[255]ПЕТЬКА-СЧАСТЛИВЕЦЪ.
I.
На одной изъ самыхъ аристократическихъ улицъ города стоялъ роскошный старинный домъ. Известка, прежде чѣмъ оштукатурить ею стѣны дома, была смѣшана съ битымъ стекломъ, вотъ стѣны теперь и блестѣли, словно ихъ посыпали алмазами. То-то богатый видъ! Да богачи и жили въ этомъ домѣ. Поговаривали, что коммерсантъ, владѣлецъ его, могъ выставить въ своей парадной залѣ хоть двѣ бочки золота. А ужъ поставить передъ дверями комнаты, гдѣ родился его маленькій сынокъ, бочонокъ съ золотомъ, вмѣсто копилки, ему и подавно было ни почемъ. Да, въ богатомъ домѣ родился наслѣдникъ, и весь домъ, отъ подвала до чердака, былъ полонъ радости. На чердакѣ-то, впрочемъ, радовались больше всего: тамъ, часа два спустя, у крючника и его жены тоже появился малютка. Послалъ его на свѣтъ Господь Богъ, принесъ въ домъ аистъ, а добрымъ людямъ представила мамаша. Здѣсь тоже передъ дверью стоялъ боченокъ, только не съ золотомъ, а съ соромъ.
Богатый коммерсантъ былъ человѣкъ благомыслящій, честный; жена его, изящная нарядная барыня, была набожна и добра къ бѣднымъ; поэтому всѣ радовались ихъ счастью и поздравляли ихъ съ сынкомъ, которому теперь оставалось только расти, умнѣть, да богатѣть, какъ папаша. Малютку назвали при крещеніи Феликсомъ; это латинское имя и значитъ оно «счастливый». Что-жъ, онъ и впрямь былъ счастливъ, а родители его и еще того больше.
Крючникъ былъ славный малый, жена его честная, работящая женщина, и всѣ, кто только зналъ ихъ, любили ихъ. А ужъ какъ они радовались на своего новорожденнаго малютку—Петьку!
Обоимъ мальчикамъ—и жильцу бель-этажа, и обитателю чердака выпало на долю одинаковое число материнскихъ поцѣлуевъ; одинаково же любовно цѣловало обоихъ и Божье солнышко. Зато положеніе ихъ въ свѣтѣ было не одинаково: одинъ сидѣлъ пониже, другой повыше. Выше-то сидѣлъ Петька,—подъ самою крышей. Петьку кормила грудью сама мать, а Феликса чужая, впрочемъ, очень честная и добрая женщина, какъ значилось въ ея аттестатѣ. Наслѣдника богача катала въ
[256]роскошной колясочкѣ разряженная мамка, а Петьку носила на рукахъ его собственная мать, не разбирая, въ какомъ была платьѣ—въ будничномъ, или въ праздничномъ, и Петькѣ было ничуть не хуже.
Скоро оба мальчика начали немножко понимать, подросли, выучились показывать ручонками, какіе они большіе, а потомъ стали и лепетать. Оба были премилые мальчугана, оба лакомки и оба избалованы. Когда они стали побольше, обоимъ доставлялъ большую радость экипажъ коммерсанта. Феликсу и его нянѣ разрѣшалось садиться рядомъ съ кучеромъ на козлы и смотрѣть на лошадокъ,—мальчикъ при этомъ воображалъ, что самъ правитъ ими—Петькѣ разрѣшалось садиться на подоконникъ и смотрѣть внизъ во дворъ, когда господа собирались выѣхать. Когда они скрывались за воротами, онъ слѣзалъ съ окна, ставилъ рядомъ два стула, запрягалъ ихъ и отправлялся въ путь самъ. Вотъ онъ такъ въ самомъ дѣлѣ былъ кучеромъ, а это получше, чѣмъ только воображать себя имъ! Словомъ, обоимъ мальчуганамъ жилось отлично, но и тому, и другому пошелъ уже третій годъ, прежде чѣмъ имъ удалось въ первый разъ заговорить другъ съ другомъ. Феликса одѣвали нарядно, въ шелкъ и бархатъ, въ коротенькіе панталончики до колѣнъ, на англійскій манеръ. «У бѣдняжки, вѣрно, зябнутъ колѣнки!» говорили чердачные обитатели. Петька носилъ панталоны до самыхъ ступней, но вотъ какъ-то, они лопнули какъ-разъ на колѣнкахъ, и Петькинымъ ногамъ стало такъ же прохладно, какъ ножкамъ разряженнаго барчука.
Однажды Феликсъ съ своею мамашей собирался выйти за ворота и въ самыхъ воротахъ столкнулся съ Петькой и его матерью. «Дай Петѣ ручку!» сказала сынку барыня. «Ничего, можешь поговорить съ нимъ!» И одинъ сказалъ: «Петя!» другой: «Феликсъ!» Да, больше на этотъ разъ они не сказали ничего.
Жена коммерсанта баловала своего сынка, а Петьку еще больше баловала его бабушка. Она была уже слаба глазами, но видѣла въ Петькѣ много такого, чего не видѣли ни отецъ, ни мать, ни кто-либо изъ постороннихъ. «Голубчикъ мой пробьетъ себѣ дорожку въ свѣтѣ!» говаривала бабушка. «Онъ, вѣдь, родился съ золотымъ яблочкомъ въ рукѣ! Я-то разглядѣла, даромъ, что слаба глазами! Оно и теперь еще блеститъ тутъ!» И она цѣловала пухленькую ладонь внука. Родители ничего такого не видѣли, самъ Петька тоже, но, подростая, онъ все охотнѣе вѣрилъ этому. «Полно тебѣ!» говорили ему отецъ съ матерью. «Вѣдь это бабушка все сказки тебѣ разсказываетъ!» Она таки и мастерица была разсказывать! И Петькѣ никогда ни надоѣдало слушать все одно и то же. Бабушка выучила его также псалмамъ и молитвѣ «Отче Нашъ». Онъ заучилъ ее не какъ попугай, а со смысломъ; бабушка растолковала ему каждое прошеніе. Особенно заставляли его задумываться слова: «хлѣбъ
[257]нашъ насущный даждь намъ днесь!» По бабушкиному толкованію для одного «хлѣбъ насущный» означало непремѣнно мягкій, бѣлый хлѣбъ, для другого же—простой черный; одному нуженъ цѣлый домъ съ помѣщеніями для служащихъ, другой живетъ себѣ—не тужитъ и въ маленькой коморкѣ на чердакѣ. Такъ-то! Всякій понимаетъ «насущный хлѣбъ» по-своему!
Петька въ хлѣбѣ насущномъ недостатка не зналъ; жилось ему припѣваючи; только не все же быть краснымъ денькамъ! Пришелъ тяжелый годъ войны; потянули сначала молодежь, а тамъ вызвали изъ запаса и людей постарше. Ушелъ на войну и Петькинъ отецъ, да однимъ изъ первыхъ и палъ въ борьбѣ съ сильнѣйшимъ врагомъ. То-то горя, то-то слезъ было въ чердачной коморкѣ подъ крышей! Плакала и мать, плакали и бабушка съ Петькой, плакали и всѣ сосѣди, приходившіе погоревать со вдовой и вспомянуть покойника. Хозяева разрѣшили вдовѣ остаться въ ея жилищѣ первый годъ даромъ, а потомъ за самую ничтожную плату. Бабушка осталась жить съ невѣсткой, которая занялась стиркой на «одинокихъ шикарныхъ господъ», какъ она выражалась. Петькѣ и теперь ни въ чемъ не пришлось нуждаться; ѣлъ и пилъ онъ вволю, а бабушка продолжала угощать его такими удивительными сказками и исторіями, что онъ въ одинъ прекрасный день самъ предложилъ ей отправиться съ нимъ по бѣлу-свѣту, чтобы потомъ вернуться домой уже принцемъ и принцессой въ золотыхъ коронахъ. «Ну, я для этого больно стара!» сказала она. «А тебѣ надо сначала много-много учиться, вырости, сдѣлаться большимъ и крѣпкимъ и всетаки остаться такимъ же добрымъ и милымъ ребенкомъ, какъ теперь!»
Петька гарцовалъ по комнатѣ на палочкѣ съ лошадиною головкой; такихъ лошадокъ у него была цѣлая пара, но сынку хозяина подарили настоящую живую лошадку, такую маленькую, что ее можно было принять за жеребенка. Петька такъ и звалъ ее жеребенкомъ, но она ужъ вырости не могла. Феликсъ катался на ней по двору, а иногда выѣзжалъ въ сопровожденіи отца и королевскаго берейтора и на улицу. Увидавъ въ первый разъ эту лошадку, Петька съ полчаса и глядѣть не хотѣлъ на своихъ: онѣ, вѣдь, были не живыя. Потомъ онъ спросилъ мать, почему у него нѣтъ настоящей лошадки, какъ у Феликса. Мать отвѣтила: «Феликсъ живетъ внизу, возлѣ самой конюшни, а ты высоко подъ крышей. Нельзя таскать лошадей на чердакъ! Здѣсь можно держать только такихъ, какъ твои! Ну, и катайся на нихъ!» Петька и принялся кататься—отъ сундука къ печкѣ, отъ печки къ сундуку. Сундукъ былъ «большой горой съ сокровищами»,—тамъ, вѣдь, хранились праздничные наряды Петьки и его матери и серебряныя монетки, которыя мать копила на уплату за квартиру; печка же была «большимъ чернымъ медвѣдемъ».
[258]Лѣтомъ онъ спалъ, а зимою долженъ былъ приносить пользу—согрѣвать комнату и варить обѣдъ.
У Петьки былъ крестный, который навѣщалъ ихъ зимой каждое воскресенье. Дѣла его шли все подъ гору,—говорили о немъ мать и бабушка. Сначала онъ служилъ въ кучерахъ, но началъ выпивать и засыпать на своемъ посту, а этого не полагается ни часовому ни кучеру. Потомъ онъ сдѣлался извозчикомъ, возилъ въ каретѣ или на дрожкахъ даже самыхъ шикарныхъ господъ, но въ концѣ-концовъ сталъ мусорщикомъ и разъѣзжалъ отъ воротъ къ воротамъ, помахивая своею трещоткой: «Тр-тр-тр!» Изъ домовъ выходили женщины и дѣвушки съ мусорными боченками и вываливали мусоръ къ нему въ телѣгу. То-то было трескотни, шума, сора и всякой дряни!
Разъ Петька сошелъ внизъ во дворъ; мать его ушла куда-то по дѣлу. Онъ остановился въ воротахъ и увидалъ на улицѣ крестнаго. «Хочешь прокатиться?» спросилъ тотъ. Петька, конечно, хотѣлъ, но только до угла. Глаза его такъ и сіяли: онъ сидѣлъ на козлахъ, и крестный далъ ему въ руки кнутъ! Петька проѣхался на настоящихъ, живыхъ лошадяхъ, проѣхался до самаго угла! Тамъ его встрѣтила мать; ее эта встрѣча какъ будто озадачила: не очень-то, вѣдь, пріятно увидѣть своего сынка на козлахъ мусорной телѣги! Петькѣ сейчасъ же пришлось слѣзть; мать не преминула поблагодарить крестнаго, но, придя домой, строго запретила Петькѣ подобныя поѣздки.
Но вотъ случилось ему опять выйти за ворота. На этотъ разъ на улицѣ не было крестнаго, который бы соблазнилъ его прокатиться, но были другіе соблазны. Трое уличныхъ мальчишекъ копались въ проточной канавкѣ, отыскивая себѣ поживу. Частенько имъ попадалась подъ руку пуговица или мѣдный грошъ, но частенько случалось и порѣзать руки объ осколки стеколъ или наколоться на булавку, какъ, напримѣръ, сейчасъ. Ну, какъ отстать отъ другихъ? Петька присоединился къ мальчишкамъ и только что сунулся въ канаву, нашелъ серебряную монетку. На другой день онъ опять принялся копаться вмѣстѣ съ мальчишками, но тѣ-то только перепачкали себѣ руки, а онъ нашелъ золотое кольцо! Когда онъ, сіяя отъ радости, показалъ имъ свою находку, они принялись швырять въ него грязью, прозвали его «Петькой-Счастливцемъ» и запретили ему впредь рыться въ ихъ компаніи.
За дворомъ дома коммерсанта находилось порожнее мѣсто. Почва была сырая, и, чтобы осушить ее и сдѣлать годною для постройки, хозяева разрѣшили свозить туда сухой мусоръ. Тамъ его и лежали цѣлыя кучи. Крестный часто ѣздилъ сюда, но Петька уже не смѣлъ кататься съ нимъ. Уличные мальчишки рылись въ мусорѣ, раскапывая кучи кто щепкою, кто прямо голою рукой,—иной разъ попадалось и что-нибудь путное! Петьку
[259]тоже потянуло сюда, но мальчишки едва завидѣли его, закричали: «Убирайся, Петька-Счастливецъ!» Онъ не послушался, и одинъ изъ нихъ пустилъ въ него комкомъ земли. Комокъ ударился объ носокъ деревяннаго башмака Петьки, разсыпался, и изъ него выкатилось что-то свѣтленькое. Петька поднялъ; это было янтарное сердечко. Мальчикъ побѣжалъ съ нимъ домой, а другіе и не замѣтили, что онъ при всякихъ обстоятельствахъ, даже когда въ него швыряли грязью, оставался баловнемъ счастья.
Серебряную монетку, которую онъ нашелъ въ канавѣ, спустили въ его копилку, а кольцо и сердечко мать рѣшила показать женѣ коммерсанта,—можетъ быть, ихъ слѣдовало представить въ полицію, какъ найденныя вещи? Какъ обрадовалась барыня, увидѣвъ кольцо! Это, вѣдь, было ея обручальное кольцо, которое она потеряла три года тому назадъ. Вотъ какъ долго лежало оно въ канавѣ. Петьку щедро наградили за находку; зазвенѣло у него въ копилкѣ! О янтарномъ же сердечкѣ барыня отозвалась, какъ о бездѣлушкѣ, которую Петька могъ оставить у себя.
Ночью сердечко лежало на комодѣ, а бабушка лежала въ постели. «Что́ это тамъ горитъ огонькомъ, ровно свѣчка?» сказала она, встала и увидѣла, что это свѣтится янтарное сердечко. Да, бабушка хоть и слаба была глазами, а видѣла-то иногда побольше другихъ! У нея было свое на умѣ, и утромъ она продернула въ ушко янтарнаго сердечка крѣпкій шнурокъ, а потомъ повѣсила сердечко внуку на шейку. «Никогда не снимай его, развѣ надо будетъ перемѣнить шнурокъ!» сказала она мальчику. «И не показывай его другимъ мальчикамъ, а то они отнимутъ его у тебя, и у тебя заболитъ животикъ!» Это была единственная болѣзнь, знакомая Петькѣ. А въ сердечкѣ-то и впрямь была чудесная сила! Бабушка потерла его рукою, потомъ поднесла къ нему соломинку, и та такъ и прильнула къ нему, словно живая!
Г. Х. Андерсенъ. Собраніе сочиненій Андерсена въ четырехъ томахъ. Томъ третій. Изданіе второе — С.-Петербургъ: Акціон. Общ. «Издатель», 1899, С.255—312