Лошади с трудом тащат вверх полностью нагруженную коляску. Сижу на козлах рядом с Захаром и боюсь за целость рессор. Экипаж набит мешками, чемоданами, всяческим хламом, а сверху всего — старик Черняховский с женой, его дочь с крохотным младенцем на руках и ее муж — тощий, длинноногий человек с застывшей скорбью в карих глазах.
Знаю, достанется мне от Миши за своеволие, но я не могу отказать, когда старики плачут…
Меня мучает желание спрыгнуть с козел и уйти, куда глаза глядят. Не хочу быть прикованным к Окуневу и участвовать в его обогащении. И вообще, надоел мне Крым!
В восемь часов вечера, за полчаса до отхода поезда, мы подъезжаем к вокзалу. И первый человек, кого я вижу, — это Миша. При виде моих «пассажиров» у Миши глаза становятся круглыми, а лицо вытягивается.
— Что это значит? — грозно спрашивает он.
— Их выселяют… Исправник хотел арестовать… Мне стало жалко…
— Жалко?!. — уже кричит на меня Миша. — А лошадей не жалко?.. Посмотри, в каком они виде… В поту купаются… Негодяй!.. Как ты смеешь!.. Рожу твою поганую набью!..
Окунев забывает, где находится, не видит любопытных, собирающихся на его крик; у него вид человека, внезапно впавшего в буйное состояние.
Сгораю со стыда. Перед моими затуманенными глазами проходят с виноватыми лицами Черняховские. Плохо вникаю в слова, тихо произносимые Захаром в свое оправдание, а Миша продолжает беситься, поливая меня тяжкими оскорблениями.
Ночью я долго не могу заснуть. Лежу в темной каморке рядом с кучерской и обдумываю план действий. Твердо решаю покинуть здешние места и двинуться в далекий, неведомый путь, где, может быть, найду более интересную жизнь.
Прихожу к окончательному решению: завтра отправляюсь в Ялту, а затем поплетусь на родину. Пусть тогда Миша рассказывает, как я обманул его. Моя совесть чиста. Два с лишним года мучает меня «богатый родственник», вытягивая из меня все жилы. Что я ему стою? Гроши… Нет, довольно! Не хочу быть рабом у Окунева. Здесь нет для меня просвета…
Утром меня будит Данила.
— Вставай, Ляксей… Хозяин приказывает везти на перекладных молодого барина с барышней… Швейцар сказывал — шантрапа, а не пассажиры… Ну, уж и не везет мне!.. — заканчивает бородач, махнув рукой.
Миша встречает меня с обычной улыбкой и смеющимися глазами. От вчерашнего — ни следа. Все забыто. Выругал, осрамил, назвал негодяем, обещал набить морду, а сейчас он в добром настроении и ждет от меня обычного послушания. Нет, брат, меня ты этим не подкупишь. Я тебе больше не дурак — ищи себе другого.
Стараюсь быть обозленным — боюсь примирения. Мне надо быть твердым, иначе никогда не вырвусь на свободу.
Сегодняшний пассажир для Миши не представляет особенного интереса, но ему нужно вернуть Цыбульскому поданный сегодня экипаж. Приезжий занимает рублевый номер, ничего не заказывает из ресторана, и сопровождает его просто одетая девица с гладкой прической и печальным лицом. Коридорный Федька выносит чемодан и корзину, тяжелую, набитую книгами. Проходя мимо Данилы, Федька шепчет:
— Бары из-под нары… По гривеннику на чай отсыпают… Вот здорово!..
Данила сердито расправляет бороду и, крякнув, натягивает вожжи.
Из гостиницы выходит человек с небольшой черной бородкой, с длинными волосами, бледнолицый, с большими грустными глазами. Его ведет под руку молодая спутница. Несмотря на теплый день, на плечах пассажира висит тяжелый клетчатый плед. Сразу видно — везем больного.
Всю дорогу молчим. Пассажир кашляет, выделяя густую мокроту. Спутница белым платком вытирает ему рот. Этих господ ничто не интересует. Они ни о чем не спрашивают и ничего не хотят знать.
В Байдарах, выполняя свои обязанности, предлагаю, пока перепрягут лошадей, взойти на ворота. Выслушав мое предложение, пассажир взглядывает на меня черными теплыми глазами и спрашивает:
— Это недалеко отсюда?
— Нет, вот они…
— Нельзя, нельзя, — вмешивается спутница: — там дует…
Едем дальше. Вот и Мисхор. Спускаемся по твердому узкому шоссе шагом. Сползаем по крутым зигзагам дороги и приближаемся к Ореанде.
— Глянь-ка-сь, никак царь приехал… Что-то народу собралось подле Ливадии, — говорит мне Данила.
Вглядываюсь и вижу большую толпу людей, длинной шеренгой растянувшихся вдоль дороги. Подъезжаем ближе, и сразу догадываюсь, что собравшиеся встречают нас. Вижу молодые лица, горящие глаза, приветственные улыбки и живые цветы. Здесь гимназисты старших классов, гимназистки, студенты, всевозможные школьники и даже офицеры…
Нас приветствуют. Машут шляпами. Бросают в коляску цветы и низко кланяются.
Оглядываюсь на пассажира. Он снимает шляпу, улыбается, а в глазах искрятся взволнованная радость и счастье. Он тоже кланяется и худой белой рукой поправляет черные пряди волос, падающие на его высокий чистый лоб, покрытый мелкими каплями пота. Сотни рук приветственно машут нам. Живые улыбки, сверкающие молодые зубы и цветы, цветы без конца… Свежими розами устлан наш путь…
Никогда и никого еще так здесь не встречали. Незамеченной проехала королева Наталия, и никто не улыбался Ротшильду, а тут бедняк, больной, дающий гривенники на чай, — и вдруг такая встреча! Замечаю слезы в серых глазах спутницы…
Но кто он? Почему такая честь?..
В Ялте встреча принимает грандиозные размеры. Толпа запружает всю набережную, и мы подвигаемся шагом. Снова цветы и радостные улыбки. У больного лицо покрывается румянцем. Восторг толпы все еще волнует пассажира, но в его черных влажных глазах я замечаю усталость.
Согласно распоряжению Миши везу моего пассажира к Цыбульскому.
Спутница заявляет, что больной чувствует себя плохо, и просит меня и хозяина дачи помочь ей отвести больного в комнату. Приезжий впадает в забытье. Осторожно дотрагиваюсь до его сухой, костлявой руки, помогая ему выйти из коляски.
— Какая была встреча начиная с Ливадии!.. — говорю я Цыбульскому, оставшись с ним наедине. — Вы не знаете, кто он? Почему его так чествуют?
— А кто его знае… Фамилия ему Надсон, а где служит — неизвестно…
Мне это имя тоже ничего не говорит, и я с досадой пожимаю плечами.
Получаю от Миши телеграмму: «Выезжай немедленно имеются первоклассные гости».
Не знаю почему, но телеграмма хозяина вызывает во мне сильнейшее негодование, и я проклинаю день и час, когда вздумал пойти в Севастополь.
Два с половиной года живу среди злых людей, впускающих меня в дом с черного хода. Ни одного дружеского слова, ни малейшего участья… Мише нет дела до моих переживаний, а когда однажды я заявляю, что хочу учиться, он высмеивает меня… Ну, так пусть же он живет без меня… Такое счастье я найду везде.
Помню, зимой Данила находит за подушками ландо толстую книгу, забытую кемто из пассажиров. Миша от книги отказывается, тогда я беру ее себе. Книга оказывается трудной, и все же я ее одолеваю. Название книги: «Характер». Написана английским ученым по фамилии Смайльс. По прочтении книги убеждаюсь, что у меня нет никакого характера, но что можно его создать. И вот теперь я бесповоротно решаю укрепить мою волю и покинуть Крым. Пусть меня ждет неизвестность, но не может же служить целью жизни — состоять «рассказчиком окрестностей»…
План ухода мной выработан подробно. Сорок рублей, полученные от последнего пассажира, беру себе на дорогу. Убежден, что в этом нет ничего преступного. Небольшая сумма явится единственной оплатой за мой длительный и нелегкий труд. Расстаюсь с Окуневыми легко и без всякой печали. Знаю, что меня ждут тяжелые дни, дни бесприютного одиночества, но все же сидеть на тряских козлах и врать для забавы господ проезжающих гораздо хуже.