Ранние годы моей жизни (Фет)/1893 (ДО)/28
| ← Глава XXVII | Ранніе годы моей жизни — Глава XXVIII | Глава XXIX → |
| Источникъ: Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ. Ранніе годы моей жизни. — Москва: Товарищество типографіи А. И. Мамонтова, 1893. — С. 238—249. |
Въ скорости, простившись со стариками Григорьевыми, я отправился въ Новоселки, гдѣ засталъ мать окончательно поселившеюся въ такъ называемомъ новомъ флигелѣ, гдѣ она лежала въ постели, съ окнами, закрытыми ставнями, и кромѣ двухъ смѣнявшихся горничныхъ, никого къ себѣ не допускала, развѣ на самое короткое время въ случаѣ неизбѣжныхъ объясненій.
Въ Новоселкахъ ожидали меня двѣ новости: вопервыхъ, письмо дяди Петра Неофит., ворчавшаго на мое замедленіе въ университетѣ, гдѣ,по его словами, я добивался какой то премудрости. Въ этомъ письмѣ онъ извѣщалъ меня, что въ настоящее время пользуется кавказскими минеральными водами и чувствуетъ силы свои въ такой степени возстановленными, что на дняхъ скакалъ въ перегонку съ линейными казаками. При этомъ онъ звалъ меня поскорѣе въ Пятигорскъ для поступленія въ военную службу, чтобы при производствѣ занять мѣсто адъютанта при знакомомъ ему генералѣ.
Другою новостью было извѣстіе о письмѣ Ал. Павл. Матвѣева изъ Дармштадта, въ которомъ онъ испрашивалъ родительскаго соизволенія на бракъ съ Линой, давшей ему слово.
Съ своей стороны и Лина писала въ томъ же смыслѣ. Пока продолжались мои экзамены, Матвѣевъ писалъ уже изъ Кіева, что, будучи назначенъ профессоромъ и директоромъ клиники, онъ ни въ какомъ случаѣ не имѣетъ возможности ѣхать снова заграницу за невѣстой. Въ виду этого послѣдняго письма отецъ сказалъ, что по обстоятельствамъ за Линой некому болѣе ѣхать, кромѣ меня. „Да кстати, прибавилъ онъ, по довѣренности матери онъ можетъ окончательно разсчесться съ адвокатомъ по наслѣдству матери, заключавшемуся въ каменномъ домѣ на главной площади, въ которомъ помѣщалась гостинница Траубе“. Вырученная отъ продажи дома сумма должна была дѣлиться между тремя братьями Беккеръ или же ихъ представителями въ нисходящей линіи.
Откладывать поѣздку было неудобно и по отношенію, къ Матвѣеву, и ко мнѣ, безъ того потерявшему много лѣтъ въ университетѣ. Поэтому, получивши отъ отца небольшую сумму денегъ, я тѣмъ же путемъ вернулся въ Москву къ старикамъ Григорьевымъ и, доѣхавъ въ дилижансѣ до Петербурга, немедля взялъ мѣсто на отходившемъ въ Штетинъ пароходѣ „Николай“. Зная, что платье несравненно дешевле заграницей, я сѣлъ на корабль въ студенческомъ сюртукѣ.
Пока забота не отстать отъ другихъ и по какому либо упущенію не лишиться сравнительно дорогаго мѣста перваго класса не давала мнѣ сосредоточиться, — я, можно сказать, механически совершалъ переѣздъ отъ Англійской набережной до Кронштадта. Но совершенно успокоившись послѣ окончательнаго перехода въ Кронштадтѣ съ рѣчнаго на громадный морской пароходъ, я неотразимо подпалъ подъ вліяніе кругосвѣтной стихіи, обнимающей двѣ трети земнаго шара. Не смотря на сравнительную тишь, всплески на бокахъ громаднаго корабля напоминали мнѣ, что отъ могучей безпощадной бездны меня отдѣляетъ нѣсколько досокъ; что громадная постройка, въ которой я теряюсь какъ въ какомъ либо городѣ или крѣпости, по сравненію съ окружающей насъ стихіей, не имѣетъ права быть названной даже соринкою. На третій день мы прибыли въ Швинемюнде, откуда на рѣчномъ пароходѣ направились вверхъ по Одеру и его широкимъ гафамъ. Первое впечатлѣніе чужой страны было поразительное. Эти тщательно содержанные дома, садики и кіоски напоминали что то театральное. Высокіе берега виднѣлись направо и налѣво только вдали, а мы по Одеру очевидно прорѣзали его старинное русло, нынѣ представляющее великолѣпные заливные луга. Глубокій Одеръ мѣстами на незначительномъ протяженіи такъ узокъ, что пароходъ едва обоими бортами не касался противоположныхъ, береговъ. Небольшія лодки, служащія на всемъ протяженіи рѣки единственнымъ средствомъ сообщенія жителей, принуждены были плотно прижиматься къ берегу, чтобы не попасть подъ колеса парохода, и чуть не выбрасывались на берегъ внезапно возникающимъ волненіемъ. Непривычно было видѣть въ лодкѣ, нагруженной овощами, крестьянку подъ широкой шляпкой, гребущую въ два весла и долго бросаемую позади парохода его волненіемъ.
Но вотъ мы прошли уже широкіе разливы озера, называемые гафами, и прибыли до конца воднаго пути — Штетина. Пока мы въ гостинницѣ ожидали желѣзнодорожнаго поѣзда въ Берлинъ, жидки подкараулили мой выходъ изъ отеля и увели въ свои лавки, завѣряя, что въ Берлинѣ я не найду такого изящнаго готоваго платья, какъ у нихъ. Какъ ни мало вѣрилъ я этимъ нахалънымъ заявленіямъ, тѣмъ не менѣе вернулся въ гостинницу переодѣтый съ головы до ногъ въ штатское платье. Спѣша къ цѣли, я въ Берлинѣ ограничился обзоромъ музея и поѣхалъ до Лейпцига, удивляясь на каждомъ шагу возникшимъ, какъ мнѣ объясняли, въ послѣднее время, промышленнымъ городамъ вдоль желѣзной дороги. Переѣздъ до Лейпцига по невиданнымъ желѣзнымъ дорогамъ показался мнѣ чѣмъ то волшебнымъ. Но въ Лейпцигѣ наступило разочарованіе, такъ какъ пришлось лѣзть въ желтый рыдванъ дилижанса, который, набитый путешественниками, какъ бочка съ сельдями, тащился по шоссе на парѣ лошадей по семи верстъ въ часъ. Послѣ Николаевскаго шоссе, я былъ пораженъ дорогою, по которой дилижансъ одной стороной вынужденъ былъ забирать къ канавѣ, чтобы объѣхать извозчика сь кладью, или пропустить встрѣчный дилижансъ. Зато у нѣмцевъ вполнѣ олицетворялась поговорка: „въ тѣснотѣ да не въ обидѣ“. Изъятій изъ правилъ ни для кого. Помнится, что изъ Берлина на Лейпцигскомъ дебаркадерѣ отправлялся съ нами русский дьячекъ въ Висбаденъ. Видя дверь на платформу открытою, нашъ соотечественникъ, вопреки надписи, вышелъ на нее изъ залы. Прусскій жандармъ объяснилъ ему, что безъ билета сюда выходить не позволяется. Надо было видѣть рѣшительность движенія руки, которымъ дьячекъ, отмахиваясь, воскликнулъ по русски: „я не понимаю“. Не понимая въ свою очередь, жандармъ воскликнулъ по нѣмецки: „это вамъ нисколько не поможетъ, здѣсь нельзя ходить“. И такъ рѣшительно указалъ на дверь, что церковнослужитель мгновенно ретировался.
Въ Лейпцигскомъ дилижансѣ я чуть было не подвергся еще худшей участи. Справа и слѣва шоссе стояли громадный деревья, усыпанныя черносливомъ, покрытымъ сизымъ пушкомъ спѣлости и шоссейной пыли. Въ душномъ дилижансѣ я сидѣлъ около опущеннаго окна, и каждый разъ, когда дилижансъ забиралъ къ канавѣ, я долженъ былъ заслонять лицо рукою, чтобѣ врывающаяся въ окно плодовая вітка не выколола мнѣ глаза. Нѣсколько разъ такимъ образомъ сливы проскользнули по моей рукѣ, и вдругъ я сомкнулъ пальцы и одна осталась у меня въ горсти. — Halt! раздался у самаго дилижанса голосъ очевидно полеваго сторожа, и дѣло необошлось бы безъ штрафа, если бы почтальонъ не хлестнулъ бичемъ и не тронулъ рысью дилижанса. А вѣдь этимъ черносливомъ свиней кормятъ; но чужой человѣкъ его трогать не смѣй. Зато, куда въ Германіи ни оглянись, — какое благоустройство! Не токмо люди, даже животныя подчинены строгому порядку. Тогда какъ наши многоверстныя нивы не спасаются отъ скотскихъ и птичьихъ потравъ, въ Германіи на узкой полоскѣ сѣянной травы между хлѣбами мирно пасется огромное стадо гусей, за которымъ наблюдаетъ 12-тилѣтняя дѣвочка, вяжущая чулокъ. При ней исполнительную власть представляетъ сидящая съ настороженными ушами крошечная шавочка. И не успѣетъ шея гуся повернуться къ недалекому овсу, какъ шавка со всѣхъ ногъ уже отрѣзала его отъ лакомства и лаемъ прогоняетъ на прежнее мѣсто.
Наконецъ то Франкфуртскій дилижансъ доставилъ меня до Дармштадта и до прекрасной гостинницы „ Zur Traube“,оказавшейся частію моимъ собственнымъ домомъ. Понятно, мнѣ не сидѣлось въ гостинницѣ, и я тотчасъ же отправился по сосѣдству въ домъ дяди Эрнста Беккера. Начиная съ дяди и тетки Бетти, все довольно многочисленное семейство приняло меня съ величайшимъ радушіемъ. Дядю я засталъ въ домашней комнатѣ на креслѣ, съ головою и плечами, покрытыми бѣлой турецкой шалью.
— Ты застаешь меня, сказалъ онъ, мизерабельнымъ, у меня былъ небольшой ударъ, и хотя я владѣю всѣми членами, но чувствую постоянный ознобъ и главное въ головѣ.
Онъ дѣйствительно очень измѣнился съ послѣдней нашей встрѣчи. Исхудалое лицо было совершенно блѣдно, и только темно-каріе глаза свидѣтельствовали о прежней подвижности и оживленіи.
Тетка, свѣжая 40-лѣтняя женщина, тотчасъ же отнеслась ко мнѣ, какъ къ домашнему человѣку, и, пока дядя распрашивалъ о Новосельскомъ семействѣ, занялась тутъ же на маленькомъ столикѣ купаньемъ приблизительно годоваго ребенка. Исполняла она это очень ловко, пуская изъ мягкой губки тепловатыя струи воды по розовому тѣльцу ребенка, который шлепалъ ручками и очевидно былъ очень доволенъ. Познакомившись съ хозяевами, я попросилъ позволенія сбѣгать (въ буквальномъ смыслѣ слова, такъ какъ въ городѣ извозчиковъ не существовало) къ сестрѣ Линѣ. Мнѣ назвали улицу и номеръ дома, объяснивъ, что она живетъ въ домѣ замужней двоюродной сестры Шарлоты Нибергаль. Выйдя на улицу, я немало былъ изумленъ, что нѣсколько миловидныхъ горничныхъ, которыхъ я находилъ стоящими у воротъ, на мои разспросы о дорогѣ, одинаково терпѣливо выслушивали меня до конца и затѣмъ, прыская со смѣху, убѣгали подъ ворота. Не помню кто, сжалившись надо мною въ безлюдныхъ улицахъ, указалъ рукою, куда идти. Но когда я снова пришелъ въ недоумѣніе, то оглядываясь, увидалъ въ раскрытую дверь полпивной нѣсколько блузниковъ вкругъ стола за пивомъ.
Ну, подумалъ я, тутъ получу самое точное свѣдѣніе, — и обратился вѣжливо съ вопросомъ, называя ихъ: „Meine Herrn“. Поднялись голоса съ самымъ рѣзкимъ мѣстнымъ акцентомъ. Но такъ какъ наставленія: „ступайте направо, потомъ налѣво“ — въ два три голоса пересѣкались и скрещивались, я при всемъ желаніи не могъ уразумѣть надлежащаго пути, и нѣсколько разъ обращался за дальнѣйшимъ разъясненіемъ. „Aber der Mann ist ja Weltfremd hier“. (Но вѣдь человѣкъ то совершенно, чужой здѣсь). Безъ сомнѣнія, будучи мѣстнымъ жителемъ, я бы не безпокоилъ ихъ моими разспросами.
При помощи языка, доводящаго до Кіева, я наконецъ достигнулъ очень хорошенькаго домика и, взойдя на мезонинъ, нашелъ уютную комнатку Лины, умѣвшей устроиться наилучшимъ образомъ. Любительница животныхъ, она не забыла окружить себя нѣсколькими колибри и попугаями, золотыми рыбками и даже лягушкой въ банкѣ, замѣняющей барометръ. Свиданіе наше было самое радостное, и сестра захотѣла тотчасъ же свести меня въ бельэтажъ и познакомить съ двоюродной сестрой Шарлотой и ея мужемъ, весьма образованнымъ и добродушнымъ чиновникомъ, непрочь, какъ я слышалъ, порою выпить лишнюю бутылку вина. Послѣдняя замашка, какъ я впослѣдствіи узналъ, была причиною недружелюбнаго отношенія дяди Эрнста къ этому человѣку. Что касается до меня, тоя могу только вспоминать объ излишней его ко мнѣ даже обременительной любезности. Домикъ ихъ балкономъ выходилъ въ небольшой палисадникъ.
— Ахъ, какъ здѣсь мило, невольно сказалъ я, оглядывая стѣны дома, у которыхъ по деревяннымъ шпалерамъ до крыши подымались роскошныя лозы, увѣшанныя виноградными кистями. Виноградъ только что началъ поспѣвать и среди множества совершенно зеленыхъ гроздій изрѣдка висѣли уже покраснѣвшія и потемнѣвшія. Желая угостить заѣзжаго родственника, Нибергаль тотчасъ же полѣзъ по шпалерамъ, ломая цѣлыя вѣтви, на которыхъ между двухъ трехъ гроздій оказывалась одна потемнѣвшая кисть. Сначала я сталъ упрекать ретиваго хозяина въ такомъ варварскомъ опустошеніи, а затѣмъ къ просьбѣ присоединились и Лина, и кузина Лота. Но ничего не помогало. Новѣйшій Ликургъ продолжалъ отламывать и сбрасывать цѣлыя вѣтви съ незрѣлыми кистями. Только когда я догадался уйти въ комнату, опустошеніе прекратилось.
Услыхавъ отъ Лины, что я перевожу Горація, небогатый Нибергаль навязалъ мнѣ въ подарокъ миніатюрнаго Горація съ примѣчаніями, лондонское изданіе Бонда 1606 года.
Отъ Лины я узналъ нѣкоторыя подробности о родственникахъ со стороны матери. У матери нашей оставалось въДармштадтѣ два родныхъ брата: знакомый уже намъ Эрнстъ и проживающій въ маленькомъ городкѣ Дибургѣ, верстахъ въ 20 отъ Дармштадта, форстратъ Карлъ. Старшая дочь его Шарлота замужемъ за Нибергалемъ и была въ настоящую минуту нашей хозяйкой. Любившій же, какъ оказалось, хорошо пожить, дядя Эрнстъ женился на молодой вдовѣ, которая принесла ему, кромѣ дочери Анны отъ перваго брака, прекрасный домъ и благоустроенную типографію. Послѣднею завѣдывалъ благообразный и крайне сдержанный отецъ тетки Бетти, старикъ Брюль, проводившій съ утренняго кофе да обѣда въ 2 часа время въ конторѣ и снова отправлявшійся туда до 7 часовъ вечера, а затѣмъ ежедневно уходившій въ ближайшую гостинницу выпить einen Schoppen (бутылку) вина, несмотря на то, что пилъ его за обѣдомъ и всегда могъ получить изъ обильнаго и прекраснаго домашняго погреба. Тетка Бетти подарила дядю Эрнста нѣсколькими дѣтьми, изъ коихъ старшему сыну было лѣтъ 18, а младшая дѣвочка была, какъ мы видѣли, еще на рукахъ.
Когда я вернулся въ домъ дяди Эрнста, Анна провела меня въ антресоли и показала двѣ прекрасныхъ комнаты, для меня приготовленныхъ.
Еще въ Россіи я почему то узналъ о нѣмецкомъ обычаѣ дарить родныхъ и преимущественно тѣхъ, у которыхъ пользуешься гостепріимствомъ, и потому, не взирая на свой тощій карманъ, проѣздомъ черезъ Москву захватилъ для дяди серебряную табакерку подъ чернью, столь цѣнимою въ то время въ Германіи; для тетки Бетти я захватилъ такой же работы чайную ложку, но убѣдившись въ разговорѣ съ Линой въ чрезмѣрной скудности такого подарка, я прежде распаковки чемодана сбѣгалъ въ ближайшіе магазины и купилъ дѣйствительно прелестную фарфоровую чашку. На другой день, сдѣлавши видъ, что только что разложился, я передалъ подарки по принадлежности, и едва удерживалъ смѣхъ, слушая замѣчанія, что нѣмецкія фарфоровыя фабрики не достигаютъ подобнаго изящества.
Дядя, не выходя изъ шлафрока и не снимая съ головы турецкой шали, повелъ меня по всему бельэтажу. Обзоръ начали мы съ запертыхъ на ключъ парадныхъ комнатъ съ малиновой штофной мебелью, предназначенныхъ для гостей. Въ этихъ комнатахъ молодыя кузины принимали знакомыхъ дѣвицъ на экстренномъ чайномъ собраніи (Tee-Geselshaft). Но параллельно съ парадной амфиладой шелъ свѣтлый корридоръ, увѣшанный старинными гравюрами съ изображеніями женщинъ, посаженныхъ среди площади верхомъ на деревяннаго коня, въ наказаніе за излишнюю сварливость. Выборъ этихъ картинъ указывалъ на вкусъ дяди къ подобнымъ курьезамъ. Въ концѣ корридора находился кабинетъ дяди, и тутъ то въ стеклянныхъ витринахъ красовалось цѣлое собраніе болѣе или менѣе смѣшныхъ рѣдкостей. Тамъ же на стѣнѣ висѣло нѣсколько очень хорошихъ ружей. Къ правой сторонѣ корридора примыкали комнаты мальчиковъ, выставлявшихъ по нѣмецкому обычаю съ вечера обувь за дверь, гдѣ приходившій снизу изъ типографіи мальчишка забиралъ ее для чистки и утромъ снова выставлялъ передъ дверьми. Онъ же приходилъ и къ моимъ дверямъ.
Въ концѣ корридора, въ наибольшемъ отдаленіи отъ параднаго входа, домашняя лѣстница сводила черезъ нижній этажъ въ довольно просторный дворъ, противоположная стѣна котораго была занята всякаго рода сараями, начиная съ экипажнаго, хотя дядя не держалъ своихъ лошадей. Посреди двора торчала тонкая жердь, выкрашенная зеленой краской. Когда мы по лѣстницѣ сошли во дворъ со старшимъ сыномъ дяди Эдуардомъ, то я недолго оставался въ невѣдѣніи касательно назначенія зеленаго шеста.
— Это вотъ его забава, сказалъ Эдуардъ, указывая подъ самой крышей на рѣшетчатую дверку надъ амбаромъ, на которой, слегка погромыхивая тонкой стальною цѣпью, раскачивалась весьма почтеннаго росту мартышка. Догадываясьо приближеніи Эдуарда, Жако привѣтливо вытянулъ губы, испуская радостное хрипѣніе. Эдуардъ отвязалъ Жако и, тщательно завязавъ свободный конецъ цѣпи петлею около жерди, даль Жако относительную свободу. При этомъ Эдуардъ предупредилъ меня, что надо особенно ухитриться завязывать узелъ цѣпи, такъ какъ пристально наблюдающій за операціею Жако немедленно постарается развязать простой узелъ.
Въ одинъ мигъ предоставленный себѣ Жако былъ уже наверху шеста и, посмотрѣвши на насъ полунасмѣшливо, тотчасъ же занялся на вершинѣ шеста своимъ любимымъ занятіемъ: отыскиваніемъ насѣкомыхъ на отдѣльныхъ волоскахъ своей рѣдкой рыжеватой шерсти. Хотя насѣкомыхъ никакихъ не было, но Жако, протягивая каждый волосокъ между двумя ноготками, дѣлалъ видъ, что кладетъ добычу на зубы.
Въ концѣ двора противъ большихъ домовыхъ воротъ была садовая рѣшетка съ небольшою калиткой. Въ теплый и солнечный день самъ дядя съ видимымъ удовольствіемъ провелъ меня въ садъ.
Въ самомъ дѣлѣ, можно было подивиться безукоризненному его содержанію. Чего-чего тутъ не было, начиная съ разнородныхъ фруктовыхъ деревьевъ и всевозможныхъ сортовъ винограда, расположеннаго и бесѣдками, и шпалерами.
Въ саду былъ даже устроенъ тиръ изъ пистонная ружья, стрѣляющаго стальною шпилькой на шелковой кисточкѣ. Дядя не преминулъ похвастать мнѣ и своимъ дѣйствительно образцовымъ погребомъ, въ которомъ крашеные зеленые боченки, снабженные блестящими кранами и надписями съ обозначеніемъ года урожая, стояли кругомъ на такихъ же крашеныхъ козлахъ. Тутъ же на маленькомъ столикѣ стояли два стакана для желающихъ отвѣдать то или другое вино.
Чтобы сохранить извѣстный порядокъ повѣствованія, начну день своего утренняго пробужденія.
Такъ какъ по причинѣ беззавѣтнаго радушія и гостепріимства семьи дяди, я не чувствовалъ ни малѣйшаго поползновенія стѣснять свою лѣнь и сибаритство, то я ограничился, помня урокъ дяди Петра Неофитовича, подробнымъ знакомствомъ съ домашнимъ обиходомъ моихъ хозяевъ, чтобы ни въ какомъ случаѣ не переходить имъ дороги. Зато въ своихъ комнатахъ я заслуживалъ лѣнью полная порицанія.
Не находя надобности запирать дверь изнутри, я, просыпаясь обыкновенно въ 7 часовъ въ своей нѣмецкой пуховой постели, продолжалъ еще потягиваться и подремывать до 8-ми часовъ. Въ 8 часовъ дверь отворялась, и красивая брюнетка горничная въ черномъ плисовомъ корсажѣ вносила на большомъ подносѣ кофейникъ и молочникъ около большой чашки, сахарницы и свѣжей булки съ порціей превосходнаго сливочнаго масла. По уходѣ ея я тотчасъ же принимался за дымящійся завтракъ, по окончаніи котораго съ правильностью брегета въ 9½ часовъ, постучавшись въ комнату, входилъ въ щегольскомъ фракѣ молодой человѣкъ, о посѣщеніи котораго дядя предупредилъ меня. Это былъ годовой домашній цирюльникъ. Когда я въ первое его посѣщеніе изъявилъ нѣкоторое сожалѣніе, что не успѣлъ еще встать съ кровати, юноша спросилъ меня, — неугодно ли мнѣ дозволить ему выбрить меня лежащаго въ постели? Эта мысль дотого мнѣ понравилась, что въ теченіи 2-хъ недѣльнаго моего пребыванія въ Дармштадтѣ, цирюльникъ постоянно брилъ меня лежащаго въ постели. Сходя утромъ къ дядѣ въ бельэтажъ, я обыкновенно заставалъ тетку Бетти, возящуюся съ грудною своей дочерью, въ то время какъ мой цирюльникъ чесалъ ей голову. На мой вопросъ по этому предмету, тетка объявила, что ей гораздо удобнѣе отдавать ежедневно свою голову въ руки цирюльнику, котораго привычная рука исполняетъ всю операцію въ двѣ-три минуты, тогда какъ сама бы она потратила гораздо болѣе времени въ ущербъ другимъ неотложнымъ хлопотамъ и занятіямъ, начиная съ кухонныхъ. Нигдѣ у насъ въ Россіи мнѣ не приходилось видѣть ничего похожаго на теткину кухню. Вся мѣдь, каймою окружавшая плиту, всѣ краны и вся на полкахъ стоявшая мѣдная посуда сіяли безукоризненнымъ блескомъ. Молодая и стройная кухарка могла бы появиться въ своей роли прямо на театрѣ, до такой степени она была нарядна. Ни малѣйшаго удушливо жирнаго запаха, свойственнаго нашимъ кухнямъ.
Понятна до нѣкоторой степени зависть, съ которой три дочери хозяйки рвались въ кухню, правильно смѣняя черезъ два дня одна другую.
Обѣдъ дяди, состоявшій изъ трехъ блюдъ, былъ весьма тщательно приготовленъ и видимо составлялъ гордость хозяйки. Къ нему въ два часа дня и къ ужину въ 8 часовъ подавался превосходный рейнвейнъ изъ дядинаго погреба.
Я уже говорилъ о чисто нѣмецкой наклонности дяди къ остротамъ (Witze).
Такъ однажды за ужиномъ дядя наливалъ мнѣ свой рейнвейнъ въ роскошный рѣзной стаканъ.
Но когда я поднесъ послѣдній къ губамъ, то почувствовалъ, что залилъ себѣ грудь. На стаканѣ я ничего особенная не замѣтилъ. Кругомъ верхняго края шелъ тщательно выгравированный вѣнокъ незабудокъ съ матовыми лепестками и свѣтлою сердцевиной. Успокоившись, прикладываю кубокъ къ губамъ и еще болѣе заливаю грудь. Взглянувъ на дядю, вижу, что онъ молча смѣется до слезъ. Только тутъ догадавшись о какомъ нибудь фокусѣ, я замѣтилъ, что сердцевинки гравированныхъ незабудокъ были вездѣ сквозныя, за исключеніемъ небольшаго пространства, черезъ которое можно было пить не обливаясь виномъ.
Образцомъ нѣмецкой наклонности къ остротамъ могъ служить хранившійся въ кабинетѣ дяди патентъ Майнцкаго брюхатаго гвардейца (Ranzengardist), написанный стихами. Въ эту брюхатую гвардію, собиравшуюся ежегодно въ красныхъ мундирахъ и съ ружьями на товарищескій пиръ, принимались люди, вѣсившіе не менѣе девяти пудовъ и обладавшіе соотвѣтственнымъ аппетитомъ и жаждой, какъ о томъ говорится въ стихахъ патента:
Мы всѣ рубаки средь колбасъ,
И страшно жаждетъ всякъ изъ насъ.
(Wir hauen tüchtig ein in Wurst
Und haben ganz entsätzlich Durst).
Добрые хозяева, какъ я уже говорилъ, баловали меня. Обѣдъ и ужинъ при помощи рейнвейна бывалъ весьма оживленъ, и даже старый Брюль становился разговорчивымъ. Неудивительно, что въ тѣ времена Россія представлялась ему мало привлекательной, и онъ нерѣдко шуточно повторялъ (произнося по мѣстному нарѣчію molen вмѣстно malen) „Nicht gemohlt mögte ich Russland sein“. (Даже въ видѣ писаннаго портрета я не желалъ бы быть въ Россіи).
Послѣ обѣда въ самый полуденный зной я взбирался къ себѣ отдохнуть на часокъ. Въ концѣ обѣда я бралъ въ карманъ пару грушъ или яблокъ для моего друга Жако, который страшно завидовалъ моему куренію изъ гибкаго чубука съ янтаремъ. Но напрасно передавалъ я ему раскуренную трубку и училъ втягивать щеки. Ничто не помогало, онъ держалъ въ зубахъ мой янтарь, изъ котораго никакъ не умѣлъ потянуть дыму, и я боялся только, чтобы онъ съ отчаянія не разгрызъ янтаря. Какъ только небольшая трубка была выкурена на воздухѣ, я развязывалъ искусный узелъ цѣпи, шедшей къ поясу Жако и удерживавшей его въ дверяхъ его клѣтки. Затѣмъ я шелъ въ антресоли, и Жако проворно шлепалъ за мною вверхъ по ступенямъ. Я подвигалъ тяжелое кресло къ кровати и, тщательно привязавъ къ нему конецъ цѣпи Жако, ложился на постель и начиналъ перебирать рукою свои тогда еще пышные волосы. Этого было достаточно, чтобы Жако въ ту же минуту съ полнымъ глубокомысліемъ усаживался на моей подушкѣ и впродолженіе всего моего сна самымъ усерднымъ образомъ перебиралъ на моей головѣ волосъ за волосомъ; то же самое дѣлалъ онъ съ усами и съ бровями. Просыпаясь я находилъ его съ тѣмъ же озабоченнымъ видомъ за тѣмъ же занятіемъ.