[418]
— Теперь я начну!—заявилъ вѣтеръ.
— Нѣтъ, ужъ, позвольте!—сказалъ дождь.—Теперь мой чередъ! Довольно вы стояли на углу, да выли, что было мочи!
— Такъ вотъ ваше спасибо за то, что я въ честь васъ вывертывалъ, да ломалъ зонтики тѣхъ господъ, что не желали имѣть съ вами дѣла!
— Слово за мною!—сказалъ солнечный лучъ.—Смирно!
И это было сказано съ такимъ блескомъ и величіемъ, что вѣтеръ сейчасъ же растянулся во всю длину. Но дождь все еще не хотѣлъ уняться, теребилъ вѣтеръ и говорилъ:
— Неужели мы это потерпимъ? Онъ вѣчно прорвется впередъ, этотъ господинъ! Не станемъ его слушать! Вотъ еще, очень нужно!
А солнечный лучъ началъ:
— Пролеталъ надъ бурнымъ моремъ лебедь; перья его блестѣли, словно золотыя; одно перо выпало и упало на большой торговый корабль, скользившій по морю на всѣхъ парусахъ. Перо запуталось въ курчавыхъ волосахъ молодого человѣка, надсмотрщика за товарами. Перо птицы счастья коснулось его чела, превратилось въ его рукѣ въ писчее перо, и онъ вскорѣ сталъ богатымъ купцомъ, которому ничего не стоило купить себѣ
[419]золотыя шпоры, смѣнять бочку золота на дворянскій щитъ. Я самъ сверкалъ на этомъ щитѣ!—прибавилъ солнечный лучъ.
— Пролеталъ лебедь и надъ зеленымъ лугомъ; въ тѣни стараго одинокаго дерева лежалъ пастушокъ, семилѣтній мальчуганъ, и посматривалъ на своихъ овецъ. Лебедь поцѣловалъ на лету одинъ изъ листьевъ дерева, листъ упалъ въ руку пастушка, и изъ одного листка сдѣлалось три, десять, цѣлая книжка! Мальчикъ читалъ въ ней о чудесахъ природы, о родномъ языкѣ, о вѣрѣ и знаніи, а ложась спать, пряталъ ее себѣ подъ голову, чтобы не позабыть прочитаннаго. И вотъ, книжка та привела его сначала на школьную скамью, а затѣмъ и на каѳедру науки. Я прочелъ его имя среди именъ ученыхъ!—добавилъ солнечный лучъ.
— Лебедь полетѣлъ въ чащу лѣса и спустился отдохнуть на тихое, темное лѣсное озеро, поросшее кувшинками; на берегу росли тростникъ, лѣсныя яблони, а въ ихъ вѣтвяхъ куковала кукушка, ворковали лѣсные голуби.
Бѣдная женщина собирала здѣсь хворостъ; на спинѣ у нея была цѣлая вязанка, у груди же лежалъ маленькій ребенокъ. Она увидала золотого лебедя, лебедя счастья, который вылетѣлъ изъ тростника. Но что же такое блестѣло тамъ? Золотое яйцо! Женщина положила его за пазуху, и яйцо согрѣлось, въ немъ зашевелилось живое существо. Оно уже стучало носикомъ въ скорлупку, а женщина-то думала, что это бьется ея собственное сердце.
Придя домой, въ свою бѣдную хижину, она вынула золотое яйцо. „Тикъ-тикъ!“ слышалось изъ него, точно яйцо было золотыми часами, но это было настоящее яйцо, и въ немъ билась жизнь. Вотъ скорлупка треснула, и изъ яйца высунулъ головку маленькій лебедь, покрытый золотымъ пушкомъ. На шейкѣ у него было четыре золотыхъ кольца, и такъ какъ у женщины было еще трое сыновей, кромѣ того, который былъ съ нею въ лѣсу, то она сразу догадалась, что кольца эти предназначались ея дѣтямъ. Только что она сняла кольца—золотой птенецъ улетѣлъ.
Женщина перецѣловала кольца, дала каждому ребенку поцѣловать свое кольцо, приложила ихъ къ сердцу каждаго и затѣмъ надѣла на пальчики дѣтей.
— Я видѣлъ все это!—прибавилъ солнечный лучъ.—Видѣлъ и то, что изъ этого вышло.
Одинъ изъ мальчиковъ копался въ глинѣ, взялъ комокъ глины,
[420]началъ мять его между пальцами, и вышла статуя Язона, добывшаго золотое руно.
Другой мальчуганъ сейчасъ же побѣжалъ на лугъ, поросшій чудными, пестрыми цвѣтами, набралъ тамъ цѣлую горсть цвѣтовъ, крѣпко стиснулъ ихъ въ рученкѣ, и цвѣточные соки брызнули ему прямо въ глаза, омочили его золотое кольцо… Въ мозгу мальчика что-то зашевелилось, въ рукахъ тоже, и, нѣсколько лѣтъ спустя, въ большомъ городѣ заговорили о новомъ великомъ живописцѣ.
Третій мальчуганъ такъ крѣпко стиснулъ свое кольцо зубами, что оно издало звукъ, отголосокъ того, что таилось въ сердцѣ мальчугана, и съ тѣхъ поръ чувства и думы его стали выливаться въ звукахъ, подниматься къ небу, какъ поющіе лебеди, погружаться въ бездны мысли, какъ лебеди погружаются въ глубокія озера. Мальчикъ сталъ композиторомъ; каждая страна можетъ считать его своимъ.
Четвертый же мальчикъ былъ заморышъ, и на языкѣ у него, какъ говорили, сидѣлъ типунъ; его надо было угощать масломъ съ перцемъ, какъ больныхъ цыплятъ, да хорошими трепками, ну, его и угощали! Я же далъ ему свой солнечный поцѣлуй!—сказалъ солнечный лучъ.—Да не одинъ, а десять! Мальчикъ былъ поэтическою натурой, и его то дарили поцѣлуями, то угощали щелчками, но онъ все-таки владѣлъ кольцомъ счастья, даннымъ ему золотымъ лебедемъ, и мысли его взлетали къ небу золотыми бабочками, а бабочка—символъ безсмертія!
— Длинная исторія!—сказалъ вѣтеръ.
— И скучная!—прибавилъ дождь.—Подуй на меня, я въ себя придти не могу!
И вѣтеръ принялся дуть, а солнечный лучъ продолжалъ:
— Лебедь счастья пролеталъ и надъ глубокимъ заливомъ, гдѣ рыбаки закидывали сѣти. Бѣднѣйшій изъ рыбаковъ собирался жениться и женился.
Лебедь же принесъ ему кусокъ янтаря. Янтарь притягиваетъ, и этотъ кусокъ притянулъ сердца къ дому рыбака. Янтарь—чудеснѣйшее благовонное куреніе, и изъ дома рыбака стало исходить благоуханіе, какъ изъ храма; это было благоуханіе самой природы Божьей! Бѣдная чета наслаждалась семейнымъ счастьемъ, была довольна своею скромною домашнею обстановкой, и вся жизнь ея прошла какъ одинъ солнечный день!
[421]
— Не пора-ли прервать его!—сказалъ вѣтеръ.—Довольно ужъ онъ болталъ! Я соскучился!
— И я тоже!—сказалъ дождь.
А что же скажемъ мы, прослушавъ эти исторіи?
Мы скажемъ:
— Ну вотъ, и конецъ имъ!
