Петька-счастливец (Андерсен; Ганзен)/1899 (ВТ:Ё)/Глава III

III

Петька решил поступить в балет. «Он мне покоя не даёт!» — говорила мать. Наконец, бабушка пообещала внуку свести его к балетмейстеру, прекрасному господину, владельцу собственного дома, как и коммерсант. Удастся ли и Петьке когда-нибудь добиться того же? Для Господа Бога нет ничего невозможного! А Петька вдобавок родился с золотым яблочком в руке. Счастье, так сказать, было вложено ему прямо в руки; отчего ж бы также и не в ноги? Петька явился к балетмейстеру и сразу узнал его: это, ведь, был Самсон! Но глаза его ничуть не пострадали от филистимлян. Впрочем, Петька знал, что то была лишь комедия. Самсон ласково поглядел на мальчика, велел ему выпрямиться, вытянуть ногу и показать подъём. Петька показал даже колено. «Ну, вот его и приняли в балет!» — рассказывала бабушка.

Дело было слажено скоро, но ещё до того, как свести мальчика к балетмейстеру, мать и бабушка посоветовались с разными сведущими людьми; прежде всего с женой коммерсанта, и та нашла, что это прекрасная дорога для красивого, славного мальчика «без будущего». Потом обратились к девице Франсен; эта знала толк в балете, сама в дни бабушкиной молодости была прелестной танцовщицей, изображала богинь и принцесс и пользовалась почётом всюду, где только бывала. Но вот она состарилась, — это, ведь, наша общая судьба — и ей перестали давать главные роли; молодежь оттеснила её, пришлось ей танцевать на заднем плане, а потом и вовсе стушеваться, перейти в уборную наряжать других богинями и принцессами. «Так-то оно идёт на свете!» — говаривала девица Франсен. «Дорожка актёра весёлая, но поросла терниями и интригами! Ух, какими интригами!» Этого слова Петька ещё не понимал, но скоро просветился на этот счёт.

— Он во что бы то ни стало хочет в балет! — сказала мать.

— Он набожный, честный мальчик! — добавила бабушка.

— И прекрасно сложен! — подхватила девица Франсен. — Прекрасного сложения и хорошей нравственности! Да, поблистала в своё время и я!

Петька стал ходить в школу учиться танцевать по балетному. Ему выдали особое лёгкое, летнее платье и башмаки на тонких подошвах, чтобы легче было двигаться и прыгать. Старые танцовщицы целовали его и говорили, что он просто сахарный мальчик.

И вот заставили Петьку держаться в струнку, вывертывать носки наружу, стоять на одной ноге и размахивать другою, держась за палку, чтобы не упасть. Всё это давалось ему легче, чем многим из его товарищей; балетмейстер трепал его по плечу и обещал скоро выпустить на сцену. Петька должен был изображать принца: на него наденут золотую корону, и солдаты поднимут его на щит. Балет сначала репетировали в школе, а потом и на сцене.

Как было матери и бабушке не пойти в театр полюбоваться на Петьку во всём его блеске! Они и пошли, видели его, и обе прослезились, хотя зрелище было самое весёлое. Петька с высоты своего величия и не видел их, зато видел коммерсанта с его семьёй. Они сидели в крайней ложе у самой сцены. Феликса тоже взяли в театр; он был такой нарядный, в перчатках на пуговках, как у взрослых, и с биноклем в руках. Он весь вечер смотрел в него, точно большой, хотя и без того видел отлично. Петька смотрел на Феликса, Феликс на Петьку, а Петька-то сегодня был принцем, в короне! Благодаря этому вечеру, мальчики несколько сблизились.

Дня через два-три, они встретились у себя на дворе; Феликс подошёл к Петьке и сказал ему, что видел его, когда он был принцем. Феликс знал, конечно, что теперь-то Петька не принц больше, но всё-таки он был принцем, носил корону! «В воскресенье я опять её надену!» — сказал Петька. Этого представления Феликс уже не видал, но продумал о нём весь вечер. Хотелось бы ему быть на Петькином месте! У него, ведь, ещё не было за плечами жизненного опыта девицы Франсен, знавшей, что на дороге артиста растут интриги. Не знал ещё этого и Петька, но ему-то скоро пришлось узнать. Маленькие его товарищи, ученики и ученицы балетной школы, не отличались добротой, даром что часто носили за плечами ангельские крылья. Одна маленькая девочка, Малле Кналлеруп, играя пажа, вечно наступала пажу-Петьке на ногу и пачкала чулок, а один злой мальчик постоянно колол его сзади булавкой и раз даже съел его бутерброд — будто бы по ошибке. А какая тут могла быть ошибка, если Петька принёс бутерброд с котлеткой, а тот один хлеб без всего? Да и не перечесть всех обид, что пришлись на Петькину долю за эти два года! Но самое-то худшее было всё-таки впереди.

Поставили балет «Вампир»; участвовавшие в нём дети были одеты летучими мышами — в серых трико, плотно облегавших тело, и с чёрными бархатными крылышками за плечами. Детям велено было подражать полёту летучих мышей, бегая на цыпочках или кружась волчком на месте. У Петьки это выходило особенно хорошо. Но трико, что досталось ему, было уже старо и ветхо, не выдержало и лопнуло на нём, как раз в то время, когда он кружился изо всех сил; образовалась прореха от самой шеи до того места, где у человека прикреплены ноги. Из прорехи выставился кончик куцой Петькиной рубашки. Зрители покатились со смеху. Петька понял почему, почувствовал, что лопнул сзади, но не остановился, а продолжал кружиться. Дело, однако, шло всё хуже и хуже, зрители хохотали всё громче и громче, другие вампиры тоже. В голове у Петьки кружилось, сам он кружился, а публика аплодировала и кричала «браво». «Это они вызывают вампира с прорехой!» — сказали другие дети и с тех пор так и прозвали Петьку «Петькой с прорехой». Петька плакал, девица Франсен утешала его. «Это всё интриги!» — говорила она. Теперь Петька узнал, что такое интриги.

Кроме танцкласса, ученики театральной школы посещали ещё научные классы, где их учили письму, счёту, истории, географии и Закону Божию: на одних танцах да топтаньи балетных башмаков далеко, ведь, не уйдёшь! Петька и тут учился прилежно, прилежнее всех, и его хвалили, но товарищи продолжали звать его «Петькой с прорехой». Конечно, это была шутка, но под конец Петька не вытерпел, стал отражать насмешки кулаками и раз подставил одному из мальчиков такой синяк под глазом, что шалуну пришлось замазывать его мелом, когда надо было выступать вечером в балете. Учитель сильно рассердился на Петьку, а ещё пуще рассердилась на него метельщица полов: Петька, ведь, отмёл этак именно её сынка.