Письма из Африки (Сенкевич; Лавров)/XI/ДО
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
| ← X | Письма изъ Африки — XI | XII → |
| Оригинал: польск. Listy z Afryki. — Источникъ: Сенкевичъ Г. Путевые очерки. — М.: Редакція журнала «Русская мысль», 1894. — С. 170. |
Покупка запасовъ заняла у насъ нѣсколько дней. Зная, что недостатокъ во всякомъ случаѣ можно пополнить въ Багамойо, мы не хотѣли обременять себя черезчуръ, но въ концѣ-концовъ и безъ того набралось нѣсколько большихъ и малыхъ сундуковъ съ кофе, чаемъ, консервами, мукою, виномъ, коньякомъ, свѣчами, кухонною посудою, разными инструментами и вещами, необходимыми въ дорогѣ. Впослѣдствіи опытъ показалъ намъ, что мы не предвидѣли всего, что нужно. Напримѣръ, мы взяли черезчуръ много мясныхъ консервовъ, тогда какъ дичи вездѣ попадается много, а, кромѣ того, въ негритянскихъ деревняхъ всегда можно покупать куръ и козъ. Мука оказалась вовсе ненужною, потому что нашъ черный поваръ М’Са не зналъ, что съ нею дѣлать, зато мы мало взяли вина и овощей, которыхъ на континентѣ достать нигдѣ невозможно. Я слышалъ, что въ глубинѣ материка часто можно наткнуться на мутную воду, отъ которой захвораешь лихорадкой и дизентеріей, и поэтому мы купили цѣлый ящикъ содовой воды, которая потомъ сослужила намъ добрую службу и, можетъ-быть, дѣйствительно спасла отъ болѣзни.
Утромъ 28 февраля нашъ грузъ былъ перенесенъ, при помощи негровъ, сначала въ лодку, а потомъ на «Redbreast»[1]. На палубѣ мы застали цѣлое общество, которое захотѣло навѣстить Багамойо. Сэръ Ивэнъ Смитъ два дня тому назадъ получилъ изъ Foreign Office[2] желанное извѣстіе о переводѣ въ Марокко и теперь хотѣлъ познакомиться съ ближайшимъ къ Занзибару материкомъ, котораго не зналъ до сихъ поръ. Кромѣ того, былъ монсиньоръ де-Курмонъ, съ отцомъ Леруа, m-me Шевалье, содержащая больницу для черныхъ въ Занзибарѣ, миссисъ Джемсонъ, нѣмецкій консулъ фонъ-Редвицъ и начальникъ мѣстной англійской миссіи, который только что прибылъ изъ Европы и жаждалъ посмотрѣть на образцовое устройство главной католической миссіи въ Багамойо.
На пароходѣ насъ ожидалъ великолѣпный «lunch»[3]. Погода была хорошая. Высоко въ небѣ вѣтеръ гналъ тучи, которыя орошали обильнымъ дождемъ парусинную кровлю палубы, зато на морѣ была тишь и гладь, и пароходъ шелъ, какъ по озеру. Я былъ несказанно радъ, что, вмѣсто грязной и вонючей арабской фелюки, еле-еле ползущей подъ лѣнивыми парусами, мы находимся на «Redbreast’ѣ»[1], такъ щеголяющемъ своею бѣлизной и чистотой, какъ будто бы онъ былъ какимъ-нибудь ювелирскимъ издѣліемъ. Въ добавокъ ко всему, дорога заняла всего лишь нѣсколько часовъ, да и тѣ быстро пролетѣли за «lunch’емъ»[3] и за бесѣдою. Мы и оглянуться не успѣли, какъ на западѣ началъ вырисовываться африканскій берегъ. Онъ очень низокъ. Сначала мы увидали только верхушки пальмъ, которыя, казалось, выходили прямо изъ воды, и только потомъ начали различать стройные стволы на желтомъ фонѣ песковъ. Пальмы эти растутъ въ саду, принадлежащемъ миссіи. Пароходъ подходитъ ближе и, наконецъ, влѣво отъ пальмоваго лѣса, на разстояніи километра, показываются дома Багамойо.
Этотъ городъ извѣстенъ по разсказамъ всѣхъ африканскихъ путешественниковъ. Виссманъ обратилъ его въ столицу нѣмецкихъ владѣній, и имя Багамойо повторяется во всѣхъ газетахъ. Прославилъ его также и Стэнли, который, разыскавъ Эмина-пашу, пришелъ сюда вмѣстѣ съ нимъ и всѣми египтянами, не имѣвшими охоты сложить свои головы подъ мечъ Магди. Но, несмотря на славу, у Багамойо нѣтъ будущаго, потому что нѣтъ порта. Океанъ здѣсь такъ мелокъ, что нашъ «Redbreast»[1] долженъ былъ остановиться за нѣсколько километровъ отъ материка. Мы сѣли въ лодки и поплыли къ берегу, но скоро дно лодки стало царапать о песокъ, — пришлось остановиться. Вода была не выше колѣнъ, а до берега оставалось еще нѣсколько сотъ шаговъ. Въ это время на берегу показалось нѣсколько негровъ, одни съ креслами на длинныхъ палкахъ, другіе порожнякомъ. Пройдя раздѣляющее насъ пространство, негры напали на наши лодки, вытащили всѣ вещи и начали предлагать намъ кто кресла, кто собственныя плечи. Для курьеза я выбралъ послѣднее, усѣлся верхомъ на негра, тотъ схватилъ меня за щиколки и потащилъ на берегъ. Признаюсь, одно время я опасался, какъ бы моя бѣлая одежда не замаралась отъ прикосновенія къ черной кожѣ моего импровизированнаго коня. Такой способъ высадки на берегъ практикуется и въ нѣкоторыхъ европейскихъ купальныхъ курортахъ, но всегда возбуждаетъ одинаковое веселье. Рядомъ со мной несли прелестную миссисъ Джемсонъ, которая въ своемъ бѣломъ фланелевомъ платьѣ надъ лазурной водой казалась какою-то морскою богинею, а негры — процессіей ея черныхъ поклонниковъ. Дальше слѣдовалъ монсиньоръ де-Курмонъ, сэръ Смитъ и мой товарищъ; около нихъ, на плечахъ здоровеннаго негра У-Зарамо, ѣхалъ капитанъ «Redbreast’а»[1], и т. д. Черезъ десять минутъ мы всѣ очутились на узкой полоскѣ раскаленнаго песку, за которой сейчасъ же начинается садъ миссіи.
Я побѣжалъ спрятаться подъ тѣнь деревьевъ, и остановился, пораженный, при видѣ великолѣпной растительности. Чисто-экваторіальное плодородіе соединилось съ неутомимымъ трудомъ человѣка для созданія этого сада, который издали представлялся дѣвственнымъ лѣсомъ, а вблизи оказывался образцовымъ паркомъ. Прежде здѣсь ничего не росло, все засадили миссіонеры, а такъ какъ миссія учреждена много лѣтъ тому назадъ, то и деревья достигли огромныхъ размѣровъ. Ближе къ морю, по правую сторону дороги, виднѣются, среди безконечнаго числа кокосовъ, другіе меньшіе сады, составляющіе опушку пальмоваго лѣса. Издали они кажутся дикими кущами безумно расточительной тропической растительности, состоящей изъ массы огромныхъ банановыхъ листьевъ, надъ которою возвышаются раскидистые вѣера болотной пальмы, верхушки юккъ, папаи, манго, хлѣбныхъ деревьевъ, анонъ и бамбуковъ. Только присмотрѣвшись ближе, видишь, что это — плантаціи, среди которыхъ кроются стогообразныя хижины негровъ, состоящихъ подъ покровительствомъ миссіи.
Дальше тянется лѣсъ кокосовъ и теряется изъ виду. Широкая, отлично вымощенная аллея, обсаженная на половину деревьями, похожими на тую, на половину манговыми, ведетъ черезъ этотъ лѣсъ къ лежащимъ въ глубинѣ постройкамъ миссіи. Тѣнь становится все гуще, но передъ нами уже бѣлѣютъ стѣны главнаго дома. Аллея оканчивается рѣшеткою и воротами, передъ которыми изваяніе Христа благословляетъ людей и деревья. Надъ нимъ возвышается вѣтвистый кактусъ, похожій на гигантское паникадило.
Мы входимъ. Домъ большой, по бокамъ его еще постройки, посреди группъ деревьевъ. Такъ какъ мы являемся въ обществѣ монсиньора де-Курмона, то миссіонеры выходятъ на встрѣчу намъ всѣ, съ отцомъ Стефаномъ, настоятелемъ миссіи, во главѣ. Настоятель, человѣкъ лѣтъ шестидесяти, высокій, худой, съ длинною сѣдою бородою, съ лицомъ блѣднымъ и до такой степени похожимъ на лицо Леонардо да-Винчи, что это сходство поражаетъ меня при первомъ взглядѣ. Живетъ онъ въ Африкѣ, въ этомъ убійственномъ климатѣ, вотъ уже тридцать лѣтъ, и лихорадки, — а перенесъ онъ ихъ столько, что и самъ, вѣроятно, не помнитъ, — придали ему выраженіе аскетизма, какой обыкновенно мы видимъ у мучениковъ на картинахъ Зурбарана. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, лицо его полно необыкновеннаго любвеобилія. Это человѣкъ знаменитый. Я уже слышалъ о немъ въ Занзибарѣ. Всю жизнь свою онъ выкупалъ дѣтей изъ неволи, училъ ихъ, умиротворялъ враждующія негритянскія племена, лѣчилъ больныхъ. Теперь его окружаютъ всеобщая любовь и уваженіе, его почитаютъ одинаково какъ индусы и негры, такъ и нѣмцы. Англичане нарочно пріѣзжаютъ изъ Занзибара, чтобы увидать его. Съ этою цѣлью, вѣроятно, пріѣхала и миссисъ Джемсонъ со своимъ фотографическимъ аппаратомъ не больше колоды картъ. Знакомлюсь я, наконецъ, и съ братомъ Оскаромъ. Я воображалъ его гигантомъ, а на самомъ дѣлѣ это человѣкъ средняго роста, сухой, съ маленькими желтыми усиками и такою же рѣдкою порослью на бородѣ. Однако, въ немъ есть что-то солдатское, что-то размашистое, и вообще онъ производитъ впечатлѣніе человѣка съ огромной энергіей. Поймешь легко, что онъ изъ тѣхъ, которые долго не думаютъ передъ работой, а тотчасъ же засучиваютъ рукава, и дѣло такъ и горитъ въ ихъ рукахъ. Видно по всему, что братъ Оскаръ человѣкъ дѣла, а не размышленія. Караванъ съ такимъ проводникомъ можетъ идти куда угодно. Въ Африкѣ онъ — какъ у себя дома. Лихорадка обломала объ него зубы. Въ лицѣ брата Оскара столько добродушія, сколько бываетъ иногда у нѣмецкихъ крестьянъ. Да онъ и самъ нѣмецъ по происхожденію — родился въ Баваріи. Это можно узнать и по его французскому произношенію.
Послѣ первыхъ привѣтствій насъ пригласили на обѣдъ, на которомъ присутствовалъ также Сева-Гаджи и нѣмецкіе офицеры. Сева-Гаджи, хотя и не христіанинъ, питаетъ великое уваженіе къ миссіонерамъ и оказываетъ имъ услуги при каждой возможности. Вотъ и теперь онъ прислалъ къ обѣду вино, которое было не по скудному миссіонерскому карману. Что касается нѣмецкихъ офицеровъ, то ихъ отношенія къ миссіи превосходны. Такую солидарность между людьми одинаковаго цвѣта увидишь только въ Африкѣ. Даже нѣмцы и французы считаютъ здѣсь другъ друга братьями, не говоря о католикахъ и протестантахъ.
На возникновеніе добрыхъ отношеній между военною властью въ Багамойо и миссіей вліяетъ и то, что «м’буанамъ куба»[4], т.-е. Виссманъ, главный начальникъ края, имѣлъ возможность долго присматриваться къ миссіонерскому труду и теперь питаетъ ко всѣмъ миссіонерамъ вообще, а къ отцу Стефану въ особенности, глубокую и искреннюю привязанность. Очевидно, подчиненные раздѣляютъ воззрѣнія своего начальника. Съ своей стороны миссіонеры съ полнымъ почтеніемъ относятся къ Виссману. Да и кромѣ того, и въ Багамойо, и въ Занзибарѣ мы слышали о немъ только похвальные отзывы.
Какъ я уже говорилъ раньше, теперь онъ былъ съ военной экспедиціей въ странѣ Массаи, населенной дикими и хищными племенами. Массаиты не только съ трудомъ сносятъ нѣмецкую власть, но часто и сами нападаютъ на состоящія подъ этою властью мирныя племена, живущія ближе къ морю. Нѣмцы, чтобы доказать чернымъ, что нѣмецкое покровительство существуетъ и кое-что значитъ, должны отъ времени до времени укрощать нѣкоторыхъ кочевниковъ, опасныхъ еще и потому, что каждое ихъ возстаніе вызываетъ волненіе умовъ во всей странѣ.
Судьба Виссмана и его экспедиціи была предметомъ всѣхъ разговоровъ въ миссіи. Всѣ надѣялись, что человѣкъ настолько опытный и энергическій съумѣетъ найтись въ самыхъ трудныхъ обстоятельствахъ, но отъ Виссмана давно не было никакихъ извѣстій, что естественно возбуждало безпокойство. Знали только черезъ черныхъ гонцовъ, что четыре тысячи черныхъ воиновъ расположились на пути Виссмана, съ намѣреніемъ дать ему генеральную битву, которая могла разыграться каждый день. Объ отправленіи ему помощи и думать было нечего, потому что до театра военныхъ дѣйствій цѣлые мѣсяцы пути, да, кромѣ того, въ Багамойо оставалось не болѣе трехсотъ солдатъ, которыхъ нужно было имѣть подъ рукою, тѣмъ болѣе, что племена, живущія дальше отъ моря, тоже начинали волноваться.
Съ величайшимъ интересомъ прислушивался я къ этимъ извѣстіямъ, потому что отъ нихъ зависѣла судьба и нашей экспедиціи. Еслибъ Виссманъ былъ разбитъ, то возстаніе непремѣнно вспыхнуло бы въ краяхъ, отдаленныхъ отъ Багамойо, и въ такомъ случаѣ мы должны были бы несолоно хлебавши возвратиться въ Занзибаръ. И такъ уже пришли вѣсти о волненіяхъ въ странѣ У-Загара, той самой, гдѣ лежитъ миссія Мгонда. Одинъ изъ присутствующихъ на обѣдѣ нѣмецкихъ офицеровъ собирался туда съ большимъ отрядомъ. Онъ долженъ былъ выйти завтра и предложилъ намъ воспользоваться этимъ случаемъ и присоединиться къ нему. Съ перваго раза его предложеніе очень понравилось мнѣ, но черезъ минуту я на-отрѣзъ отказался. У насъ еще не было заподряженныхъ носильщиковъ, наши запасы не были готовы, товары, которыми расплачиваются въ глубинѣ материка, а именно коленкоръ и цвѣтные платки, нужно было еще покупать; мы должны были обходиться безъ личной прислуги, а это совершенно не мыслимо, и на первое время содержаться на счетъ экспедиціи. Кромѣ того, легко можно было предположить, что военная экспедиція вступитъ въ потасовку съ жителями У-Загара, а въ такомъ случаѣ что надлежало бы дѣлать намъ, людямъ приватнымъ? Нужно было бы, какъ по чувству солидарности, такъ и самосохраненія, взяться за ружья и стрѣлять въ негровъ, которые передъ нами ни въ чемъ не провинились, и о существованіи которыхъ мы узнали чуть ли не вчера. Наконецъ, отправившись съ экспедиціей, нужно было бы слушаться команды. Мы не могли бы останавливаться тамъ, гдѣ намъ понравится, охотиться столько, сколько намъ захочется, разсматривать то, что вздумается, — однимъ словомъ, мы должны будемъ вполнѣ подчиниться нѣмецкой военной дисциплинѣ. Какъ видите, причинъ для отказа было совершенно достаточно, но все-таки я замѣтилъ, что отказъ мой былъ принятъ съ неудовольствіемъ.
Послѣ монастырскаго обѣда, или, вѣрнѣе, послѣ déjeûner dinatoire[5], мы всѣ были приглашены на поздній обѣдъ къ нѣмецкимъ офицерамъ. Я не пошелъ, потому что у меня сильно болѣла голова. Въ первый день пріѣзда я могъ составить только общее понятіе о томъ, что видѣлъ, но неутомимая, гигантская работа здѣсь такъ бросается въ глаза, что ей нельзя не удивляться съ перваго взгляда.
Сады миссіи — просто большіе лѣса, и все это засажено рукою человѣка. Постройка по большей части изъ коралла: жилище для священниковъ, школа, мастерскія, церковь на нѣсколько сотъ человѣкъ, часовня, домъ сестеръ милосердія, занимающихся воспитаніемъ черныхъ дѣвочекъ, женская школа, кухня, складъ и т. п. И подумать, что все это построено безъ ремесленниковъ по профессіи, собственными руками монаховъ, въ томъ климатѣ, въ которомъ бѣлый человѣкъ подъ страхомъ смерти не можетъ заниматься физическимъ трудомъ, въ которомъ нѣмцы должны держать солдатами зулусовъ и суданцевъ, потому что и карабинъ представляется уже черезчуръ тяжкимъ бременемъ для бѣлаго! Какимъ образомъ одни только миссіонеры занимаются физическимъ трудомъ и не умираютъ? — на это трудно отвѣтить. До нѣкоторой степени это можно объяснить ихъ суровою жизнью, или, еще съ бо́льшею вѣроятностью, тѣмъ духовнымъ настроеніемъ, тою, если хотите, силою сопротивленія, какою обладаютъ нервы, проникнутые глубокимъ, экзальтированнымъ чувствомъ сознанія своей обязанности и вѣрою въ свое апостольское значеніе. Эти люди работаютъ въ здѣшнихъ смертоносныхъ краяхъ не только какъ духовные предводители, но и какъ рабочіе, такъ, какъ не работаютъ даже и въ нашемъ климатѣ. Они не только распространяютъ христіанство, но и мѣняютъ физіономію края, не только крестятъ негровъ, но и учатъ ихъ кормиться, жить и одѣваться по-людски, — словомъ, дикихъ людей обращаютъ въ цивилизованныхъ.
А такъ какъ самыя могучія физическія силы могутъ когда-нибудь истощиться, то въ награду за такую жизнь имъ предстоитъ только смерть, — смерть на чужбинѣ.
Но съ этой точки зрѣнія ихъ жизнь, а не количество счастія, которое приходится на долю каждаго, нельзя мѣрить обычною мѣркою. Не говоря уже о загробной наградѣ, я, — а я много ѣздилъ и много видѣлъ, — не встрѣчалъ нигдѣ людей настолько удовлетворенныхъ даже и теперешнею своею участью. Меня это поражало и въ Занзибарѣ, и въ Багамойо, и въ отдаленной Мандерѣ. По нашему же это можно объяснить развѣ тѣмъ, что всѣ житейскія волненія, горячечная дѣятельность, борьба за существованіе, за богатство, за удобства и за обезпеченную будущность всегда кончаются у воротъ миссіи… Эти люди съумѣли создать на землѣ то, что на первый взглядъ кажется недостижимымъ, — полную увѣренность въ будущемъ и полную гарантію этой увѣренности. Каждый отлично знаетъ, что его ждетъ, то-есть, что ждетъ трудъ и смерть; но и трудъ, и смерть, облечены здѣсь ненарушимымъ покоемъ, котораго никакія перемѣны судьбы смутить не въ состояніи.
Поэтому благочестіе здѣсь не щеголяетъ суровымъ лицомъ, аскетизмъ здѣсь не угрюмый, а веселый. Ту же самую евангельскую идиллію, которая поразила меня въ Занзибарѣ, я нашелъ и въ Багамойо, а дальнѣйшія наблюденія дали мнѣ понять, что таково постоянное настроеніе всѣхъ миссій. Простота здѣсь настолько же велика, насколько и трудъ. Посреди этой сказочной растительности припоминаешь картины изъ «Paul et Virginie»[6]; въ тѣни этихъ пальмъ, бамбуковъ, подъ гирляндами ліанъ видишь ясныя лица монаховъ, ясныя лица негровъ и улыбающихся дѣтей. Маленькіе желто-черные ремезы развѣшиваютъ тутъ же, около дверей, тысячи гнѣздъ на деревьяхъ, точно и они знаютъ, что около миссіи спокойнѣе, чѣмъ гдѣ бы то ни было; другія, разноцвѣтныя птицы ласково щебечутъ въ чащѣ, имъ вторятъ дѣтскіе голоса, звонъ колокола, а иногда въ садъ долетаетъ звукъ органа и, подхваченный морскимъ вѣтромъ, летитъ надъ дикимъ краемъ, пока не разсыплется и не затихнетъ въ глубинѣ лѣса.
Такими кажутся миссіи, когда захочешь смотрѣть на нихъ глазами художника. Но и кромѣ того, кромѣ своей религіозной дѣятельности, онѣ имѣютъ еще и другое значеніе. Прежде всего, онѣ борятся съ рабствомъ и поддерживаютъ европейское гуманитарное противоневольническое движеніе лучше, чѣмъ броненосцы и пушки. Во-вторыхъ, онѣ борятся съ исламомъ, съ этимъ величайшимъ бичомъ Африки, который, какъ я говорилъ уже, дѣлаетъ негра волкомъ по отношенію къ другому негру, изъ котораго проистекаетъ все зло — и само невольничество, и кровавыя стычки, и хаосъ отношеній, и гибель цѣлыхъ народовъ. Я слышалъ мнѣнія, что въ Африкѣ трудъ основывается на невольничествѣ и что уничтожить невольничество значитъ сразу поколебать всѣ основы общества и привести его въ замѣшательство. Но это тщетное опасеніе. Окрещенный и свободный негръ будетъ всегда трудиться, во-первыхъ, потому, что миссіонеръ указываетъ ему на трудъ, какъ на путь, ведущій къ спасенію, и, во-вторыхъ, потому, что вынужденъ кормить себя и свою семью. Но негръ-магометанинъ при первой возможности съ радостью бросаетъ лопату для ружья и, набравъ товарищей, идетъ въ глубину края, чтобы напасть на земледѣльческія или пастушьи селенія, перебить всѣхъ мужчинъ, увести въ неволю женщинъ и дѣтей или отбить стада. При такихъ условіяхъ, при неувѣренности въ завтрашнемъ днѣ, никто не хочетъ трудиться, и край мало-по-малу обращается въ дикую, залитую кровью пустыню. Исламъ значитъ то же, что невольничество, а невольничество — это война, дикія нападенія, пренебреженіе къ труду, море крови, море слезъ, застой и неурядица. Люди, стоящіе вдалекѣ отъ этихъ условій, не всегда понимаютъ это и проповѣдуютъ, что еслибы миссіи не боролись съ исламомъ, то легче исполняли бы свою задачу. А на самомъ дѣлѣ примириться съ исламомъ для миссіонеровъ значило бы то же самое, что отречься отъ смысла жизни.
Гдѣ стоитъ миссія, тамъ и страна имѣетъ иной видъ: хижины просторнѣе, негръ питается лучше, одѣвается лучше, культура выше, продуктивность значительнѣе. Въ мѣстахъ, отдаленныхъ отъ миссіи, разныя племена ведутъ праздную жизнь, со дня на день, какъ животныя. Женщины царапаютъ землю, чтобы посадить маньокъ; но если выпадетъ годъ, когда маньокъ не уродится, люди умираютъ съ голоду на самой плодоносной землѣ во всемъ мірѣ. Въ Каирѣ я встрѣтился съ однимъ человѣкомъ какъ будто бы и умнымъ, который дѣлалъ миссіямъ упрекъ, что онѣ не обучаютъ негровъ ремесламъ. Упрекъ показался мнѣ основательнымъ, но, только присмотрѣвшись къ мѣстнымъ условіямъ, я понялъ всю его несостоятельность. Прежде всего, въ мѣстахъ, гдѣ ремесла, какъ, напримѣръ, въ Багамойо, могутъ найти какое-нибудь примѣненіе, негры обучаются имъ, и обучаются очень хорошо, но въ глубинѣ края какимъ ремесламъ могутъ обучать миссіонеры? Конечно, не сапожному, потому что всѣ ходятъ босикомъ, не колесному, потому что нѣтъ ни дорогъ, ни упряжныхъ животныхъ, не архитектурному, потому что каждый негръ съумѣетъ соорудить себѣ хату, не кузнечному, потому что каждый въ состояніи выковать себѣ на камнѣ ножъ и дротикъ, иногда даже и очень красивый. Ремесла идутъ за потребностями, потребностей же здѣсь нѣтъ почти никакихъ, а какія и есть — удовлетворяются отлично мѣстнымъ промысломъ. Зато миссіонеры, даже въ самыхъ отдаленныхъ углахъ Африки, обучаютъ негровъ вещамъ, несравненно болѣе пригоднымъ: какъ сажать деревья, какъ обезпечивать себя отъ голода. Всякую, самую маленькую миссію окружаютъ манго, кокосы, хлѣбныя и кофейныя деревья, мандарины, лимоны и пр. Нужно знать, что подобныя деревья, по крайней мѣрѣ, въ той части страны, которую я видѣлъ, растутъ только въ садахъ. Негры, живущіе въ дикомъ состояніи, слѣдуютъ примѣру монаховъ, — окружаютъ свои жилища садами въ то время, какъ у живущихъ дальше мы часто не встрѣчали ни одного плодоваго деревца. Легко сообразить, что творится въ этихъ деревушкахъ, когда маньокъ не уродится.
И такъ, миссіи, помимо своей духовной дѣятельности, являются могучими факторами цивилизаціи, поднимающими продуктивность страны. Что касается ихъ духовнаго вліянія, то я скажу, что они негра-животнаго обращаютъ въ негра-человѣка, обладающаго иногда высокими общественными инстинктами.
Первымъ дѣломъ, окрестившись, негръ этимъ самымъ поднимаетъ въ собственныхъ глазахъ сознаніе своего человѣческаго достоинства. Натура его первобытная, почти дѣтская, неимовѣрно впечатлительная. Когда говоришь что-нибудь черному, каждое слово отражается на его подвижномъ лицѣ, какъ въ зеркалѣ. Если смѣешься, онъ берется за бока; если нахмуришься, его охватываетъ страхъ; если пристыдишь, онъ не знаетъ, куда дѣваться. Не трудно угадать, что подобный человѣкъ, принявшій христіанство, принимаетъ его горячо, безъ разсужденій, а такъ, какъ миссіонеръ приказываетъ ему: любить людей и запрещаетъ надругаться надъ ними, красть, напиваться, кромѣ этого, указываетъ ему на трудъ, какъ на источникъ добродѣтелей, — то большой черный ребенокъ исполняетъ эти предписанія, какъ умѣетъ. Конечно, нужно что-нибудь отчислить на слабость человѣческой натуры, на грубые инстинкты и вожделѣнія, которыхъ еще не вспахалъ плугъ цивилизаціи, но, какъ бы то ни было, въ итогѣ негры-христіане стоятъ безконечно выше магометанъ и фетишистовъ. Часто можно встрѣтить негровъ, живущихъ такъ близко къ евангельскимъ правиламъ, какъ дядя Томъ въ старомъ романѣ.
Ни въ какомъ случаѣ христіанство не становится для негра мертвою буквою, рядомъ обрядовъ и формулъ, — нѣтъ, онъ вкладываетъ въ него свое наивное, горячее сердце и вѣритъ, безъ тѣни сомнѣнія, въ то, что говоритъ ему миссіонеръ. Это довѣріе такъ велико и такъ распространено повсемѣстно, что ему подчиняются даже тѣ, кто не признаетъ христіанства. Живущій около миссіи негръ-фетишистъ, который по разнымъ причинамъ, въ особенности по многоженству, до сихъ поръ не окрестился, посылаетъ, однако, своихъ дѣтей въ миссію, а самъ, бѣдняга, не имѣетъ никакого сомнѣнія, что отправится въ адъ. Иногда въ его дикой головѣ возникаютъ разные планы, нельзя ли какъ-нибудь вывернуться. Тогда онъ идетъ къ миссіонеру и говоритъ ему:
— «М’буанамъ куба»[4]! Я не могу окреститься, — что тутъ толковать!.. Не могу прогнать женъ, которыхъ купилъ за дорогую цѣну и которыя сажаютъ кассаву на моемъ полѣ. Но и въ адъ я не хочу идти, поэтому сдѣлай ты такъ: какъ я буду умирать, я скажу тебѣ, а ты тотчасъ же приходи и окрести меня!
Тутъ онъ хитро улыбается, радуясь, что своимъ чернымъ умомъ выдумалъ подходъ подъ Бога. Что касается монаховъ Багамойо и другихъ миссій, то я замѣтилъ, что они не только крестятъ и учатъ негровъ, но и любятъ ихъ.
Многоженство составляетъ огромную преграду для христіанства, поэтому миссіонеры, главнымъ образомъ, посвящаютъ себя воспитанію дѣтей. Въ Багамойо ихъ нѣсколько сотъ обоего пола. Иныя, выкупленныя у работорговцевъ, происходятъ изъ очень отдаленныхъ странъ; когда-нибудь они вернутся домой и въ глубинѣ Чернаго материка будутъ проповѣдывать науку, которую вынесли изъ миссіи. Я самъ удостовѣрился, какъ охотно даже фетишисты-негры отдаютъ своихъ дѣтей миссіонерамъ. Въ нашемъ караванѣ былъ мальчикъ, лѣтъ шестнадцати, по имени Тома́; обязанность его заключалась въ фильтрованіи воды и несеніи фотографическаго аппарата. Въ деревушкѣ его отца, короля Муэне-Пира, не только язычника, но и людоѣда, мы впослѣдствіи провели день и ночь. Старикъ поклонялся разнымъ «кри-кри», но желалъ, чтобы сынъ его былъ христіаниномъ, и отдалъ его миссіонерамъ.
Негритянскія деревушки, расположенныя въ большомъ пальмовомъ лѣсу, засаженномъ монахами, преимущественно населены христіанами, и жители ихъ гораздо зажиточнѣе своихъ сосѣдей магометанъ. Въ самомъ городѣ Багамойо большая часть чернаго населенія исповѣдуетъ исламъ, потому что городъ и все побережье еще недавно принадлежали Занзибарскому султану, и арабское вліяніе было здѣсь безгранично. Но когда нѣмцы овладѣли всѣмъ краемъ, то вліяніе это совершенно исчезло. Арабы разсѣяны, невольниковъ въ исламъ насильно никто не приводитъ; новые владыки уничтожили невольничество не на одной только бумагѣ, но и на дѣлѣ, поэтому исламъ не распространяется какъ прежде. Съ тѣхъ поръ задача миссіонеровъ стала легче, а нѣмцы, надо имъ отдать справедливость, настолько умны, что не ставятъ новыхъ преградъ.
Такъ было во время Виссмана. Теперешній его преемникъ, вѣроятно, пойдетъ по его слѣдамъ.
Быть можетъ, по истеченіи многихъ лѣтъ, магометанство, не поддерживаемое сверху, какъ это дѣлается, напримѣръ, въ Занзибарѣ, совсѣмъ исчезнетъ въ Багамойо, а потомъ и во всѣхъ нѣмецкихъ владѣніяхъ. Только тогда разныя туземныя племена начнутъ жить жизнью цивилизованныхъ народовъ.
Не развратитъ ли ихъ цивилизація, не вселитъ ли въ ихъ души болѣе страстей, чѣмъ нравственныхъ основаній, на это трудно отвѣтить. Зависитъ это отъ того, съ какою цивилизаціей столкнутся негры. Не одинъ разъ я слышалъ мнѣніе, что цивилизованный негръ утрачиваетъ свои природныя особенности и становится существомъ въ конецъ развращеннымъ. Можетъ быть; но нужно, во всякомъ случаѣ, принять во вниманіе, что государства, которыя захватывали въ свои руки обладаніе берегами Африки, до послѣдняго времени ни на каплю не старались подготовить негра къ цивилизаціи, что онъ сталкивался съ цивилизаціею, такъ сказать, портовою, зараженною горячкою наживы, развратомъ, пьянствомъ и безсовѣстностью. Негръ, попросту, становился жертвой той цивилизаціи, которая, прежде всего, награждала его водкой и извѣстною болѣзнью, но о немъ самомъ не заботилась и ничему его не учила.
Негръ и бралъ зло изъ этой цивилизаціи, потому что не могъ взять ничего другаго. Но кто подумаетъ, что негры-магометане сильнѣе сопротивляются этимъ разлагающимъ вліяніямъ, чѣмъ христіане, тотъ впадетъ въ глубокую ошибку. Гдѣ новыя страсти, порожденныя портовымъ развратомъ, присоединяются къ старымъ страстямъ и страстности, воспитанной на исламѣ, тамъ черный падаетъ до послѣдней ступени скотства. Исламъ даже не застраховываетъ его отъ пьянства, потому что Коранъ не предвидѣлъ водки. Христіане вообще сопротивляются больше, но если и они портятся, то потому, что эта цивилизація приноситъ имъ вмѣстѣ съ водкой еще и скептицизмъ.
Первый вечеръ въ Багамойо я провелъ въ бесѣдѣ объ этихъ дѣлахъ съ миссіонерами. Сидя на верандѣ и разговаривая, мы поджидали нашихъ товарищей съ обѣда, который давалъ имъ замѣститель Виссмана. Когда они вернулись, монахи ушли спать, желѣзную рѣшетку веранды заперли на-глухо, и я остался одинъ. Можно себѣ представить, насколько дикъ и первобытенъ этотъ край, если здѣсь послѣ захода солнца не безопасно выходить даже въ садъ миссіи. Ночь была звѣздная, но темная, духота стояла страшная. Ближайшая къ верандѣ часть сада казалась фантастическимъ дѣвственнымъ лѣсомъ, а вдали все сливалось въ черную массу. Вокругъ раздавались голоса лягушекъ, странные, похожіе скорѣе на щебетаніе птицъ. Два огромныхъ датскихъ пса то подходили ко мнѣ ласкаться, то, выставивъ головы въ отверстіе между прутьями рѣшетки, лаяли густымъ басомъ, вѣроятно, чуя врага, притаившагося во мракѣ. И дѣйствительно, изъ глубины сада доносились какіе-то подозрительные голоса, очень похожіе на голосъ леопарда.
На дворѣ ни малѣйшаго движенія воздуха, поэтому и жара не уменьшалась нисколько, хотя падала обильная роса. Здѣсь дышишь воздухомъ еще болѣе тяжкимъ и нездоровымъ, чѣмъ на Занзибарѣ. На мнѣ было платье изъ самой тонкой фланели, но лобъ мой былъ мокръ, и я не чувствовалъ ни малѣйшей охоты идти спать. Несмотря на то, мысль, что я уже на континентѣ и черезъ нѣсколько дней пущусь въ глубь материка, наполняла мое сердце такою радостью, что эту ночь я могу считать одною изъ самыхъ пріятныхъ безсонныхъ ночей, которыя мнѣ когда-либо приходилось проводить.