Стоитъ на берегу Фонтанки небольшая кучка обывателей и, глядя вдаль, на мостъ, запруженный черной толпою, разсуждаетъ спокойно, равнодушно:
— Воровъ топятъ.
— Много поймали?
— Говорятъ — трехъ.
— Одного, молоденькаго, забили.
— До смерти?
— А то какъ же?
— Ихъ обязательно надо до смерти бить, а то — житья не будетъ отъ нихъ…
Солидный, сѣдой человѣкъ, краснолицый и чѣмъ то похожій на мясника, уверенно говоритъ:
— Теперь — суда нѣтъ, значитъ, должны мы сами себя судить…
Какой-то остроглазый, потертый человѣкъ спрашиваетъ:
— А не очень ли просто это, — если сами себя?
Сѣдой отвѣчаетъ лѣниво и не взглянувъ на него:
— Проще — лучше. Скорѣй, главное.
— Чу, воетъ!
Толпа замолчала, вслушиваясь. Издали, съ рѣки, доносится дикій, тоскливый крикъ.
Уничтоживъ именемъ пролетаріата старые суды, гг. народные комиссары этимъ самымъ укрѣпили въ сознаніи «улицы» ея право на «самосудъ», — звѣриное право. И раньше, до революціи, наша улица любила бить, предаваясь этому мерзкому «спорту» съ наслажденіемъ. Нигдѣ человѣка не бьютъ такъ часто, съ такимъ усердіемъ и радостью, какъ у насъ, на Руси. «Дать въ морду», «подъ душу», «подъ микитки», «подъ девятое ребро», «намылить шею», «накостылять затылокъ», «пустить изъ носу юшку» — все это наши русскія милыя забавы. Этимъ — хвастаются. Люди слишкомъ привыкли къ тому, что ихъ «съ измала походя бьютъ», — бьютъ родители, хозяева, била полиція.
И вотъ теперь этимъ людямъ, воспитаннымъ истязаніями, какъ бы дано право свободно истязать другъ друга. Они пользуются своимъ «правомъ» съ явнымъ сладострастіемъ, съ невѣроятной жестокостью. Уличные «самосуды» стали ежедневнымъ «бытовымъ явленіемъ», и надо помнить, что каждый изъ нихъ все болѣе и болѣе расширяетъ, углубляетъ тупую, болѣзненную жестокость толпы.
Рабочій Костинъ попытался защитить избиваемыхъ, — его тоже убили. Нѣтъ сомнѣнія, что изобьютъ всякаго, кто решится протестовать противъ «самосуда» улицы.
Нужно ли говорить о томъ, что «самосуды» никого не устрашаютъ, что уличные грабежи и воровство становятся все нахальнѣе?
Но самое страшное и подлое въ томъ, что растетъ жестокость улицы, а вина за это будетъ возложена на голову рабочаго класса, вѣдь, неизбѣжно скажутъ, что «правительство рабочихъ распустило звѣриные инстинкты темной уличной массы». Никто не упомянетъ о томъ, какъ страшно болитъ сердце честнаго и сознательнаго рабочаго отъ всѣхъ этихъ «самосудовъ», отъ всего хаоса расхлябавшейся жизни.
Я не знаю, что можно предпринять для борьбы съ отвратительнымъ явленіемъ уличныхъ кровавыхъ расправъ, но народные комиссары должны немедля предпринять что-то очень рѣшительное. Вѣдь не могутъ же они не сознавать, что отвѣтственность за кровь, проливаемую озвѣрѣвшей улицей падаетъ и на нихъ, и на классъ, интересы котораго они пытаются осуществить. Эта кровь грязнитъ знамена пролетаріата, она пачкаетъ его честь, убиваетъ его соціальный идеализмъ.
Больше, чѣмъ кто-либо, рабочій понимаетъ, что воровство, грабежъ, корыстное убійство, все это глубокія язвы соціальнаго строя, онъ понимаетъ, что люди не родятся убійцами и ворами, — а дѣлаются ими. И какъ это само собою разумѣется, — сознательный рабочій долженъ съ особенной силой бороться противъ «самосуда» улицы надъ людьми, которыхъ нужда гонитъ къ преступленію противъ «священнаго института собственности».
