой день сегодня? — воскликнул Скрудж, обращаясь к мальчику в праздничном костюме, который зазевался, глядя на него.
— Что? — спросил сильно удивленный мальчик.
— Какой у нас сегодня день, мой друг? — спросил Скрудж.
— Сегодня? — ответил мальчик. — Вот тебе раз! Рождество, конечно!
— Рождество! — сказал Скрудж самому себе. — Значит, я не пропустил его. Духи всё сделали в одну ночь. Они всё могут, всё, что захотят. Разумеется, всё. Ура, дорогой друг.
— Ура! — отозвался мальчик.
— Знаешь ли ты лавку, на соседней улице на углу, где торгуют битой птицей? — спросил Скрудж.
— Еще бы не знать! — ответил мальчик.
— Умник! — сказал Скрудж. — Замечательный мальчик! Так вот, не знаешь ли ты, продана или нет индейка, висевшая вчера там, — та, что получила приз на выставке? Не маленькая индейка, а большая, самая большая?
— Это та, что с меня величиной? — спросил мальчик.
— Какой удивительный ребенок! — сказал Скрудж. — Приятно говорить с ним! Да, именно та, дружок!
— Нет, еще не продана, — сказал мальчик.
— Да? — воскликнул Скрудж. — Ну, так ступай и купи ее.
— Вы шутите?
— Нет-нет, — сказал Скрудж. — Нисколько. Ступай и купи ее. И, скажи, чтобы ее доставили сюда, а там я скажу, куда ее отнести. Вернись сюда вместе с приказчиком, который понесет индейку. За работу получишь шиллинг. Если же вернешься раньше, чем через пять минут, я дам тебе полкроны.
Мальчик полетел, как стрела из лука, да с такой быстротой, с которой не пустил бы ее и самый искусный стрелок.
— Я пошлю ее Бобу Крэтчиту, — прошептал Скрудж, потирая руки и разражаясь смехом.
— И он так и не узнает, кто ее прислал. Она вдвое больше Тайни-Тима. Джо Миллер никогда бы не придумал подобной штуки — послать Бобу индейку!
Почерк, которым он писал адрес, был нетверд. Написав кое-как, Скрудж спустился вниз по лестнице, чтобы открыть дверь и встретить лавочника. Ожидая его, он остановился. Молоток попался ему на глаза.
— Всю жизнь буду любить его! — воскликнул Скрудж, потрепав его. — А прежде я почти не замечал его. Какое честное выражение лица! Удивительный молоток! А вот и индейка! Ура! Как поживаете? С праздником!
Ну, и индейка! Вряд ли эта птица могла стоять на ногах? Они мгновенно переломились бы, как сургучные палки!
— Да, ее невозможно будет отнести в Камден-Таун! — воскликнул Скрудж. — Придется нанять извозчика.
Со смехом говорил он это, со смехом платил за индейку, со смехом отдал деньги извозчику, со смехом наградил мальчика — и всё это кончилось таким припадком хохота, что он был принужден сесть на стул, едва переводя дух, хохоча до слез, до колик.
Выбриться теперь, когда так сильно дрожали руки, было нелегко: бритье требует внимания даже и тогда, когда вы совершенно спокойны. Ну, да и то не беда — если он сбреет кончик носа, можно будет наложить кусочек липкого пластыря, и дело в шляпе!
Одевшись в самое лучшее платье, Скрудж вышел, наконец, на улицу. Толпа народа сновала так же, как и во время его скитаний с духом нынешнего Рождества. Заложив руки назад, Скрудж с радостной улыбкой смотрел на каждого. Выражение его лица было так приветливо, что трое добродушных прохожих сказали ему: «Доброго утра, сэр! С праздником!» — и впоследствии Скрудж часто говорил, что из всего, что он когда-либо слышал, это было самое радостное.
Сделав несколько шагов, он встретился с пожилым представительным господином, приходившим вчера в его контору и сказавшим ему: «Скрудж и Марли, не так ли?» — и что-то кольнуло его в сердце, когда он подумал, как-то взглянет он на него. Всё же он отлично знал теперь, что́ надо делать, и прямо подошел к нему.
— Дорогой сэр, — сказал Скрудж, ускоряя шаги и беря господина под руку. — Как поживаете? Полагаю, что вы поработали успешно. Как это хорошо с вашей стороны. Поздравляю вас с праздником!
— Мистер Скрудж?
— Да, — ответил Скрудж. — Меня зовут Скруджем, но я боюсь, что это неприятно вам. Позвольте попросить у вас извинения. Будьте так добры… — И тут Скрудж шепнул ему что-то на ухо.
— Боже мой! — воскликнул господин, с трудом переводя дух. — Вы не шутите, дорогой Скрудж?
— Нет, нет, — сказал Скрудж. — И ни полушки менее! За мной много долгов, с которыми я и хочу теперь расплатиться. Прошу вас!
— Дорогой сэр! — сказал господин, пожимая ему руку. — Не знаю, как и благодарить вас за такую щедрость.
— Ни слова больше, пожалуйста, — быстро возразил Скрудж. — Не откажитесь навестить меня. Навестите? Да?
— С удовольствием! — воскликнул господин и таким тоном, что было ясно, что он исполнит свое обещание.
— Благодарю вас, — сказал Скрудж. — Я многим обязан вам. Бесконечно благодарен вам.
Он зашел в церковь, а затем бродил по улицам, присматриваясь к людям, торопливо сновавшим взад и вперед, заговаривал с нищими, ласково гладил по голове детей, заглядывал в кухни и в окна домов, — и всё это доставляло ему радость. Ему и во сне не снилось, что подобная прогулка могла доставить столько радости! В полдень он направился к дому своего племянника.
Но прежде чем он отважился постучать и войти, он раз двенадцать прошел мимо двери. Наконец, стремительно схватился за молоток.
— Дома ли хозяин, милая? — сказал он горничной! — Какая вы славная! Просто прелесть!
— Дома, сэр.
— А где, милая моя?
— Он в столовой, сэр, вместе с барыней. Я провожу вас, если вам угодно.
— Благодарю. Он знает меня, — сказал Скрудж, берясь за дверь в столовую.
Он тихо отворил и украдкой заглянул в комнату. Хозяева осматривали обеденный стол, накрытый очень парадно, ибо ведь молодые в этом отношении очень взыскательны, очень любят, чтобы всё было как у людей.
— Фред, — сказал Скрудж.
Батюшки мои, как вздрогнула при этих словах его племянница. Он совершенно забыл, что она сидела в углу, поставив ноги на скамейку, иначе он не сказал бы этого.
— С нами крестная сила! — воскликнул и Фред. — Кто это?
— Это я. Твой дядя Скрудж. Я пришел обедать. Можно войти, Фред?
Можно ли войти! Ему чуть не оторвали руку! Не прошло и пяти минут, как Скрудж почувствовал себя уже совсем как дома. Нельзя было и представить более радушного приема. И племянница не отставала в любезности от мужа. Да не менее любезны были и пришедшие вслед за Скруджем Топпер и полная девушка, сестра племянницы, не менее любезны были и все остальные гости. Какая славная составилась компания! Какие затеялись игры! Какая царила радость, какое единодушие!
На следующее утро Скрудж рано пришел в свою контору. О, да, ранехонько! Непременно надо было придти раньше Боба Крэтчита и уличить его в опоздании. Этого он хотел больше всего — и так оно вышло. Да. Часы пробили девять. Боба нет. Прошло еще четверть часа. Боба нет. Он опоздал на целых восемнадцать с половиной минут! Скрудж сидел, широко растворив дверь, чтобы видеть, как войдет Боб в свою каморку.
Прежде чем отворить дверь, Боб снял шляпу, а затем и шарф. В одно мгновение он был на своем стуле и заскрипел пером с необыкновенной поспешностью.
— Гм! — проворчал Скрудж, стараясь придать своему голосу обычный тон. — Что значит, что вы являетесь в такую пору?
— Я очень огорчен, сэр, — сказал Боб. — Я опоздал.
— Опоздал? Я думаю! Потрудитесь пожаловать сюда, сэр. Прошу вас!
— Это случается только раз в год, — сказал Боб, выходя из каморки. — Этого не повторится больше. Вчера я немного засиделся, сэр.
— А я, мой друг, хочу сказать вам следующее, — сказал Скрудж. — Я не могу более терпеть этого. А потому, — продолжал он, соскакивая со стула и давая Бобу такой толчок в грудь, что тот отшатнулся назад, в свою каморку, — я прибавляю вам жалования!
Боб задрожал и сунулся к столу, к линейке. У него мелькнула мысль ударить ею Скруджа, схватить его, позвать на помощь народ со двора и отправить его в сумасшедший дом.
— С праздником! С радостью, Боб! — сказал Скрудж с серьезностью, не допускавшей ни малейшего сомнения, и потрепал его по плечу. — С праздником, дорогой мой, но не таким, какие я устраивал вам раньше: я прибавлю вам жалованья и постараюсь помочь вашей бедной семье. Об этом мы еще поговорим сегодня после обеда за чашкой дымящегося пунша. Прибавьте огня и купите другой ящик для угля. И не медля, Боб Крэтчит, не медля ни минуты!
Скрудж сдержал свое слово. Он сделал гораздо более того, что обещал. Для Тайни-Тима, который остался жив, он стал вторым отцом.
Он сделался совершенно другим — добрым другом, добрым хозяином и добрым человеком, таким добрым, которого вряд ли знал какой-либо добрый старый город в доброе старое время.
Некоторые смеялись, видя эту перемену, но он мало обращал на них внимания: он был достаточно мудр и знал, что есть немало людей на земле, осмеивающих вначале всё хорошее. Знал, что такие люди всё равно будут смеяться, и думал, что пусть лучше смеются они на здоровье, чем плачут. С него было достаточно и того, что у него самого было радостно и легко на душе.
Больше он уже не встречался с духами, но всю свою последующую жизнь помнил о них. Про него говорили, что он, как никто, встречает праздник Рождества. И хорошо, если бы так говорили о каждом из нас, да, о каждом из нас! И да благословит господь каждого из нас, как говорил Тайни-Тим.
