Письма из Африки (Сенкевич; Лавров)/XIV/ДО

Письма изъ Африки — XIV
авторъ Генрикъ Сенкевичъ, пер. Вуколъ Михайловичъ Лавровъ

Оригинал: польск. Listy z Afryki. — Источникъ: Сенкевичъ Г. Путевые очерки. — М.: Редакція журнала «Русская мысль», 1894. — С. 241.

До сихъ поръ я такъ мало обременялъ свои разсказы географіей, что теперь позволю себѣ сказать нѣсколько словъ объ интересующей насъ части Африки, хотя бы для того, чтобы читателямъ былъ понятенъ дальнѣйшій ходъ моей экспедиціи.

Восточно-Африканскія владѣнія Германіи занимаютъ значительную часть берега отъ 4 до 6 градусовъ южной широты. Въ глубинѣ страны они граничатъ съ большими озерами — Ньяссой, Танганайкой и Укереве или Викторія-Ньянца. Край мало возвышается надъ уровнемъ моря у береговъ, но чѣмъ дальше идти въ глубь материка, тѣмъ почва поднимается все больше, попадаются холмы, сначала незначительные, потомъ все болѣе замѣтные, наконецъ, появляются горные хребты, за которыми вплоть до озеръ тянется огромная плоская возвышенность. Горные хребты идутъ по большей части съ сѣвера на югъ и составляютъ водораздѣлъ. Рѣки, берущія начало на западныхъ склонахъ, направляются преимущественно къ Великимъ Озерамъ, начинающіяся же на восточной сторонѣ обильно орошаютъ низкое поморье и впадаютъ въ океанъ. Рѣка Ро-Воума отдѣляетъ на югѣ нѣмецкія владѣнія отъ португальскаго Мозамбика. Идя къ сѣверу и минуя меньшія рѣки, мы достигнемъ подъ восьмымъ градусомъ южной широты величайшей изъ всѣхъ африканско-нѣмецкихъ рѣкъ — Руфиджіи. Она образуется изъ сліянія двухъ другихъ рѣкъ — Уланги и Руаги. Въ этомъ междурѣчьи и живутъ тѣ Вагеле, которые въ послѣднее время уничтожили нѣмецкую экспедицію, высланную подъ предводительствомъ Желевскаго. Руфиджіи — великолѣпная рѣка, шириною въ нѣсколько тысячъ метровъ. При устьѣ ея большая болотистая дельта, не уступающая Нильской по своему плодородію; Кингани и Вами, на которыхъ я пробылъ нѣсколько недѣль, значительно меньше Руфиджіи. Ихъ можно назвать сестрами, — обѣ онѣ берутъ начало на восточныхъ склонахъ горъ Усагара и, все болѣе приближаясь другъ къ другу, впадаютъ въ океанъ противъ Занзибара. Еще сѣвернѣе ихъ протекаетъ рѣка Пангани, берущая начало въ горахъ Килима-Нджаро и верхнимъ своимъ теченіемъ отдѣляющая нѣмецкія владѣнія отъ англійскихъ.

Вотъ и конецъ географіи. Горы, изъ которыхъ вытекаютъ всѣ поименованныя рѣки, задерживаютъ вѣтры, дующіе съ океана и пресыщенные влагой. Поэтому ихъ вершины почти всегда покрыты мглой и облаками, поэтому является внезапная и огромная разница между плоскогорьемъ съ его сухимъ климатомъ и поморьемъ, гдѣ падаютъ такіе обильные дожди, что осадки, по Реклю, равняются почти тремъ метрамъ. Такъ какъ вѣтры, дующіе на поморьѣ, приходятъ преимущественно съ нагрѣтыхъ солнцемъ пространствъ океана, то климатъ восточнаго побережья очень жаркій: онъ на четыре градуса выше климата странъ, лежащихъ подъ тою же широтою атлантическаго побережья. Въ этой жарѣ и влагѣ растительная жизнь достигаетъ необыкновеннаго развитія. Страна принадлежитъ къ числу самыхъ плодородныхъ во всемъ свѣтѣ. На Занзибарѣ маньокъ даетъ четыре сбора въ годъ, а на материкѣ кофейныя, хлопчатныя, хинныя и разныя другія плантаціи приносятъ огромные доходы. Устья рѣкъ по большей части покрыты дѣвственными лѣсами, изобилующими каучуковыми деревьями. Сикоморы, тамариксы, огромныя эвфорбіи, акаціи, мимозы и боабабы попадаются повсюду. Нижняя часть теченія Руфиджіи заросла сплошнымъ лѣсомъ, черезъ который не проложишь себѣ дорогу и топоромъ, потому что деревья и кусты сплетены другъ съ другомъ ліанами, достигающими иногда толщины человѣческаго бедра. Иныя деревушки, черезъ которыя мнѣ случилось проходить, такъ затонули въ зелени деревьевъ и кустовъ, что за нѣсколько шаговъ и не догадаешься о близости человѣческаго жилья, развѣ только потянетъ дымомъ или явится толпа негровъ поглазѣть на бѣлаго гостя. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ джонгли положительно непроходимы. Травы достигаютъ до четырехъ метровъ вышины и совсѣмъ заслоняютъ свѣтъ.

Берега Кингани, въ особенности въ томъ мѣстѣ, гдѣ мы перешли черезъ нее въ первый разъ, носятъ исключительно печальный отпечатокъ, но вообще видъ края веселый, въ особенности, когда дойдешь до первыхъ возвышенностей, съ которыхъ можно окинуть глазомъ широкое пространство. Тогда видишь передъ собою только море деревьевъ, травъ и цвѣтомъ. Одни деревья осыпаны красными цвѣтами, другія — бѣлыми, а на фонѣ темной зелени, въ контрастѣ съ черными тѣнями, которыя падаютъ отъ широкихъ стволовъ, каждая краска кажется еще болѣе живой и блестящей. Надъ деревьями стаи разноцвѣтныхъ птицъ съ перьями то матовыми, какъ бархатъ, то блестящими, какъ металлъ. Повсюду странные крики, похожіе то на человѣческій голосъ, то на кошачье мяуканье. Воздухъ напитанъ гаммою упоительныхъ ароматовъ, которые плывутъ, какъ рѣка, по общему фону, — запаху сочной травы, пригрѣтой солнцемъ. Отдаленные предметы здѣсь мало прикрыты мглою, въ которую они у насъ закутываются точно въ тонкую голубоватую дымку. Здѣсь, какъ я говорилъ уже при описаніи Кингани, все болѣе рѣзко, а дали горизонта гораздо глубже, вѣроятно, благодаря атомамъ влаги, носящимся въ воздухѣ.

Въ этихъ краяхъ бываютъ двѣ дождливыхъ поры. Одна — «массика»^[1] — предупреждаетъ о своемъ приходѣ рѣдкими дождями еще въ февралѣ, а начинается какъ слѣдуетъ въ первыхъ дняхъ апрѣля и продолжается два мѣсяца; другая — «воули»^[2] — царитъ съ октября до конца года. Но и тогда небо не заволакивается совсѣмъ сѣрою пеленою; скорѣе, это вѣтеръ нагоняетъ тяжелыя облака, которыя сталкиваются другъ съ другомъ, какъ бочки, полныя воды, и заливаютъ землю. Но въ промежуткахъ между двумя дождями проглянетъ солнце, озаритъ орошенное влагой пространство и заиграетъ въ капляхъ росы. Это пора самаго могучаго роста травъ, тростниковъ и джонглей. Лужи появляются на каждомъ шагу, рѣки переполняются водой, болота, такія, напримѣръ, которыя мы переходили у Кингани, обращаются въ непроходимыя озера. Движеніе каравановъ пріостанавливается, потому что дороги никакой нѣтъ, — всѣ тропинки размякли. Черные запираются въ хатахъ; на поляхъ водворяется тишина, прерываемая только шумомъ дождя. Весь край становится добычей тучъ, воды и лихорадки.

И только тогда, когда дожди прекратятся, все вновь пробуждается къ жизни. Женщины выходятъ съ мотыками въ поле, мужчины выгоняютъ стада на болѣе возвышенныя мѣста; на тропинкахъ такъ и кишатъ караваны со слоновою костью, коленкоромъ, бусами, звѣриными шкурами, — однимъ словомъ, со всѣмъ, что составляетъ предметъ торговли Чернаго материка.

Очевидно, что такой плодородный край долженъ обладать и соотвѣтственной фауной. Въ горячемъ и влажномъ воздухѣ, прежде всего, царитъ и процвѣтаетъ міръ насѣкомыхъ. Я описывалъ уже обѣдъ въ Багамойо, во время котораго бабочки и жуки всякихъ формъ и величинъ бились о наши лица, а мухи и комары дюжинами падали въ наши рюмки. Что касается москитовъ, то хотя они и сильно надоѣдаютъ въ Занзибарѣ и на поморьѣ, но не являются такимъ бичомъ, какъ, напримѣръ, въ нѣкоторыхъ краяхъ Южной Америки.

Мы провели нѣсколько недѣль подъ кровомъ палатки; часто намъ приходилось ночевать на берегу рѣкъ, по сосѣдству съ болотами и лужами; терпѣли мы порядочно, но не доходили до отчаянія, не страдали «комариною горячкою», которая нападаетъ на всякаго въ Панамѣ, на берегахъ Ориноко и другихъ американскихъ рѣкъ. Плывя по рѣкамъ Африки, скорѣе нужно остерегаться осъ, которыя развѣшиваютъ свои гнѣзда надъ водою, на подобіе большихъ розъ. Кто не хочетъ въ одно мгновеніе быть страшно искусаннымъ, тотъ долженъ старательно обходить такую розу, у которой шиповъ больше, чѣмъ у натуральной.

Скорпіоновъ мы встрѣчали много. Не разъ на бивакахъ мнѣ и моему товарищу приходилось вдавливать въ землю каблуками сапогъ весьма внушительные экземпляры, раза въ два больше креветовъ. Вообще здѣсь не безопасно садиться на траву, на древесный пень или на камень, не осмотрѣвъ предварительно мѣста. Кто садится черезчуръ скоро, тотъ можетъ и вскочить, но еще скорѣе. Со всѣмъ тѣмъ, не случилось ни разу, чтобы кто-нибудь изъ насъ или изъ нашихъ людей, — а они спали прямо на травѣ, — былъ бы укушенъ скорпіономъ. Этой опасности очень легко избѣжать.

Истинный бичъ Африки — это муравьи и термиты. Въ глубинѣ страны мы каждую минуту встрѣчали кочки термитовъ, вышиною въ нѣсколько метровъ. По временамъ на тропинкахъ, посреди травъ, мы проходили черезъ цѣлыя войска муравьевъ, которымъ торная дорога тоже пріятнѣе, чѣмъ не протоптанная. Для насъ, обутыхъ въ сапоги и ботинки съ набедренниками, это не представляло большихъ трудностей, но наши босоногіе негры откалывали такіе прыжки, что любой чимпанзе могъ бы позавидовать. Муравьи здѣсь вездѣ, повсюду проникаютъ, грызутъ людей, деревья, травы, объѣдаютъ мясо убитыхъ или издохшихъ звѣрей, воюютъ съ каждымъ живымъ существомъ и уничтожаютъ другъ друга. Маленькій, бѣлый муравей точитъ стѣны; большой, красный, кусается, какъ собака, и оставляетъ послѣ укуса долго незаживающіе пузыри; большой, черный, соперничаетъ съ нимъ въ кусаньи. Оба послѣднихъ сорта взлѣзаютъ на деревья и, если вѣрить тому, что я слышалъ и читалъ, огненнымъ дождемъ спадаютъ на проходящихъ людей. Къ счастію, въ данномъ случаѣ я могу сослаться не на свой личный опытъ, а на свидѣтельства другихъ путешественниковъ, главнымъ образомъ — Стэнли.

Для всякаго рода пищевыхъ запасовъ болѣе всѣхъ опасны маленькіе черные муравьи. Проснешься утромъ въ палаткѣ и видишь, что шейки нашихъ бутылокъ и манерокъ буквально облѣплены крохотными черными существами. Мелкій сахаръ, какъ тщательно мы ни хранили его въ жестяной банкѣ, въ концѣ-концовъ, half and half^[3], какъ говорятъ англичане, сдѣлался добычей муравьевъ. Сначала мы старались выгнать муравьевъ, падающихъ въ кофе или сахаръ, потомъ это сдѣлалось совершенно невозможнымъ. Злодѣи грызли наши сухари, но съ особеннымъ ожесточеніемъ набрасывались на мясной экстрактъ Либиха. Мы должны были переливать его въ бутылки и тщательно закупоривать ихъ, но все-таки на каждой пробкѣ собирались массы муравьевъ.

Купаясь въ лужахъ около негритянскихъ деревень, я часто замѣчалъ на листьяхъ водяныхъ растеній что-то въ родѣ гусеницъ, длиною въ указательный палецъ, сверху совершенно черныхъ, съ огромнымъ количествомъ желтыхъ ногъ на брюшкѣ. Онѣ вселяли въ меня отвращеніе и страхъ, — я принималъ ихъ за стоножекъ, о ядовитости которыхъ мнѣ столько разъ разсказывали въ миссіяхъ. Позже я видѣлъ, какъ наши люди сбрасывали рукой этихъ насѣкомыхъ со своей спины и кидали ихъ въ воду безо всякаго вреда для себя.

Что касается мухи тсе-тсе, то она опасна только для животныхъ. Мнѣ говорили, что волы, заслышавъ ея жужжаніе, впадаютъ въ панику. Людямъ укушеніе тсе-тсе не опаснѣе укушенія комара. За рѣкой Вами количество ея увеличивается. Часто я видалъ тсе-тсе, сидящихъ на нашихъ шляпахъ, когда мы бросали ихъ на земь, расположившись подъ тѣнью какого-нибудь дерева. Нѣсколько штукъ я убилъ и старался сохранить ихъ въ цѣлости, но въ дорогѣ онѣ всѣ искрошились. Говорятъ, тсе-тсе не можетъ водиться въ цивилизованномъ краю. Зато бабочки составляютъ истинное украшеніе этой части Африки. Товарищъ мой собиралъ ихъ и привезъ въ Европу большую коллекцію. Надъ травами, въ лѣсахъ, въ негритянскихъ деревушкахъ, при водѣ и на пригоркахъ, поросшихъ мимозами — всюду бабочки. Однѣ доходятъ до значительныхъ размѣровъ, другія такъ малы, что когда онѣ поднимаются надъ травами, то вполнѣ понимаешь смыслъ выраженія: «ясная мгла мотыльковъ». Цвѣта: желтый, сапфировый, фіолетовый и пурпуровый мѣняются на ихъ крыльяхъ, затканныхъ бѣлыми, золотистыми или жемчужными арабесками. Часто, когда онѣ сидятъ на стебелькахъ или между листьями, ихъ можно счесть за цвѣты, но протянешь руку — и цвѣтокъ вдругъ поднимается въ воздухъ, какъ будто онъ легче самаго воздуха.

Въ царствѣ пресмыкающихся первенствующее мѣсто занимаетъ крокодилъ. Живетъ онъ въ большей части рѣкъ и сильно затрудняетъ переправу. Во время моего пребыванія я не слыхалъ ни о какихъ случаяхъ съ людьми, но они должны часто представляться при неосторожности негровъ. Въ спокойныхъ водахъ на крокодиловъ можно насмотрѣться вволю. Достаточно нѣсколько минутъ тихо постоять у берега, чтобъ увидѣть надъ гладкою поверхностью воды три точки, медленно подвигающіяся впередъ. Эти три точки — возвышенія надъ глазами и на оконечности пасти крокодила. Въ рѣкѣ Кингани мнѣ не удалось ихъ видѣть, но на Вами я довольно налюбовался ими. Часто они вылѣзаютъ изъ воды и по цѣлымъ днямъ лежатъ на песчаныхъ отмеляхъ или въ грязи, сами запачканные грязью, похожіе на гнилой пень дерева. Можно простоять цѣлый день, прежде чѣмъ замѣтишь какой-нибудь признакъ жизни: лѣнивое движеніе головы, лапъ или хвоста. Въ этой лѣни кроется что-то зловѣщее, въ особенности потому, что она можетъ смѣниться молніеносною быстротою, когда чудовище увидитъ добычу или чего-нибудь испугается. Элементарныя формы этихъ пресмыкающихся, какъ будто принадлежащія къ какой-нибудь допотопной эпохѣ, олицетворяютъ собою подлую и слѣпую жестокость. На самомъ дѣлѣ, безсмысленность крокодиловъ только внѣшняя; часто они устраиваютъ на другихъ животныхъ облавы, доказывающія, что въ этихъ сплюснутыхъ черепахъ рядомъ съ жестокостью уживаются хитрость и разсчетъ.

Змѣй въ Африкѣ меньше, чѣмъ въ Новомъ Свѣтѣ. Собственно говоря, за все время я встрѣтилъ только одну, хотя на охотѣ мы часто уклонялись отъ вытоптанныхъ тропинокъ и продирались сквозь высокія травы и заросли. Въ заросляхъ, говорятъ, попадаются пифоны, часто доходящіе до такихъ размѣровъ, что разсказы о нихъ, хотя они и происходятъ изъ достовѣрныхъ источниковъ, всегда казались мнѣ фантастическими.

О большихъ ящерицахъ, довольно обыкновенныхъ въ Европѣ, здѣсь я не слыхалъ ничего. Маленькія ящерицы, саламандры, хамелеоны и тому подобная мелюзга, держатся около человѣческихъ жилищъ. Ихъ множество на Занзибарѣ, въ Багамойо, во всѣхъ миссіяхъ и не только во внѣшнихъ стѣнахъ, но и въ комнатахъ. Говорятъ, что онѣ приносятъ пользу, уничтожая насѣкомыхъ. Можетъ-быть; я знаю только одно, что вреда онѣ не причиняютъ никакого и свою фамильярность съ людьми не доводятъ до посѣщенія ихъ кроватей.

Въ теплой грязи, въ тростникахъ, въ лужахъ и озерахъ благоденствуютъ милліоны лягушекъ. Квакаютъ онѣ не такъ, какъ у насъ, не соединяются въ большіе хоры, точно возносящіе громкую молитву къ мѣсяцу, но отзываются въ-одиночку и безъ ритма. Многія породы живутъ на деревьяхъ и монотонными звуками отмѣриваютъ часы ночи. Въ палаткѣ часто мы находили неповоротливыхъ жабъ, полныхъ меланхоліи, точно подавленныхъ собственнымъ безобразіемъ. На Кингани одна жаба такъ настойчиво навѣщала нашу палатку, точно хотѣла ночною порою повѣдать намъ мрачную тайну или разсказать свою грустную исторію, что когда-то она была богиней этихъ водъ, но потомъ за разные грѣхи и проступки была превращена въ такое отвратительное существо. Но безобразіе не можетъ возбуждать сочувствія, и потому мы прогоняли жабу безъ церемоніи и сожалѣнія.

Птицъ здѣсь видимо-невидимо. Республика эта шумная, безпокойная, но самая милая для глаза. Чтобы воздать каждому по дѣламъ его, я долженъ начать со страуса. На поморьѣ онъ отличается тѣмъ же, чѣмъ польскіе мосты, то-есть тѣмъ, что его нѣтъ на данномъ мѣстѣ. Когда-то было иначе, но въ недавнее время неразумнымъ птицамъ, очевидно, не понравилась торговля ихъ перьями, вслѣдствіе чего онѣ перекочевали на болѣе сухія и просторныя возвышенности, тянущіяся по ту сторону горъ Усагара. Можетъ-быть, самое побережье было для нихъ черезъ-чуръ сыро. Кажется, на сѣверъ отъ рѣки Вами можно еще иногда встрѣтить маленькія стада; но и тамъ мы не встрѣчали не только стадъ, но даже и ихъ слѣдовъ.

Болотныя птицы составляютъ истинное украшеніе рѣкъ восточной Африки. Въ мелкихъ мѣстахъ, по берегамъ, подъ аркадами зеленыхъ вѣтвей деревьевъ прохаживаются кулики, кулоны, цапли, журавли, колпики, выпи и еще какія-то птицы, назвать которыхъ я не съумѣю, — однѣ съ бѣлоснѣжнымъ опереніемъ, другія розовыя, пестрыя или черныя. Живые колера ихъ перьевъ чудесно отражаются въ зеркальной водѣ и придаютъ всему пейзажу характеръ дѣвственнаго тропическаго лѣса.

Собственно водяныхъ птицъ, то-есть утокъ, гусей и нырковъ, здѣсь меньше, чѣмъ ходячихъ. Изъ зерноядныхъ въ лѣсахъ и въ кустахъ часто можно встрѣтить цесарку, которая ничѣмъ не отличается отъ нашихъ домашнихъ. Но въ Африкѣ этихъ птицъ я нигдѣ не встрѣчалъ въ прирученномъ видѣ, хотя негры держатъ много всякой домашней птицы, въ особенности куръ. Кромѣ цесарокъ, мы по дорогѣ стрѣляли по птицамъ, величиною съ индѣйку, только болѣе высокаго роста. Передъ взлетомъ, который для нихъ, какъ и для дрохвы, представляетъ не малое затрудненіе, онѣ старались спастись бѣгствомъ. Бульонъ изъ нихъ гораздо вкуснѣе, чѣмъ изъ цесарокъ.

На отдѣльныхъ большихъ деревьяхъ мы видѣли тукановъ, или, по крайней мѣрѣ, птицъ очень похожихъ на тукановъ, съ огромнѣйшими клювами. Это онѣ-то кричатъ по ночамъ голосами, напоминающими кошачье мяуканье. Птицы были крайне осторожны и подпускали съ большимъ трудомъ. Приходилось стрѣлять издалека, а это вело за собой частые промахи.

Негры, — стрѣльба до крайности забавляетъ ихъ, а зрѣніе у нихъ необыкновенно острое, — каждую минуту показывали намъ новыхъ птицъ и кричали: «ндеге, ндеге!»^[4] Кажется, этимъ именемъ они обозначаютъ всякое крылатое существо, а отдѣльныя названія въ ихъ языкѣ не существуютъ, — по крайней мѣрѣ, я не могъ добиться толку.

Къ числу самыхъ прелестныхъ птицъ этой части Африки принадлежатъ «вдовы», какъ ихъ называютъ миссіонеры. Ихъ небольшое тѣльце покрыто черными блестящими перьями, зато головка, горлышко, спинка и длинныя перышки хвоста отливаютъ всѣми цвѣтами драгоцѣнныхъ каменьевъ, и птица мѣняется постоянно, сообразно съ тѣмъ, откуда на нее падаетъ освѣщеніе. Зеленые попугаи, такъ называемые inséparables^[5], явленіе очень обыкновенное; сѣрыхъ съ красными головами я видѣлъ только въ прирученномъ видѣ, — они происходятъ изъ мѣстности, близкой къ Великимъ Озерамъ. Заросли кишатъ птицами, похожими на нашихъ соекъ и сивоворонокъ, съ перьями преимущественно синяго цвѣта; около деревень мнѣ пришлось стрѣлять свѣтло-кирпичныхъ голубей, но маленькихъ, величиною съ нашихъ жаворонковъ. Неизвѣстныхъ въ наукѣ видовъ здѣсь множество: изъ коллекціи, привезенной моимъ товарищемъ, осталось неопредѣленными много экземпляровъ, а сколько же должно быть такихъ, о которыхъ никто и не слыхалъ, между мелюзгой, порхающей въ травахъ, тростникахъ и глубокихъ заросляхъ! Есть чудные края, которые, если проживешь тамъ долго, производятъ унылое впечатлѣніе, благодаря полному отсутствію птицъ, — напримѣръ, итальянская Ривьера. На Африку, — по крайней мѣрѣ, на ту часть, о которой я говорю, — пожаловаться нельзя. Ея лѣса, рощи и степи живутъ полною жизнью; глаза путника повсюду встрѣчаютъ движеніе и краски; уши хоть зажимай отъ щебета и свиста, которыми вся страна гремитъ съ утра до вечера.

Перехожу къ млекопитающимъ. Во время пути ихъ мало видно. Негры тянутся гуськомъ, то пѣсни распѣваютъ, то окрикиваютъ другъ друга и пугаютъ все, что попадается имъ на дорогѣ. Кромѣ того, всякій звѣрь и безъ того бѣжитъ отъ тропинокъ, по которымъ проходятъ караваны. Если захочешь охотиться, то нужно разбить палатку гдѣ-нибудь у воды, вдали отъ дороги и деревни, въ мѣстности пустой, лѣсистой, и стоять на мѣстѣ нѣсколько недѣль. Только тогда придешь къ убѣжденію, что весь этотъ край есть не что иное, какъ гигантскій зоологическій садъ. И все-таки нѣкоторые виды, черезчуръ преслѣдуемые человѣкомъ, отступили отъ побережья въ недоступныя глубины центральныхъ лѣсовъ. Слоновъ, которые живутъ еще цѣлыми стадами у начала Килима-Нджаро, совсѣмъ нѣтъ въ мѣстностяхъ, прилегающихъ къ океану. Буйвола мы не встрѣтили ни одного, можетъ-быть, потому, что въ это время ихъ почти совсѣмъ уничтожила эпидемія, а вообще это животное здѣсь рѣдкостью не считается. Только гиппопотамовъ здѣсь сколько угодно: они сотнями водятся во всякой рѣкѣ, купаются и играютъ цѣлый день, а ночью выходятъ на пастбище. Негры мало охотятся на нихъ. Правда, изъ шкуры гиппопотама въ Занзибарѣ дѣлаютъ трости; ихъ клыки до нѣкоторой степени замѣняютъ слоновую кость, но товаръ этотъ въ торговлѣ не ходкій и поэтому звѣрь, мало преслѣдуемый, живетъ и множится на покоѣ. Отъ времени до времени, въ минуту дурнаго расположенія духа, онъ перевернетъ какую-нибудь негритянскую пиро́гу, растерзаетъ клыками нѣсколькихъ черныхъ, но чаще всего, скрытый подъ водою, пускаетъ себѣ весело носомъ пузыри и фонтаны и весьма доволенъ своею судьбою.

Въ степяхъ и въ предгорьи живутъ многочисленныя породы антилопъ. Антилопа-корова своею величиною превосходитъ нашего лося. Вооружена она могучими рогами, которые у самаго лба скручены винтомъ, а дальше идутъ по прямой линіи. На охотѣ она можетъ быть опасной, потому что раненая бросается на выстрѣлившаго. Къ несчастію для себя, она останавливается передъ нимъ въ пяти или шести шагахъ, чтобы придти въ изумленіе, — отъ своей отваги, по всей вѣроятности. Тогда нужно стрѣлять ей прямо въ лобъ, иначе она бросится во второй разъ и насадитъ охотника на рога.

Но самымъ опаснымъ, не считая слона, является африканскій буйволъ (Bos cafer); онъ бросается часто на человѣка, когда его не пугаютъ, иногда нападаетъ на цѣлые караваны и производитъ въ нихъ страшное замѣшательство. Серпа-Пинто пишетъ, что въ нѣкоторыхъ частяхъ Африки тропинки усѣяны могилами людей, убитыхъ буйволами.

Носорогъ тоже своего рода забіяка, хотя въ концѣ-концовъ, несмотря на свои размѣры и силу, это фигура въ высшей степени юмористическая, въ своемъ халатѣ, который давно уже ему не по росту, и въ своихъ до половины обтрепанныхъ панталонахъ. Эта послѣдняя особенность сдерживаетъ его движенія. Послѣ перваго выстрѣла онъ спасается бѣгствомъ, потомъ бросается сразу и энергично на нападающихъ, но, по милости врожденной глупости, атакуетъ первый попавшійся предметъ. Камень, термитьера^[6], кустъ, дерево — ему все равно: что на полѣ битвы, то и непріятель. Носороги всегда держатся далеко отъ тропинокъ, у поморья вообще очень рѣдки, а если и попадаются какіе, то только старые самцы, которые, въ силу домашнихъ недоразумѣній, принуждены искать спокойствія по ту сторону горъ.

Возвратимся къ антилопамъ. Кромѣ помянутой мною выше, здѣсь еще живетъ антилопа, доходящая до размѣровъ нашего оленя. Прыгающія антилопы пробѣгаютъ степи стадами по нѣсколько штукъ. Названіемъ своимъ они обязаны тому, что во время пастьбы они постоянно подпрыгиваютъ, точно ихъ подбрасываетъ какая-нибудь пружина. Самая обыкновенная антилопа — это «гну», съ туловищемъ лошади и головою быка, животное на видъ довольно страшное, съ дикими глазами и страшнымъ лбомъ, но на самомъ дѣлѣ смирное и пугливое. Существуетъ порода антилопъ, которыя проводятъ бо́льшую часть жизни въ водѣ. Наконецъ, въ лѣсахъ, лежащихъ по близости озеръ, живетъ карликовая антилопа (nanstragus), миніатюра въ родѣ антилопъ, стройная, щеголеватая, величиною съ комнатную собачку. Когда-то она не считалась рѣдкостью и на Занзибарѣ.

На сѣверъ отъ рѣки Кингани, не далеко отъ ея устья, на болотахъ, черезъ которыя мнѣ приходилось перебираться, я видѣлъ слѣды цѣлыхъ стадъ зебръ. Иногда на дорогѣ негры показываютъ на отдаленныхъ пригоркахъ что-то такое, что издали, на солнцѣ, кажется сухими, обнаженными деревьями. Но когда караванъ приближается на версту, эти мнимыя деревья начинаютъ колыхаться, двигаться и вскорѣ исчезаютъ въ рощахъ акацій. Это жирафы. Въ-одиночку они попадаются рѣдко, чаще стадами по нѣсколько штукъ. Чутье у нихъ удивительное, поэтому охотиться на нихъ очень трудно.

Грызунами эта часть Африки очень бѣдна. Мы почти совсѣмъ не видали зайцевъ, но я слышалъ, что ихъ много въ странѣ Сомали; кролики также не представляютъ такого бича, какъ въ Австраліи и въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ Америки.

На Занзибарѣ, въ Багамойо и въ миссіяхъ мы видѣли повсюду прирученныхъ обезьянъ, поэтому я думалъ, что ихъ здѣсь множество, но въ теченіе всей нашей экспедиціи (а она продолжалась все-таки двѣ недѣли) мы не встрѣтили ни одной. Зато когда по ночамъ я сидѣлъ, по обыкновенію, у входа въ палатку, вслушиваясь въ окрестные голоса, то до моего слуха изъ зарослей доходило что-то въ родѣ отдаленнаго лая. Негры, на вопросъ, что это за существо отзывается такимъ голосомъ, обыкновенно отвѣчали: «кима»^[7]. Миссіонеры въ Мандерѣ также утверждали, что въ здѣшнихъ странахъ живетъ порода лающихъ обезьянъ, но кроется въ глубокихъ заросляхъ, ни для кого не доступныхъ, вслѣдствіе чего здѣсь можно пробыть сколько угодно и не увидать ни одного экземпляра. Съ своей стороны, я думаю, что это, должно-быть, ночныя животныя, какъ, напримѣръ — лемуры.

Очень вѣроятно, что и другіе виды укрываются въ заросляхъ, спасаясь отъ жары и отъ людей, но вообще обезьянъ на поморьѣ немного. Мы не видѣли ни одной даже тогда, когда, ради охоты, сходили съ проторенныхъ тропинокъ и на нѣсколько дней углублялись въ заросли и совершенно дикую степь. Можетъ-быть, прелестная обезьянка Colobus Kirkii^[8], которая совсѣмъ перевелась въ Занзибарѣ, находится еще на противоположномъ берегу твердаго материка, но настоящія обезьяньи палестины начинаются только за горами, на высотахъ и вблизи Великихъ Озеръ.

Левъ когда-то бывалъ такимъ обыкновеннымъ явленіемъ на всемъ побережьи, что, по словамъ Реклю, цѣлыя деревушки должны были переселяться на другое мѣсто, чтобъ избѣгнуть черезчуръ многочисленнаго и опаснаго сосѣдства. Теперь львы попадаются, но не часто. Объ одномъ, который задралъ нѣсколько ословъ въ Багамойо, я уже упоминалъ выше. Отецъ Стефанъ разсказывалъ мнѣ, какой случай произошелъ съ однимъ ботаникомъ въ самомъ саду миссіи. Этотъ ботаникъ подстрѣлилъ кукушку и полѣзъ въ кусты, чтобъ отыскать свою добычу, какъ вдругъ увидѣлъ огромную гривастую голову льва, который, видимо, только-что пробудился отъ полуденной дремоты. Ботаникъ окаменѣлъ отъ ужаса, левъ тоже. Но владыкѣ звѣрей, очевидно, пришло на мысль, что существо, которое вползаетъ на четверенькахъ въ его камыши, должно быть твердо увѣрено въ своей силѣ, — онъ отскочилъ назадъ и удралъ; такимъ способомъ первая встрѣча не привела къ дальнѣйшему знакомству.

Вообще, однако, встрѣча со львомъ или съ другимъ какимъ-нибудь хищникомъ при свѣтѣ солнца принадлежитъ къ числу исключительныхъ случаевъ. Въ Африкѣ дѣло стоитъ такъ: днемъ можно ходить всюду, — ночью никуда, даже въ свой собственный садъ, разъ онъ не обнесенъ высокою оградою. Я и мой товарищъ слышали рычанье леопарда въ большомъ кокосовомъ саду миссіи въ Багамойо, а черезъ нѣсколько дней послѣ нашего отъѣзда тамъ же пантера загрызла собаку въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дома. Зато во все время нашего путешествія одинъ разъ только, на ночлегѣ въ Гугуруму, я слышалъ голосъ льва. Всѣ хищные: львы, пантеры, леопарды, шакалы, гіены и т. п. во время дня кроются въ чащахъ, черезъ которыя только они одни умѣютъ продираться сквозь ліаны, кусты, заросли, низкими проходами, напоминающими темные корридоры. Ночью все это выходитъ на добычу. Негры говорятъ, что огонь не очень пугаетъ ихъ. Можетъ-быть, только по этой причинѣ караваны не идутъ ночью, — иначе, при свѣтѣ луны, не трудно было бы держаться тропинки, а идти въ темнотѣ куда какъ пріятнѣй, чѣмъ подъ солнечнымъ зноемъ.

Наконецъ, нѣсколько словъ о людяхъ. Жители здѣшнихъ странъ всѣ принадлежатъ къ огромному роду Бауту, населяющему Африку чуть не отъ экватора до крайнихъ южныхъ предѣловъ. Въ однихъ нѣмецкихъ владѣніяхъ они дѣлятся на множество народовъ и народцевъ, весьма разнящихся другъ отъ друга своими обычаями и языкомъ. Я полагаю, что всѣ ихъ нарѣчія происходятъ отъ прежняго общаго языка Бауту, потому что во всѣхъ теперешнихъ нарѣчіяхъ на-ряду съ отличіями, замѣчаются и общія черты, которыя подтверждаютъ это предположеніе. Почти повсюду гласная У означаетъ страну, Ма или Ва — множественное число, а отсюда и народъ даннаго края. Поэтому говорится: У-Хехе и Вахехе, У-Сагара и Васагара, У-Хенде и Вахенде. Въ языкѣ ки-суагили, на которомъ говорятъ на Занзибарѣ, тѣ же самыя формы. Очевидно, это правило не безъ исключеній: часто названіе народа обозначаетъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, и край, и наоборотъ. Болѣе всѣхъ распространенъ языкъ ки-суагили. Куда только ни заходятъ караванные пути, на немъ можно разговаривать всюду. Говорятъ на немъ и за Озерами, и вдоль теченія рѣки Конго, почти до Атлантическаго океана.

Жители поморья, вплоть до самыхъ горъ, составляющихъ водораздѣлъ между озерами и океаномъ, занимаются преимущественно земледѣліемъ. Обработываютъ они, главнымъ образомъ, маньокъ, коренья котораго даютъ отличную муку, — рисъ и сорго. По другую сторону горъ, на степной плоской возвышенности, живутъ пастушескія племена, между которыми самое могучее — Массаи. Населеніе самаго побережья, Суагили, съ незапамятныхъ временъ занимается торговлей. Они то одни, то подъ предводительствомъ арабовъ достигали до Великихъ Озеръ, — они заселили острова Мафію, Занзибаръ и Пембу. Въ Занзибарѣ они, вѣроятно, смѣшались съ аборигенами, которые потомъ растворились въ нихъ безъ слѣда, потомъ съ жителями острововъ Коморскихъ и Сейшельскихъ и съ арабами. Языкъ ихъ, подъ вліяніемъ этихъ чуждыхъ элементовъ, нѣсколько измѣнился, принялъ множество арабскихъ выраженій, но не только не уступилъ арабскому языку, но, напротивъ, подчинилъ его себѣ до такой степени, что сами арабы, при сношеніяхъ съ индусами, малганами, сомалисами и даже европейцами, употребляютъ только языкъ ки-суагили.

Тѣ же самые суагилисы, принявъ отъ арабовъ магометанство, распространили его въ побережныхъ странахъ У-Зарамо, У-Сигуа и У-Самбара. Дальше живутъ фетишисты. Обычаи ихъ зависятъ отъ того — ближе или дальше они сидятъ не отъ прибрежья, а отъ караванныхъ дорогъ. Есть мѣстности очень отдаленныя, въ которыхъ жители носятъ европейскія ткани, живутъ въ приличныхъ деревушкахъ и не приходятъ въ изумленіе при видѣ бѣлыхъ; а съ другой стороны попадаются деревушки не далеко отъ берега, но въ сторонѣ, посреди лѣсовъ, — здѣсь негры ходятъ голыми или прикрываютъ наготу при помощи травъ, носятъ «пелеле»^[9], т.-е. кусочки дерева въ губахъ, живутъ въ шалашахъ и бѣгутъ, какъ дикіе звѣри, въ чащу при вѣсти о приближеніи чужихъ.

Подобная разница можетъ замѣчаться въ одномъ и томъ же народѣ. Напримѣръ, негры въ У-Зарамо, живущіе въ непосредственномъ сосѣдствѣ съ Багамойо и Даръ-эсъ-Саламъ — люди такіе же цивилизованные, какъ занзибарцы, дальнѣйшіе же, сидящіе въ разныхъ медвѣжьихъ углахъ, между меньшими притоками Кингани, живутъ первобытною жизнью. Кто вспомнитъ, что и у насъ, въ Бѣловѣжской пущѣ, напримѣръ, можно найти людей, которые никогда не выглядывали изъ лѣсовъ и, кромѣ своего прихода, не видали другаго города, тотъ легко пойметъ, что подобныя явленія тѣмъ болѣе могутъ попадаться въ Африкѣ.

Деревни, которыя я видѣлъ, построены такъ, что хижины окружаютъ обширную площадку, очищенную отъ травы и хорошо утоптанную. Королевская хижина, больше другихъ, стоитъ часто по серединѣ площадки, подъ большимъ деревомъ, гдѣ, кромѣ того, совершаются и «пааляверы»^[10], то-есть совѣты старшихъ. Въ нѣмецкихъ владѣніяхъ обычай этотъ исчезъ въ силу вещей, но прежде въ каждомъ селеніи нужно было терять цѣлые часы въ переговорахъ о разрѣшеніи пройти по территоріи и о выкупѣ (хонго^[11]), который царьки налагали на караваны.

Хижины слѣплены изъ глины и хвороста, всегда круглой формы, съ конусообразною тростниковою кровлею, которая спускается низко для того, чтобъ давать охрану отъ солнца. Въ хижинахъ нѣтъ ничего, кромѣ глиняныхъ сосудовъ для воды и кроватей. Кровать (кифанда^[12]) состоитъ изъ деревянной рамы, переплетенной наискось узкими ремешками и утвержденной на четырехъ столбикахъ. Когда приходишь въ селеніе, негры сейчасъ выносятъ эти «кифанды»^[12], усаживаютъ на нихъ бѣлыхъ путешественниковъ, затѣмъ подносятъ имъ въ даръ яйца, иногда куръ или козу. Понятно, за эти подарки необходимо отблагодарить, вслѣдствіе чего запасы «американи»^[13] (ситца) и «индустани»^[14] (индійскихъ платковъ) уменьшаются съ поразительной быстротой.

Глиняные сосуды, тамъ, гдѣ мнѣ приходилось ихъ видѣть, не носятъ на себѣ никакихъ рисунковъ или орнаментовъ, — словомъ, не отличаются ничѣмъ. Въ деревушкахъ, погрязшихъ въ фетишизмѣ, меня удивляетъ также отсутствіе божковъ изъ дерева, глины или слоновой кости. Амулеты носятъ почти всѣ, а амулетомъ служитъ что угодно: зубъ крокодила, коготь леопарда, деревянная пластинка, часто крестикъ. Когда негръ носитъ крестъ на груди, то это не всегда значитъ, чтобъ онъ былъ христіаниномъ: онъ просто считаетъ крестикъ могучимъ амулетомъ бѣлыхъ, которымъ можно застраховать себя отъ чаръ и злыхъ воздѣйствій со стороны. Оружіе состоитъ изъ луковъ, дротиковъ и ножей. Формы ихъ чрезвычайно разнообразны; такъ, напримѣръ, луки народа Мафити въ ростъ человѣка, а щиты изъ львиной шкуры въ метръ длиною. Дротики чаще кончаются небольшимъ и узкимъ остріемъ, но у Массаи острія огромныя. Вообще оружіе у всѣхъ народовъ изъ племени Бауту не можетъ идти въ сравненіе съ великолѣпными издѣліями сомалисовъ. Сомалійскіе копья, щиты изъ шкуры гиппопотама, а въ особенности ножи могутъ служить украшеніемъ любаго музея.

И, вмѣстѣ съ тѣмъ, народы, находящіеся нынѣ подъ нѣмецкимъ владычествомъ, отличались когда-то воинственностью, а нѣкоторые, какъ, напримѣръ, Ма-Конди и Вахете, живущіе на югѣ, отличаются ею и до сихъ поръ, — я не говорю уже о жителяхъ страны Угого, лежащей по ту сторону горъ Узагара, и самаго воинственнаго сѣвернаго племени — Массаи. Нѣмцамъ и до сихъ поръ приходится укрощать расходившійся духъ разныхъ племенъ, что приноситъ большую пользу менѣе многочисленнымъ и болѣе спокойнымъ народамъ, которыхъ грозные сосѣди когда-то тиранили безъ милосердія.

Формы правленія разнообразны до крайности. Для всѣхъ народовъ ясно только одно, что бѣлый «М’буанамъ Куба»^[15] изъ Багамойо — владыка, его боятся и уважаютъ сообразно его личнымъ достоинствамъ. Но для отдаленныхъ племенъ покуда онъ является существомъ фантастическимъ, вслѣдствіе чего между тамошними царьками отъ времени до времени вспыхиваютъ распри. Царьки эти властвуютъ иногда неограниченно, иногда съ участіемъ старшинъ. Есть народы, которые не знаютъ монархической власти, и къ числу такихъ принадлежатъ могучіе Массаи. Живутъ они жизнью клана и только во время войны выбираютъ вождя, который и облекается диктаторскою властью. У другихъ народцевъ въ каждой деревушкѣ свой король, который по отношенію къ нѣмецкой власти играетъ такую же роль, какъ у насъ староста по отношенію къ администраціи.

Все это, однако, со времени нашествія нѣмцевъ расползается, измѣняется и переработывается въ другую форму. Миссіи въ одинаковой степени помогаютъ этимъ перемѣнамъ, которыя вообще идутъ чернымъ въ пользу. Прежде ихъ давили собственные царьки, вырѣзывали болѣе сильные сосѣди, забирали въ неволю арабы. Вся эта страна была одною сплошною геенной страданій, крови и слезъ человѣческихъ. Человѣкъ былъ буквально волкомъ человѣку, потому что пожиралъ его. Теперь это прекратилось повсюду, куда только достигаютъ рука и энергія нѣмцевъ. Теперь такой гастрономъ, какъ нашъ другъ Муэне-Пира, если когда-нибудь и кушаетъ человѣческій бифштексъ, то, во-первыхъ, дѣлаетъ это тихо, подъ покровомъ величайшей тайны; во-вторыхъ, мучимый безпокойствомъ, посылаетъ на всякій случай въ подарокъ въ Багамойо корову. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, принимая у себя безоружнаго отца Стефана, онъ дико ворочалъ глазами и приставлялъ копье къ его груди, — теперь старичокъ, при видѣ двухъ бѣлыхъ, переступаетъ съ ноги на ногу, хихикаетъ, приноситъ «помбу»^[16], лѣсной медъ, и только убѣдившись, что это не нѣмцы пришли къ нему въ гости, отваживается сказать съ таинственнымъ видомъ: «Даки акуна мсуви, акуна мсуви!»^[17]. Онъ, очевидно, не принимаетъ въ разсчетъ того, что еслибы не сосѣдство нѣмцевъ, то, можетъ быть, гіены давнымъ-давно разнесли бы по полямъ его косточки, потому что и самъ онъ, и его вѣрные подданные — послѣдніе остатки когда-то многочисленнаго народа У-Доэ, который, немного лѣтъ тому назадъ, разбитый на полѣ битвы, былъ почти весь уничтоженъ, перебитъ, проданъ въ рабство или съѣденъ.

День ясный и погожій. Со стороны океана — стадо растрепаныхъ, зубчатыхъ облачковъ, какъ будто бы кто-нибудь по чистой и глубокой лазури разбросалъ перистые листья пальмы. Мы отослали двухъ «аскарисовъ»^[18], переправились черезъ Кингани и углубились въ лѣсъ тростниковъ и кустарниковъ. Тропинка узкая, мѣстами грязная. Рядомъ, и тутъ и тамъ, лужи и ямы, выбитыя ногами гиппопотамовъ.

Идемъ мы въ слѣдующемъ порядкѣ: впереди маленькій Тома́ съ двумя фотографическими аппаратами на головѣ, за нимъ мы, потомъ негры съ нашими ружьями, остальные «пагази»^[19], по обыкновенію, растянулись длинной линіей. Часто надъ тростникомъ видны только одни тюки; по временамъ кусты совсѣмъ заслоняютъ караванъ, который, благодаря трудной дорогѣ, растягивается все болѣе и болѣе, такъ что послѣдній «пагази»^[19] находится въ нѣсколькихъ сотняхъ шаговъ за нами. На окрикъ «айа!»^[20], который передніе негры издаютъ поминутно, какъ будто присвоивая себѣ право распоряжаться отставшими, тѣ прибавляютъ шагу и цѣпь стягивается. Первые полчаса дороги насъ окружаетъ густѣйшая чаща, перепутанная ліанами, которыя, перекидываясь съ одного куста на другой, точно связываютъ ихъ сѣтью тонкихъ и толстыхъ веревокъ. Болото мало-по-малу становится суше. Очевидно, мы выходимъ изъ области, которую Кингани заливаетъ во время «массики»^[1] и «воули»^[2]. Кое-гдѣ попадаются уже деревья, которыхъ мы не видали поблизости русла рѣки, съ нѣкоторыхъ кустовъ свѣшиваются плоды, величиною и формою похожіе на наши дыни. Чаща рѣдѣетъ и рѣдѣетъ, наконецъ, начинается степь, сухая, широкая, а на ней рѣдкія мимозы, мѣстами группы кустарниковъ, осыпанныхъ красными, какъ кровь, цвѣтами, и трава по поясъ.

Кругомъ не видно ни звѣрей, ни большихъ птицъ. Солнце начинаетъ уже припекать, но по степи отъ времени до времени проносится дуновеніе вѣтра. Черезъ часъ мы доходимъ до деревушки Кикока и занимаемъ ее тѣмъ съ большею легкостью, что въ ней нѣтъ ни души. Такого убожества и вообразить себѣ невозможно. Всего-на-всего здѣсь восемь шалашей, сплетенныхъ изъ травы и хвороста, и такихъ низкихъ, что они едва доходятъ намъ до пояса. Посерединѣ стоитъ одинокое, низенькое манговое дерево, — вотъ и все. Еслибъ не это дерево и не стебли ананасовъ, несомнѣнно, посаженныхъ рукою человѣка, то можно бы подумать, что это временная стоянка, но вдали видно нѣсколько банановыхъ кустовъ, — очевидно, здѣсь живетъ какая-нибудь африканская бѣднота, которая, при вѣсти о приближеніи бѣлыхъ, удрала въ сосѣднія заросли. Переводчикъ Франсуа объясняетъ мнѣ, наконецъ, что эти люди бѣжали, очевидно, не отъ насъ, а отъ той экспедиціи, которая раньше пошла въ страну У-Загара, и убѣжали отъ страха, чтобы ихъ не взяли какъ носильщиковъ. Нѣмцы дѣлаютъ это часто, потому что другаго способа нѣтъ, и хотя платятъ неграмъ добросовѣстно, но эти послѣдніе боятся и дальнихъ путешествій, и главное, — войны, а потому при первой вѣсти объ экспедиціи утекаютъ въ непролазную чащу, гдѣ и просиживаютъ по нѣсколько недѣль. На вопросъ, отчего хижины въ Кикокѣ такія убогія, переводчикъ отвѣчаетъ мнѣ, что здѣсь живетъ le petit monde^[21]. Я и самъ понималъ, что не grand monde^[22], но больше ни до чего не могъ добиться, хотя со временемъ убѣдился, что эта нужда исключительная, и что въ другихъ деревняхъ замѣчается гораздо большій достатокъ.

Лужа съ водой для питья имѣется и въ Кикокѣ, но вода ея на видъ шоколаднаго цвѣта, а на вкусъ отдаетъ дохлой кошкой. Вотъ тутъ-то я и благословилъ себя за мысль о пріобрѣтеніи содовой воды въ Багамойо. Правда, она была тепла, но, по крайней мѣрѣ, не имѣла ничего общаго ни съ шоколадомъ, ни съ кошкой. Наши негры съ благодарностью принимали пустыя бутылки, а самый процессъ откупориванія приводилъ ихъ въ восторгъ. Они даже окрестили эту воду особымъ названіемъ — «мади-бундуки»^[23].

Но такъ какъ на содовой водѣ кушанья готовить невозможно, то мы ѣли обѣдъ, приготовленный на водѣ мѣстной, да и то не фильтрованной. Для того, чтобы профильтровать необходимое количество, нужно было нѣсколько часовъ, а человѣку дорожному, пришедшему на постой, прежде всего, хочется ѣсть, а потомъ завалиться и проспать самое жаркое время. Въ кушаньѣ такая вода до нѣкоторой степени обезвреживается, хотя почти не теряетъ своего противнаго вкуса и влечетъ за собой дизентерію. Не нравилась она намъ даже и въ кофе, который былъ черенъ, какъ деготь, сколько мы ни подбавляли въ него сгущеннаго молока.

Одиннадцать часовъ. Подходитъ та пора невыносимаго блеска и молчанія, когда все, кажется, раскаляется до бѣла. Послѣ завтрака мы идемъ спать подъ тѣнь манговаго дерева, — его густая листва не пропускаетъ ни одного луча свѣта. Просыпаемся мы около трехъ часовъ, свѣжіе, бодрые, и рѣшаемъ идти дальше, потому что въ Кикокѣ дѣлать нечего, да, кромѣ того, намъ говорятъ, что черезъ нѣсколько часовъ мы дойдемъ до болѣе зажиточной деревни, а въ этой деревнѣ не одна, а цѣлыхъ двѣ лужи хорошей воды. Я съ удовольствіемъ замѣчаю, что люди наши веселы, очень заботятся о насъ и готовы исполнять всякое наше желаніе. Послѣ завтрака они наперерывъ устраивали намъ постель изъ сухихъ травъ подъ манго, а теперь, едва раздалась команда: «айа!»^[20] — палатка сейчасъ же была свернута, тюки вмигъ перевязаны пальмовыми веревками, — хоть сейчасъ въ путь.

Мы идемъ степью. Жарко ужасно, но свѣтъ не такой уже смертельно-бѣлый, какъ въ часы полудня. Солнце само принимаетъ золотистый оттѣнокъ и насыщаетъ золотомъ воздухъ; трава, кусты, деревья и повсюду торчащія кочки термитовъ точно затянуты прозрачной янтарной дымкой, отчего небо кажется еще болѣе голубымъ, а окрестность болѣе веселой. Совсѣмъ, совсѣмъ нашъ горячій лѣтній день! Въ иныхъ мѣстахъ высокая, желтая трава такъ похожа на стѣну созрѣвшей ржи, что думаешь, вотъ-вотъ покажется наша деревня. Кажется, что сейчасъ раздастся протяжная пѣсня, застучатъ серпы или запестрѣютъ красные платки жницъ. Мы дышемъ сухимъ и здоровымъ воздухомъ, потому что болота Кингани остались далеко за нами. Все это приводитъ насъ въ отличное расположеніе духа. Намъ приходится по вкусу и наше путешествіе, и самая страна. Дѣйствительно, она становится все прекраснѣе. Степь почти незамѣтно повышается, кругомъ видны повсюду веселыя, не особенно густыя рощицы, съ необыкновенною ясностью вырисовывающіяся на небесной лазури. Вблизи страна эта кажется роскошнымъ паркомъ, издали — сплошнымъ огромнымъ лѣсомъ; но по мѣрѣ того, какъ мы подвигаемся, деревья разступаются и открываютъ свободныя пространства; мы видимъ сикоморы гигантскихъ размѣровъ, подъ которыми нѣсколько десятковъ людей легко могли бы найти убѣжище. Между группами деревьевъ перепархиваютъ стаи тукановъ. Влетятъ они въ тѣнь, и въ вѣтвяхъ начинается шумная бесѣда, точно открыла свое засѣданіе какая-то коммиссія, ревизующая состояніе африканскаго лѣснаго хозяйства. Послѣ изслѣдованія одной группы туканы перелетаютъ на другую, и бесѣда начинается снова. На тропинкѣ мы убиваемъ двухъ птицъ съ сѣрымъ опереніемъ и очень высокими ногами. Поваръ М’Са съ величайшимъ удовольствіемъ нагружаетъ ихъ на себя и увѣряетъ насъ, что это «ньяма мсури»^[24].

Примѣчанія

1. суагили
2. суагили
3. англ.
4. суагили — Птица.
5. фр.
6. фр.
7. суагили — Обезьяна.
8. лат.
9. суагили
10. суагили
11. суагили
12. суагили
13. суагили
14. суагили
15. суагили
16. суагили
17. суагили — Нѣмцы не добрые, не добрые!
18. суагили
19. суагили
20. суагили
21. фр.
22. фр.
23. суагили — Вода-ружье.
24. суагили — Хорошее мясо.