Письма из Африки (Сенкевич; Лавров)/X/ДО

Письма изъ Африки — X
авторъ Генрикъ Сенкевичъ, пер. Вуколъ Михайловичъ Лавровъ

Оригинал: польск. Listy z Afryki. — Источникъ: Сенкевичъ Г. Путевые очерки. — М.: Редакція журнала «Русская мысль», 1894. — С. 149.

Отецъ Леруа каждый день ожидалъ возвращенія брата Оскара; прошла недѣля, а о немъ ни слуху, ни духу. Предполагали, что изъ Момбассы онъ поѣхалъ на островъ Пембу, лежащій на сѣверъ отъ Занзибара. Я начиналъ терять терпѣніе, потому что приходилось ждать и ничего не дѣлать. Самое бо́льшее, за что мы могли приняться, — это за подготовленіе припасовъ для экспедиціи; но такъ какъ срокъ ея отправленія еще не опредѣлился, то приходилось воздерживаться и отъ разныхъ закупокъ, чтобы не обременять себя излишнимъ багажомъ и провизіей, которая легко могла испортиться. Монсиньоръ де-Курмонъ, наконецъ, обѣщалъ намъ, что, не ожидая возвращенія брата Оскара, онъ пошлетъ предписаніе въ Багамойо, чтобы миссіонеры заблаговременно начали нанимать людей и подготовлять что нужно для экспедиціи. Въ этомъ ожиданіи мы проводили время въ изученіи города, въ прогулкахъ по Мназимоѣ, въ разговорахъ съ путешественниками, живущими въ одномъ съ нами отелѣ, наконецъ, въ посѣщеніяхъ консула, знакомыхъ нѣмцевъ, монсиньора де-Курмона и бѣлыхъ братьевъ. Отецъ Леруа являлся часто въ нашъ отель сообщить какую-нибудь мысль о направленіи экспедиціи или съ новостями изъ Багамойо. Между прочимъ, онъ намъ сообщилъ, что въ окрестностяхъ Багамойо появился левъ, который ночью подкрадывается къ миссіи и близлежащему городу и похищаетъ изъ хлѣвовъ козъ и ословъ. Нѣмецкіе офицеры устроили на него засаду и просидѣли цѣлую ночь у сарая, въ которомъ нарочно отворили дверь и поставили осла. Ночь прошла, офицеры ничего не видали, ничего не слыхали, но на утро не нашли осла или, вѣрнѣе, нашли его косточки въ нѣсколькихъ метрахъ отъ сарайчика. Такъ какъ львы на побережьи довольно рѣдки, то этимъ случаемъ интересовался весь Занзибаръ. Позже я узналъ, что этотъ багамойскій разбойникъ не далъ себя подстрѣлить, но его кто-то ухитрился отравить до нашего пріѣзда въ Багамойо.

Отецъ Леруа много разсказывалъ намъ объ окрестностяхъ этого города, о негритянскихъ племенахъ, населяющихъ побережье, о дѣлахъ нѣмецкой колонизаціи, а также о флорѣ и фаунѣ края. Въ окрестностяхъ Багамойо отецъ Леруа не обѣщалъ намъ хорошей охоты, но утверждалъ, что если отойти дня на два, на три пути въ глубь края, то тамъ можно найти все, чего только охотничья душа ни пожелаетъ. Что касается меня, то еслибъ я былъ настолько же умѣлымъ, насколько страстнымъ охотникомъ, цѣлыя сотни гиппопотамовыхъ вдовъ должны были бы облечься въ трауръ по своимъ супругамъ; но хотя ничего подобнаго случиться не могло, все-таки не мѣшаетъ къ американскимъ и европейскимъ коллекціямъ прибавить еще и африканскую, — а отецъ Леруа говоритъ, что въ нѣсколькихъ часахъ дороги за Багамойо мы увидимъ въ рѣкѣ Кингани не одного, не дюжину, а цѣлыя стада гиппопотамовъ. Признаюсь, я считалъ этого звѣря довольно рѣдкимъ и не смѣлъ своимъ ушамъ вѣрить, но впослѣдствіи убѣдился, что въ обѣщаніяхъ отца Леруа не было никакого преувеличенія. И всякой прочей дичины тутъ же за рѣкою Кингани великое множество. Къ несчастію, если въ тамошнихъ мѣстахъ не трудно напасть на антилопу, жирафа или гиппопотама, то на лихорадку наткнуться легче всего. Впрочемъ, объ этомъ мнѣ придется писать болѣе подробно.

Много мы толковали съ отцомъ Леруа и о цѣли нашей экспедиціи. Я говорилъ уже, что первоначальнымъ моимъ намѣреніемъ было идти къ Килима-Нджаро. Читателямъ, не особенно знакомымъ съ географіей, я объясню, что это — гора, находящаяся въ странѣ Массаи, на границѣ нѣмецко-англійскихъ владѣній, около мѣсяца пути отъ Багамойо. Племя Массаи, населяющее окрестности Килима-Нджаро, весьма воинственное и очень дикое, а такъ какъ нѣмцы и англичане владѣютъ этимъ краемъ только номинально, то путешественникъ, идущій туда, долженъ разсчитывать только на свои силы и силы своего каравана. Экспедиція въ эту страну — вещь очень серьезная, и совершить ее можно только тогда, когда въ странѣ царствуетъ глубокое спокойствіе и когда отношенія не только между различными негритянскими племенами, но и между племенемъ Массаи и прибрежными бѣлыми находятся въ самомъ лучшемъ состояніи. И вотъ, съ великимъ горемъ я долженъ отказаться отъ своего плана. Еще на дорогѣ я безпокоился, хватитъ ли денегъ, которыми располагалъ я и мой товарищъ, на это предпріятіе. Оказалось, что денегъ-то хватитъ, зато другія препятствія начали вырастать изъ земли, какъ грибы послѣ дождя. Прежде всего, нужно было считаться съ тѣмъ, что мы оба обладаемъ опытностью, недостаточною для этого дѣла, а мое знаніе Африки было чисто-книжнаго происхожденія. При хорошемъ состояніи здоровья этотъ недостатокъ опытности можно было замѣнить энергіей, но, какъ на грѣхъ, передъ этимъ я сильно хворалъ въ Египтѣ и силы мои уменьшились на половину. Наконецъ, явилось и внѣшнее препятствіе, — препятствіе непреодолимое, то-есть война. Вскорѣ послѣ прибытія на Занзибаръ мы узнали, что весь край охваченъ огнемъ, — Массаи возстали противъ нѣмцевъ. Виссманъ, къ которому можно было бы присоединиться, еслибъ онъ согласился, вышелъ изъ Багамойо во главѣ колоніальныхъ войскъ задолго до нашего прибытія; гдѣ онъ теперь — неизвѣстно, начинали даже безпокоиться за его участь. Короче говоря, намъ оставалось на выборъ: или составить огромный военный караванъ, о чемъ мы и мечтать даже не могли, или идти куда-нибудь въ другое мѣсто.

Конечно, мы рѣшили идти куда-нибудь въ другое мѣсто, и съ тѣхъ поръ почти каждый день вели совѣщанія. Такъ какъ не только въ странѣ Массаи, но и въ колоніяхъ, непосредственно примыкающихъ къ нѣмецкимъ владѣніямъ, вѣроятно, царствовало нѣкоторое возбужденіе, то нужно было хорошенько обдумать, куда именно идти. Отецъ Леруа совѣтовалъ намъ направиться къ горамъ Конго, въ страну Нгуру, лежащую около источниковъ рѣки Вами, или къ племени У-Ками, живущему у маленькой рѣчки Сундеренгере, впадающей въ Кингани.

Въ первой изъ этихъ странъ находится миссія Уганда, во второй — миссія Мрогоро, а въ нѣсколькихъ дняхъ пути отъ Мрогоро — миссія Тунунгу. Наконецъ, нашему вниманію представлялась и страна племени У-Сагара, называемая Лоуга, гдѣ мы также могли разсчитывать на помощь и покровительство живущихъ тамъ монаховъ.

Благодаря гористому положенію этихъ странъ, климатъ ихъ здоровѣе климата Занзибара и Багамойо. Вообще Африка — это огромная плоская возвышенность, испещренная въ нѣкоторыхъ мѣстахъ отдѣльными цѣпями горъ и понижающаяся къ берегамъ. Поэтому температура среднихъ частей материка несравненно ниже температуры прибрежья. Черезъ нѣсколько дней дороги ночи становятся холоднѣе, даютъ возможность отдохнуть въ то время, какъ на Занзибарѣ или въ Багамойо ночная духота почти такъ же невыносима, какъ и дневная.

Я утѣшался мыслію, что долгое пребываніе въ Занзибарѣ, гдѣ, по крайней мѣрѣ, воздухъ очищается морскимъ вѣтромъ, подготовитъ насъ или, выражаясь языкомъ спорта, тренируетъ для будущей экспедиціи. Но, увы, опытные люди доказали мнѣ, что я заблуждаюсь. Жара и безсонница высасываютъ кровь и истощаютъ организмъ, ослабляя этимъ самымъ его способность къ сопротивленію. Наоборотъ, кто хочетъ выйти цѣлымъ изъ долгаго путешествія по материку, тотъ долженъ заранѣе составить себѣ караванъ или при помощи индусовъ, или, если у него есть протекція, при помощи миссіонеровъ, и пускаться въ путь немедленно по пріѣздѣ. Въ такомъ случаѣ его не скоро одолѣютъ ни длинные и трудные переходы, ни нездоровый климатъ. Къ несчастію, дѣла всегда дѣлаются не такъ. Путешественникъ, прибывшій въ Африку, понапрасну тратитъ цѣлые мѣсяцы въ горячемъ и нездоровомъ климатѣ побережья, и прежде, чѣмъ пуститься въ дорогу, носитъ уже въ себѣ зародыши лихорадки. Почти всѣ путешественники проходятъ черезъ нее и многіе, къ великому удовольствію гіенъ, складываютъ свои кости подъ какимъ-нибудь боабабомъ или мимозой. Несмотря на это, мнѣ не разъ приходило въ голову, что Африка вовсе не такъ нездорова, какъ думаютъ. Въ Занзибарѣ и Багамойо я видѣлъ людей, прожившихъ тамъ нѣсколько лѣтъ, и люди эти никогда не болѣли лихорадкою. Главная причина ея — это чрезмѣрныя трудности и способъ путешествія.

По Африкѣ путешествуютъ не иначе, какъ пѣшкомъ. Вообразите себѣ человѣка, привыкшаго ѣздить въ вагонѣ, въ экипажѣ или на пароходѣ, привыкшаго ѣсть въ опредѣленное время, спать на удобной кровати, во время непогоды прятаться подъ кровлю, и вдругъ этотъ человѣкъ очутится въ дикой странѣ, дѣлаетъ каждый день огромные переходы, спитъ въ палаткѣ почти на голой землѣ, часто подъ открытымъ небомъ, ѣстъ что придется, пьетъ воду цвѣта кофе съ молокомъ, мокнетъ подъ каждымъ дождемъ, жарится на солнцѣ. Какъ ему не схватить лихорадку? Я думаю, что, путешествуя при такихъ условіяхъ во Франціи или Германіи, то-есть, по странамъ съ очень здоровымъ климатомъ, принесешь домой носъ, распухшій отъ насморка, бронхитъ, а то и хорошую лихоманку, отъ которой и у насъ добрые люди страдаютъ. Иначе говоря — климатъ дѣлаетъ свое; но неудобства и полная перемѣна условій жизни въ гораздо большей степени вредятъ путешественникамъ. Во время войны климатъ у насъ не измѣняется, а сколько лихорадокъ, тифовъ и дизентерій свирѣпствуютъ во всѣхъ арміяхъ, благодаря чрезмѣрному утомленію и отсутствію кровли надъ головой!

Наконецъ, о климатѣ Занзибара или Багамойо я ни съ кѣмъ не намѣренъ ломать копій и скажу то же, что та коломійская баба, у которой во время наполеоновскихъ войнъ одинъ солдатъ арміи союзниковъ спросилъ, кому она желаетъ успѣха — имъ или французамъ. Баба отвѣтила:

— Васъ щобъ громъ, а ихъ щобъ трясця!^[1]

Такъ вотъ, если дѣло идетъ о климатѣ тѣхъ странъ, щобъ его трясця!^[2]

Черезъ двѣ недѣли послѣ прибытія въ Занзибаръ далъ онъ себя знать и мнѣ, и моему товарищу. Ночи мы проводили за перегородками нашего отеля безъ сна, прислушиваясь къ пѣснямъ москитовъ, крику журавля и негритянской музыкѣ. Отъ москитовъ, правда, насъ охраняли пологи на кроватяхъ, но охраняли не вполнѣ; а когда приходилось писать вечеромъ или просмотрѣть двѣ странички ки-суагили-французскаго учебника, уши и руки наши распухали совершенно. Тогда-то на письменные вопросы моихъ знакомыхъ охотниковъ, что я убилъ въ Занзибарѣ? — я отвѣчалъ, не желая отступать отъ истины: убилъ очень много комаровъ и больше ничего. Съ муравьями на окнахъ и саламандрами на карнизѣ мы жили если не въ дружбѣ, то въ согласіи; но съ жарой, съ этою ужасной, тяжелой и влажной жарой ужиться было невозможно. Скоро она дала себя знать и другимъ образомъ. Кожа наша покрылась крапинками ярко-краснаго цвѣта, которыя жгли, точно уколы раскаленныхъ до бѣла булавокъ. Замѣтивъ, или, вѣрнѣе, почувствовавши это явленіе, я сначала перепугался, не оспа ли это, а оспа въ этихъ краяхъ свирѣпствуетъ всегда. Никому не доставило бы особеннаго удовольствія пріѣхать домой съ кожей, выдѣланной на манеръ змѣиной; но, кромѣ того, заболѣй изъ насъ кто-нибудь опасно, то поѣздку на материкъ пришлось бы отложить на долгое время или даже совсѣмъ перестать о ней думать. Съ тревогой я отправился къ м. Бэккеру, который, какъ старый африканецъ, тотчасъ же успокоилъ меня, что это не оспа, а la bourbouille^[3], которой подвергаются всѣ европейцы, впервые пріѣхавшіе сюда. У иныхъ появляется сыпь, такъ называемая «гво́здики», на видъ вещь невинная, но причиняющая страшную боль. Я слышалъ мнѣніе, что она появляется вслѣдствіе потребленія плодовъ манго, но это неправда. Обыкновенно, когда манго дозрѣваетъ, въ это время дуетъ муссонъ, отсюда и поклёпъ на невинный и вкусный плодъ. Оспа не особенно опасна для европейцевъ. Нападаетъ она на нихъ рѣдко, проходитъ довольно легко и не оставляетъ особенно замѣтныхъ слѣдовъ, зато страшно свирѣпствуетъ среди мусульманъ, которые, избѣгая сношеній съ миссіями, не могутъ прививать себѣ оспы. Какъ бы то ни было, хотя ни одинъ изъ насъ не захворалъ серьезно, мы оба чувствовали себя измученными и не особенно здоровыми. Тѣмъ съ бо́льшимъ нетерпѣніемъ ожидали мы возвращенія желѣзнаго брата Оскара, котораго не могли сломить ни его двадцати-семилѣтнее пребываніе въ этомъ климатѣ, ни путешествіе, ни утомленіе. Меня также безпокоило и то, что при дальнѣйшихъ проволочкахъ лѣто придетъ къ концу и наступитъ «массика»^[4], то-есть дождливая пора, которая почти совпадаетъ съ началомъ нашей весны. Понятно, что тогда и путешествіе станетъ труднѣе, и увидишь меньше. Чтобы сколько-нибудь сократить дни ожиданія и заняться какими-нибудь приготовленіями къ экспедиціи, мы рѣшились переселиться въ Багамойо. Климатъ тамъ еще нездоровѣе, но все-таки, по крайней мѣрѣ, новость.

Тѣмъ временемъ, 21 февраля, пришла изъ Европы «Африка», пароходъ «Peninsular and Orient Company»^[5], и привезла намъ письма и газеты. Что такое письма изъ дома при подобныхъ условіяхъ, пойметъ только тотъ, кто получалъ ихъ за морями, на другомъ полушаріи. Нѣсколько дней я ходилъ по Занзибару, не видя Занзибара, потому что мои мысли и сердце были гдѣ-то далеко, далеко… Наконецъ, пришелъ отецъ Рюби съ проектомъ прогулки въ глубь острова. Я охотно принялъ его предложеніе.

На другой день мы отправились черезъ Мназимою къ лѣсамъ пальмъ, манго, хлѣбныхъ деревьевъ и разныхъ другихъ, которыхъ я даже не съумѣю назвать по имени. Воспитанники миссіи, веселые, какъ воробьи, шли впереди и несли на своихъ круглыхъ головахъ запасъ провизіи. Припомнился мнѣ Аденъ и маленькія блошки, скачущія вокругъ путешественниковъ. Но тѣ были совершенно голы, а на этихъ надѣты рубашки изъ толстаго полотна и подпоясаны кромкою, такою, какую носятъ наши крестьянскія дѣти. Еслибъ не цвѣтъ кожи, сходство простиралось бы еще далѣе, потому что сквозь разрѣзъ рубашки виднѣлось такое же толстенькое брюшко, босыя ножки также быстро мелькали въ высокой травѣ. Только здѣсь они были черны, а головы, вмѣсто свѣтлорусыхъ волосъ, спадающихъ на глаза, покрыты словно мелкою крымскою смушкою. Какъ бы то ни было, маленькая армія маршировала весело и съ охотой.

Пройдя Мназимою, мы погрузились въ тѣнь великолѣпныхъ манго. По бокамъ дороги, посреди темной, сплошной зелени, весело выглядывали бѣлыя стѣны «шамбъ»^[6], то-есть виллъ европейцевъ или индусовъ. Изъ манговаго лѣса мы вошли въ лѣсъ пальмъ, стройныхъ, высокихъ, съ огромными кистями листьевъ на вершинѣ. Тѣни здѣсь меньше; солнце легче пробирается между огромными фестонами листьевъ и бросаетъ золотистые блики на лѣсную мураву. Нѣкоторыя изъ пальмъ согнулись, вѣроятно, подъ вліяніемъ муссона, не менѣе сильнаго, чѣмъ нашъ вѣтеръ въ Закопаномъ. Стволы этихъ пальмъ, пригнутые разъ навсегда нижнею своею частью къ землѣ, поднимаются вдругъ подъ прямымъ угломъ и перерастаютъ даже совершенно здоровыя деревья. Изъ-подъ перистыхъ кронъ листьевъ свѣшиваются внизъ огромныя и тяжелыя кисти орѣховъ. Въ этихъ пальмовыхъ листахъ, въ этихъ лиственныхъ султанахъ и кистяхъ орѣховъ кроется какая-то чисто-тропическая особенность, какое-то богатство и безумная щедрость южной природы, о которой никакія другія деревья не даютъ такого полнаго понятія, можетъ-быть, потому, что всѣ они похожи на наши.

Утро было очень раннее; день для Занзибара холодный, — вѣроятно, поэтому на насъ все производило впечатлѣніе весны. Въ воздухѣ чувствовались свѣжесть и веселье, какъ бываетъ у насъ въ погожіе майскіе дни. Въ верхушкахъ пальмъ слышалось кукованье мѣстныхъ кукушекъ, которыя каждую минуту перепархивали надъ нашею головою съ дерева на дерево. Видѣлъ я и желтыхъ ремезовъ, порхающихъ около своихъ висячихъ длинныхъ гнѣздъ, и другихъ птицъ съ необыкновенно яркимъ опереніемъ. Голоса ихъ ничѣмъ не напоминаютъ щебетанья нашихъ птицъ, скорѣе это похоже на кошачье мяуканье, на болтовню на какомъ-то странномъ, незнакомомъ языкѣ. Болтовня эта, несмотря на свою негармоничность, не непріятна для уха, — птицы точно радуются утру, солнцу, своей жизни и своей свободѣ.

Черезъ часъ пути мы вошли въ негритянскую деревню, укрытую въ чащѣ вѣеровидныхъ пальмъ, манго и ліанъ, которыя густою сѣтью оплетаютъ всѣ деревья. По временамъ мнѣ казалось, что я нахожусь въ теплицѣ Jardin d’acclimatation^[7] въ Парижѣ. Глазамъ не хотѣлось вѣрить, что все это могло вырасти и возмужать само собою. Круглыя негритянскія хижины съ тростниковыми крышами точно нарочно прячутся въ мрачныхъ нишахъ чащи. По серединѣ, между двумя рядами домовъ, тянется широкая красная дорога, выметенная такъ чисто, что я не могъ надивиться этой чистотѣ и порядку. Надъ дорогой деревья съ обѣихъ сторонъ сплетаются вѣтвями. Я замѣтилъ, что и въ городѣ, въ негритянской части, и въ этой деревенской глуши царитъ совсѣмъ особый свѣтъ. Солнце не отражается ни отъ чего бѣлаго, не ослѣпляетъ глазъ, оно и не заходитъ сюда прямо, а просачивается сквозь листья то темные, то пурпуровые, то свѣтло-зеленые и золотистые, окрашивается само, падая на сѣрыя крыши или глинистый грунтъ, смягчается и расплывается теплыми пятнами съ глубокимъ зеленымъ оттѣнкомъ. Увидишь въ такомъ освѣщеніи черное тѣло негра, отливающее металлическимъ блескомъ, и передъ тобою настоящая африканская картина, на столько непохожая на ту, которую составилъ себѣ въ воображеніи, что положительно не хочется отрывать отъ нея глазъ.

Арабы и негры, которыхъ мы встрѣчали по дорогѣ, женщины съ сосудами воды на головахъ, — всѣ обращались къ намъ, вѣрнѣе сказать, къ отцу Рюби, съ ласковымъ «Iambo m’buanam!»^[8]. Миссіонера узнавали сразу по длинному бѣлому платью; но я нигдѣ не видалъ ни малѣйшаго проявленія недоброжелательства или магометанскаго фанатизма, хотя населеніе занзибарскихъ деревень, куда вліяніе миссіи не успѣло еще достигнуть, исповѣдуетъ преимущественно исламъ. Можетъ-быть, между арабами и есть нѣсколько фанатиковъ, которые съ радостью прогнали бы миссіонеровъ, но негры, даже и магометане, уважаютъ ихъ необычайно. Въ большинствѣ случаевъ, они не могутъ дать себѣ отчета, что заставляетъ этихъ людей пріѣзжать въ Занзибаръ издалека, собирать дѣтей, помогать бѣднымъ чернымъ и вообще дѣлать добро безъ всякой пользы для себя. Вѣроятнѣе всего, въ этихъ грубыхъ натурахъ болѣе удивленія, чѣмъ признательности, но миссіонеры въ ихъ глазахъ окружены какимъ-то таинственнымъ обаяніемъ, и негры смотрятъ на нихъ съ уваженіемъ, близкимъ къ суевѣрію.

Отецъ Рюби по дорогѣ много разсказывалъ намъ объ отношеніи миссіи къ мѣстнымъ жителямъ и о томъ удивленіи, въ какое дѣятельность миссіонеровъ приводитъ черныхъ въ Занзибарѣ и на африканскомъ материкѣ. Начинается дѣло удивленіемъ, а кончается, послѣ нѣкотораго времени, довѣріемъ безъ границъ, — въ этомъ я убѣдился воочію въ миссіи Мендера, куда мы забрели во время нашего дальнѣйшаго путешествія.

Слушая отца Рюби, мы шли все дальше по открытымъ полямъ, засѣяннымъ маньокомъ, или по гвоздичнымъ плантаціямъ. Гвоздичныя деревья были въ цвѣту и издавали такое благоуханіе, что голова у насъ шла кругомъ. Часто попадались и плантаціи банановъ, которые можно было узнать по яркой зелени листьевъ. Островъ все продолжаетъ напоминать заколдованный садъ, только садъ этотъ становится все болѣе и болѣе дикимъ. Наконецъ, мы вышли на нераздѣланную полянку, отдѣленную отъ поля стѣною густыхъ кустарниковъ и поросшую джонглями, надъ которыми поднимались боабабы со скудной кроной, но съ чудовищными пнями. Дорога смѣнилась тропинкой, по которой маршировали цѣлыя колонны муравьевъ, надъ кустарниками порхали стаи птицъ, а иныя деревья сплошь покрыты сотнями гнѣздъ ремезовъ. Хотя отецъ Рюби утверждалъ, что, идя дальше, мы снова наткнемся на деревушки, на селенія, пальмовые и манговые сады, но со времени нашего выхода изъ города прошло нѣсколько часовъ, а солнце начинало припекать все сильнѣе. Мы рѣшили переждать гдѣ-нибудь въ тѣни самое жаркое время, а вечеромъ возвратиться домой.

Привалъ свой мы устроили подъ хлѣбнымъ деревомъ, которое свѣшивало надъ нашими головами огромные плоды, формой похожіе на дыню. Передъ нами протекала рѣка, образующая въ этомъ мѣстѣ удободоступный бродъ. Зато противоположный берегъ весь заросъ такими арумами, какихъ я никогда не видалъ въ жизни. Я даже не предполагалъ, чтобы это растеніе могло достигать подобныхъ размѣровъ. Росли арумы такъ густо, что, казалось, будто одинъ вырастаетъ изъ другаго; огромные сердцевидные листья сливались въ одну зеленую пелену, которая тянулась далеко, далеко и терялась вдали изъ вида. Я не замѣтилъ здѣсь никакихъ другихъ растеній, — очевидно, арумы, напавъ на удобную для себя болотистую почву, распространились и разрослись подъ вліяніемъ тепла и влаги до такой степени, что заглушили все, пытавшееся найти пріютъ въ ихъ гущѣ. Арумы спускались къ берегу стѣной, вышиною въ нѣсколько метровъ, и отражались въ спокойной глубинѣ. Крокодиловъ на Занзибарѣ нѣтъ, и потому мы, отдохнувъ немного, позволили себѣ искупаться. Купанье было превосходное, вода холодная, — вѣроятно, въ рѣчкѣ много источниковъ, Негритенки послѣдовали нашему примѣру и вскорѣ расшалились такъ, что отецъ Рюби еле-еле вытащилъ ихъ завтракать. Завтракъ тоже былъ чудесный: холодное мясо и великолѣпные плоды. Пили мы вино съ кокосовою водою пополамъ. Изъ одного орѣха получается цѣлая бутылка воды; она чрезвычайно чиста и холодна, только безвкусна. Попробовалъ я ту бѣлую массу, которая облекаетъ внутренность орѣха, но тоже не нашелъ въ ней никакого вкуса.

Во время завтрака я замѣтилъ, что отецъ Рюби не только ухаживаетъ за дѣтьми, но и ласкаетъ ихъ. На мой вопросъ, не требуетъ ли воспитаніе негровъ большей суровости, чѣмъ воспитаніе бѣлыхъ дѣтей, онъ отвѣтилъ просто:

— Они никогда не видали ласкъ матери, значитъ, нужно имъ и мать замѣнить.

Видимо, подобная педагогія не приноситъ вреда, потому что дѣти, несмотря на всю кротость отца Рюби, слушались малѣйшаго его движенія и были страшно привязаны къ нему.

Нашу послѣобѣденную сіесту прервало появленіе нѣсколькихъ старыхъ и молодыхъ негровъ. Оказалось, что не вдалекѣ за кустами было скрыто какое-то поселеніе. Негры, прежде всего, влѣзли въ воду и долго возились въ ней, точно стадо гиппопотамовъ, потомъ довольно назойливо начали разглядывать наши ружья, патроны и самихъ насъ. Пріѣхалъ еще и какой-то арабъ и началъ гарцовать передъ нами, — арабы вообще любятъ пустить европейцамъ пыль въ глаза; тщеславія въ нихъ не малая доза. Нашъ арабъ кружился въ такомъ близкомъ разстояніи отъ насъ, что могъ задавить кого-нибудь изъ дѣтей, поэтому отецъ Рюби и попросилъ его избрать какое-нибудь другое мѣсто для своихъ гарцованій.

Наконецъ, мы остались одни. Дѣтишки, утомленные дорогой, заснули въ травѣ какъ попало. Наступало время самой большой жары и ненарушимой тишины. Даже птицы попрятались куда-то подъ тѣнь вѣтвей и стихли. Въ воздухѣ ни малѣйшаго движенія, небо поблѣднѣло по краямъ, земля вся потонула въ ослѣпительномъ блескѣ солнца. Вода въ рѣкѣ сгладилась совершенно и, казалось, уснула; арумы на другомъ берегу стояли неподвижно, точно объятые тяжелою дремотою. У насъ, во время такой тишины все успокоивается и это успокоеніе разливается повсюду, — здѣсь этого нѣтъ. Здѣсь кажется, что вся природа проникнута тоскою и страхомъ предъ немилосердымъ солнцемъ, что никакое живое существо не смѣетъ пошевелиться и затаиваетъ дыханіе въ груди, а солнце словно напрягаетъ всю свою злость и высматриваетъ, кого бы убить. Нашъ умъ привыкъ понятіе тишины соединять всегда съ понятіемъ о мракѣ, — здѣсь всегда видишь обратное: почти трагическое соединеніе молчанія и блеска, — соединеніе, которое, по крайней мѣрѣ, меня всегда приводило въ изумленіе.

Около трехъ часовъ дня мы покинули гостепріимную сѣнь хлѣбнаго дерева и пошли назадъ, домой. Было еще очень жарко, и отецъ Рюби спросилъ у насъ, не хотимъ ли мы зайти въ домъ одного знакомаго ему араба, который хотя и магометанинъ, но очень предупредительно относится къ миссіонерамъ. Мы охотно согласились, тѣмъ болѣе, что въ сторону приходилось уклониться немного. Дорога наша шла черезъ обширныя гвоздичныя плантаціи, потомъ привела насъ въ большой тѣнистый садъ, гдѣ въ концѣ длинной аллеи виднѣлись бѣлыя стѣны арабской «шамбы»^[6]. То былъ небольшой домъ, похожій на наши деревенскіе дома. На дворѣ, между деревьями, возвышалась бесѣдка — четыре столба, поддерживающіе плоскую тростниковую крышу, подъ тѣнью которой отдыхали черные невольники владѣльца плантаціи. Садъ, состоящій преимущественно изъ манговыхъ деревьевъ, заслуживалъ вниманія по богатству растительности. Деревья образовали огромные своды, подъ которыми царилъ зеленоватый мракъ. Самъ хозяинъ, арабъ, вышелъ къ намъ на встрѣчу и, послѣ обычнаго саламалека^[9], усадилъ насъ на балконѣ. Это былъ человѣкъ среднихъ лѣтъ, съ бронзовымъ цвѣтомъ лица, очень худощавый, веселый и улыбающійся. Первымъ дѣломъ онъ спросилъ насъ, не хотимъ ли мы чего-нибудь, и, несмотря на нашъ отказъ, повторялъ свой вопросъ до тѣхъ поръ, пока окончательно надоѣлъ намъ. Отецъ Рюби потомъ объяснилъ намъ, что такъ повелѣваетъ арабскій обычай. Наконецъ, мы выпили по стакану воды съ манговымъ сокомъ и, такъ какъ солнце начало уже сильно склоняться къ западу, распрощались съ гостепріимнымъ хозяиномъ. Онъ проводилъ насъ до границы своихъ гвоздичныхъ плантацій и на дорогѣ познакомилъ насъ еще съ однимъ необыкновенно оригинальнымъ образчикомъ мѣстныхъ обычаевъ. Во весь путь онъ не только икалъ, но и принуждалъ себя икать, а при разставаніи устроилъ такой концертъ, какого я не слыхалъ никогда въ жизни. Мы приписывали это невѣжливости полудикаго человѣка, но каково же было наше удивленіе, когда отецъ Рюби пояснилъ намъ, что это просто требованіе этикета и что каждый занзибарскій арабъ, провожая гостей такимъ образомъ, даетъ имъ понять, что онъ человѣкъ зажиточный, ѣстъ вволю и можетъ какъ слѣдуетъ принять гостей. Даже больше, — отецъ Рюби завѣрялъ насъ, что еслибъ мы съѣли что-нибудь у араба, то и намъ надлежало бы такимъ же манеромъ засвидѣтельствовать, что мы сыты и довольны. Къ счастію, стаканъ воды съ манговымъ сокомъ не требовалъ выполненія такихъ обязанностей, иначе мы оставили бы послѣ себя въ Занзибарѣ понятіе о людяхъ, не умѣющихъ найтись въ приличномъ обществѣ. Что ни край, то обычай.

Возвращались мы домой черезъ Мназимою на закатѣ солнца. Приливъ былъ большой; обѣ лагуны полны до краевъ и спокойны, какъ зеркало, обѣ горятъ пурпуромъ и золотомъ заката. Даже воздухъ насыщенъ краснымъ свѣтомъ, — на небѣ и въ водѣ играетъ столько колеровъ, что никакая фантазія не можетъ себѣ представить что-нибудь подобное. Бѣлыя стѣны «шамбъ»^[6] и индійскаго храма отливали розовымъ оттѣнкомъ, султаны пальмъ горѣли, какъ висящіе въ воздухѣ огоньки, на мангахъ лежали кровавые блики, даже лазурь неба была румяная. Вдали городъ выросталъ прямо изъ воды, какъ Венеція.

Потомъ вдругъ все потемнѣло, и только на башняхъ вспыхнули огни. День нашъ кончился отлично. Въ отелѣ мы нашли два извѣстія: одно — отъ монсиньора де-Курмона, что братъ Оскаръ возвратился; другое — отъ консула, что броненосецъ «Redbreast»^[10] черезъ нѣсколько дней отправится въ Багамойо, а если мы къ тому времени не поспѣемъ, то онъ всегда будетъ готовъ къ нашимъ услугамъ.

Примѣчанія

1. укр. Вас щоб гром, а их щоб трясця! — Васъ чтобъ громъ [поразилъ], а ихъ чтобъ лихорадка [взяла]! Прим. ред.
2. укр. Щоб его трясця! — Чтобъ его лихорадка [взяла]! Прим. ред.
3. фр. La bourbouille — Диссеминированная экзема. Прим. ред.
4. суагили
5. англ. Peninsular and Orient Company — Пиренейская и Восточная компанія. Прим. ред.
6. суагили
7. фр. Jardin d’acclimatation — «Ботаническій садъ» (дѣтскій паркъ въ Булонском лѣсу Парижа). Прим. ред.
8. суагили Iambo m’buanam! — Здравствуй, господинъ!
9. ар. السلام عليكم‎ — «Миръ вамъ» (традиціонное арабское привѣтствіе). Прим. ред.
10. англ. Redbreast — Малиновка. Прим. ред.

Listy z Afryki/Tom I/X