Итакъ, я умираю. Я счастливъ за себя, что съ полнымъ самообладаніемъ могу отнестись къ моему концу. Пусть же Ваше горе, дорогіе мои, — Вы всѣ, мать, братья и сестры — потонетъ въ лучахъ того сіянія, которымъ свѣтитъ торжество моего духа.
Прощайте. Привѣтъ всѣмъ, кто меня зналъ и помнитъ.
Завѣщаю Вамъ: храните въ чистотѣ имя нашего отца.
Не горюйте, не плачьте. Еще разъ прощайте. Я всегда съ Вами.
Дорогая мать моя!
Пользуюсь еще разъ случаемъ, чтобы передать Вамъ мой привѣтъ, хотя я и не увѣренъ вручатъ ли Вамъ это письмо.
Состояніе моего духа неизмѣнно! Я счастливъ сознаніемъ, что поступилъ такъ, какъ этого требовалъ мой долгъ. Я сохранилъ въ чистотѣ мою совѣсть и не нарушилъ цѣлости моихъ убѣжденій. Вы знаете хорошо, что у меня не было личной жизни для себя и если я и страдалъ въ жизни, то лишь страданіями другихъ.
Было бы смѣшно заботиться мнѣ о сохраненіи жизни теперь, когда я такъ счастливъ своимъ концомъ. Я отказался отъ помилованія и вы знаете почему. Не потому, конечно, что я расточилъ всѣ свои силы тѣлесныя и душевныя — напротивъ — я сберегъ все, что мнѣ дала жизнь ради моего конечнаго торжества въ смерти. Я всегда чувствовалъ, что я обреченъ съ малыхъ лѣтъ, и мнѣ ничего не жаль изъ моей личной жизни. Я не могу принять помилованія, потому что мои личныя убѣжденія не позволяютъ мнѣ этого. И вы должны принять мое рѣшеніе съ твердымъ мужествомъ, какое только можетъ проявить любящее сердце. Не плачьте обо мнѣ — будьте счастливы, все равно какъ если бы я былъ съ Вами не разлученъ, потому что дѣйствительно я буду всегда съ Вами не разлученъ.
Если болѣе не увидимся на свиданіи, — прощайте!
Кажется, мнѣ не у кого просить прощенія личныхъ обидъ. Вотъ сейчасъ развертывается передо мной картина варшавской жизни, шумныхъ улицъ и сіяющаго надъ ними солнца. Кланяйтесь же отъ меня Варшавѣ. — Прощайте.