Петроград (Дорошевич)/ДО

Петроградъ
авторъ Власъ Михайловичъ Дорошевичъ

Источникъ: Дорошевичъ В. М. При особомъ мнѣніи. — Кишиневъ: Изданіе товарищества «Бессарабское книгоиздательство», 1917. — С. 63.

I

Петроградъ — страшный городъ.

Люди, побывавшіе въ Петроградѣ, возвращаются перепуганные:

— Тамъ жутко!

— Кажется, что вотъ-вотъ ружья сами начнутъ стрѣлять.

Бывали вы когда-нибудь въ машинномъ отдѣленіи огромной фабрики?

Стройно, бездушно идетъ фабрика. Шелестятъ придворные ремни. Мѣрно щелкаютъ станки. Колеса поютъ гулкую, каторжную пѣсню труда. Не ту веселую, бодрую пѣсню, которую поютъ люди трудясь. А ту однообразную пѣсню рабства которую поетъ съѣдающая человѣка машина.

Стройный шумъ разлитъ по всей фабрикѣ.

Но когда вы переступаете порогъ машиннаго отдѣленія, васъ беретъ оторопь.

Все реветъ.

Ревутъ гдѣ-то котлы. Реветъ паръ, вырывающійся изъ предохранительнаго клапана. Ревутъ огромныя маховыя колеса. Сверкаютъ поршни гигантскихъ цилиндровъ. Сверкаютъ, вертясь, шары регулятора.

Полъ дрожитъ подъ ногами.

Все полно такого гула, такого рева, — словно сейчасъ все взлетитъ на воздухъ.

Жуть!

Вы просто-на-просто оглушены близостью огромныхъ машинъ.

Отойдите!

Издали вамъ яснѣе будетъ общая работа. Вблизи это слишкомъ ошеломляетъ.

Правительство. Петроградскій совѣтъ рабочихъ и солдатскихъ депутатовъ. Колоссальные съѣзды-митинги, гдѣ каждое слово, разумное, безумное, вырастаетъ до размѣровъ грома, благодаря колоссальному микрофону — печати. Взвинченное всѣмъ этимъ ревомъ, грохотомъ общественное мнѣніе, мнѣнія отдѣльныхъ группъ.

Когда кругомъ ревъ, шумъ, грохотъ, — всѣ начинаютъ кричать, чтобы быть услышанными.

Отъ этого ревъ только усиливается.

И не совсѣмъ слушайте петроградцевъ, когда они телефонируютъ вамъ срывающимися голосами:

— Страшный для Россіи моментъ!

Это — люди, оглушенные ревомъ, перепуганные близостью огромныхъ машинъ.

У нихъ дрожитъ полъ подъ ногами.

Дрожитъ отъ работы этихъ машинъ.

А они думаютъ, что это землетрясенье.

II

Въ Петроградѣ все близко.

Сто́итъ протянуть руку.

Ну какой смакъ, какой соблазнъ въ другихъ городахъ манифестировать противъ временнаго правительства?

Да еще вооруженно манифестировать! Никакого смысла.

Вы пойдете къ мѣстному совѣту рабочихъ и солдатскихъ депутатовъ.

Предсѣдатель выйдетъ на балконъ. Обѣщаетъ:

— Послать телеграмму.

Зачѣмъ же для посылки телеграммы оружіе?

Телеграмма когда-то еще пойдетъ. Когда-то придетъ. Когда-то на нее получится отвѣтъ.

А въ Петроградѣ все подъ-рукой.

Когда вы подносите къ Маріинскому дворцу знамя съ надписью:

— Долой такого-то!

Такой-то самъ читаетъ эту надпись.

Можно арестовать министровъ.

Можно отвести ихъ въ комиссаріатъ.

Можно по дорогѣ въ лицо имъ кричать:

— Измѣнники!

Можно посадить ихъ въ Петропавловскую крѣпость.

Сейчасъ вотъ, весь блѣдный, на балконѣ стоялъ человѣкъ, которому вы кричали:

— Долой! Вонъ!

А сейчасъ стоитъ и радостно раскланивается человѣкъ, который говоритъ пріятныя вамъ вещи, и вы кричите ему:

— Ура! Браво!

Все это сейчасъ, на глазахъ, здѣсь же.

Соблазнительно!

Такъ просто, такъ легко добиться «торжества своихъ идей».

Трудно удержаться!

III

Городъ Петроградъ не существуетъ.

Есть одинъ сплошной парламентъ.

Нѣтъ Невскаго проспекта. Есть кулуары парламента.

Не существуетъ заводовъ. Не существуетъ казармъ.

Есть залы фракціонныхъ совѣщаній.

Гдѣ заняты только однимъ:

— Слѣдятъ за правительствомъ.

За каждымъ словомъ каждаго министра.

Слѣдятъ придирчиво, какъ всегда во всѣхъ фракціяхъ.

— Что онъ сказалъ?

— Нѣтъ, что онъ хотѣлъ сказать?

— А, нѣтъ-съ! Что онъ послѣ этого скажетъ?

Мы всѣ здѣсь заняты вопросомъ, какъ намъ безъ урона выйти изъ этого проклятаго заколдованнаго круга — войны. Какъ спасти Россію отъ финансоваго краха. Какъ обезпечить рабочимъ трудъ. Вопросами о сырьѣ, о топливѣ, о продовольствіи, о посѣвахъ, о транспортѣ.

Петроградъ захваченъ однимъ:

— Нѣтъ-съ, что сказалъ Черновъ?

— А на какомъ основаніи Керенскій сказалъ «э»?

Отъ политики къ политиканству меньше полшага.

И Петроградъ сейчасъ — это Константинопольскій старый базаръ.

Гдѣ бывало, въ каждой кофейнѣ говорятъ только о политикѣ.

— Вчера Тевфикъ-паша былъ у франкскаго посла.

— И угощался до отвала! Все было: шербеты, кофе, рахатъ-лукумъ, халва пяти сортовъ, финики, чиненые фисташками, винныя ягоды.

— Ѣлъ и съ собой взялъ!

— Продаетъ правовѣрныхъ!

IV

Когда парламентскія страсти раскаляются, — всякій парламентъ напоминаетъ сумасшедшій домъ.

Крики. Истерическіе вопли.

Люди пожилые, солидные вскакиваютъ на скамьи, стучатъ пюпитрами, мяукаютъ, лаютъ по-собачьи, свистятъ въ свистки, бросаютъ другъ въ друга скомканной бумагой, дерутся.

И Петроградъ — это грандіозный сумасшедшій домъ.

Психіатрамъ, и еще людямъ, сидѣвшимъ въ тюрьмахъ, — хорошо извѣстны случаи такихъ эпидемическихъ истерическихъ припадковъ, которые охватываютъ весь домъ.

Кто-то одинъ завопилъ истошнымъ голосомъ. Ему отвѣтилъ другой. Крикъ подхватилъ третій. И весь «желтый домъ» былъ въ истерикѣ.

Дикіе вопли несутся отовсюду. Больные бьются головой объ стѣну. Ломаютъ двери. Одни въ ужасѣ лѣзутъ подъ кровать, другіе въ ярости, съ пѣной у рта, въ судорогахъ съ вылѣзшими изъ орбитъ глазами, стучатъ кулаками въ перегородки.

Въ одиночныхъ тюрьмахъ, въ какихъ-нибудь проклятыхъ «усовершенствованныхъ» Крестахъ, гдѣ нервы у всѣхъ взвинчены, кто-то что-то крикнулъ, кому-то послышалось:

— Пожаръ!

И черезъ три минуты вся тюрьма въ ужасѣ. Ломятся въ двери. Отовсюду несутся вопли.

Каждому ясно представляется огонь, тюрьма пылаетъ какъ костеръ, онъ видитъ уже, какъ заживо сгораетъ, жарится въ своей камерѣ.

Кто-то крикнулъ:

— Контръ-революція!

И Петроградъ кидается на улицу, хватается за оружіе, кричитъ, вопитъ.

Весь городъ — сумасшедшій домъ.

Петроградъ нуждается больше всего въ одномъ продовольственномъ грузѣ.

Срочномъ. Спѣшномъ. Не въ очередь.

Въ нѣсколькихъ вагонахъ брома. Въ нѣсколькихъ вагонахъ хлоралъ-гидрата.

V

У меня есть нѣкоторый навыкъ къ революціоннымъ городамъ.

Я видѣлъ первую въ Европѣ всеобщую забастовку въ Барселонѣ. Видѣлъ всеобщую забастовку въ Римѣ. Забастовку доккеровъ въ Марселѣ. «Большіе дни» въ Парижѣ.

Когда 21-го апрѣля я пріѣхалъ въ Петроградъ, я сразу, по «летучимъ митингамъ» увидѣлъ, что что-то готовится.

Что температура выше сорока.

Никогда не бойтесь огромныхъ митинговъ на опредѣленныхъ привычныхъ мѣстахъ.

Но эти летучіе митинги.

Маленькіе костры, которые вспыхиваютъ тамъ, здѣсь. Около колонны, фонаря, на углу. Моментально собираются, быстро расходятся.

Огоньки, которые бѣгаютъ по городу и его поджигаютъ.

Сыпь, которая высыпаетъ по городу. Это — сыпной тифъ.

Проѣзжая мимо «дворца» Кшесинской, я увидѣлъ не толпы, а построенныхъ въ колонны людей.

Они стояли лицомъ ко мнѣ, спиной къ «дворцу».

Этихъ людей уже не убѣждали.

Они были убѣждены.

Построились, чтобъ куда-то итти.

Пріѣхавъ домой, я спросилъ по телефону:

— Что въ городѣ?

— Стрѣльба у Государственной Думы. Берутъ приступомъ.

Конечно, оказалось вранье, — стрѣляли не у Государственной, а на Невскомъ, близь Думы городской.

Но изъ-за чего же? Изъ-за чего все это?

На знаменахъ былъ лозунгъ:

— Долой Милюкова.

Боже! Боже! Изъ-за Милюкова хвататься за оружіе! Изъ-за какого-то Милюкова поднимать знамя междоусобія! Изъ-за Павла Николаевича Милюкова начинать гражданскую войну!

Какая незаслуженная честь!

Упрямѣе г. Милюкова только кадетская партія, которая продолжаетъ, несмотря ни на что, считать его своимъ лидеромъ.

Несмотря на всю массу пораженій, которыхъ стоилъ ей этотъ полководецъ.

Кадеты сами признали за г. Милюковымъ данный ему санъ «бога безтактности». Такъ и звали его между собой.

Постъ министра иностранныхъ дѣлъ требуетъ прежде всего такта.

Дипломатія раньше всего это — тактъ.

Глухого, — ко всему, кромѣ того, что говоритъ онъ самъ, — послали дирижировать оркестромъ.

Что же удивительнаго, что «богъ безтактности» надѣлалъ безтактностей на посту министра иностранныхъ дѣлъ.

Въ нотѣ онъ употребилъ неудачное выраженіе, которое на завтра же оказалось возможнымъ поправить двумя словами.

Изъ-за этого хвататься за оружіе?

Да стоитъ ли г. Милюковъ того, чтобы изъ-за него уколоть себѣ мизинецъ и тѣмъ пролить хоть каплю человѣческой крови?

Изъ-за сверженія Милюкова, люди, которые вчера еще рука-объ-руку, рядомъ шли на смерть, люди, ниспровергшіе чудовище, царскую власть, давившую Россію со временъ Іоанна III, братья, товарищи по борьбѣ, по славѣ, по побѣдѣ стрѣляли другъ въ друга.

Не сумасшедшій домъ?

VI

Въ Петроградѣ преувеличиваютъ все. Въ Петроградѣ преувеличиваютъ всѣ.

Рабочіе, правительство, солдаты, публика, корреспонденты.

Оглушенные шумомъ, гамомъ, гвалтомъ, общей истерикой, люди плохо соображаютъ, что дѣлается, что дѣлаютъ они сами.

Министръ Переверзевъ отдаетъ приказъ:

— Освободить «Дворецъ» Дурново. Тамъ анархисты.

Не освѣдомившись, что, кромѣ анархистовъ, тамъ помѣщаются еще и общественныя учрежденія.

Хотя министру юстиціи, казалось бы, не мѣшаетъ, прежде чѣмъ выносить приговоръ, знать кому его выносишь.

И, предписывая выселеніе, надо сначала узнать, кого же именно выселяешь.

Комиссаръ, получивъ приказаніе очистить домъ, рѣшаетъ, что нужно гнать всѣхъ изъ сада.

Выборгская сторона хватается за оружіе.

Петроградъ за секунду отъ кровопролитія.

Все сдѣлано.

Тогда начинаютъ разбирать:

— Что жъ, однако, слѣдовало сдѣлать?

Министръ юстиціи узнаетъ, что онъ приказалъ выселить тѣхъ, кого не собирался.

— Прошу исполнить мое распоряженіе ограничительно.

Комиссаръ видитъ, что онъ съ садомъ перестарался.

— Я толковалъ распоряженіе слишкомъ распространительно.

Выборгская сторона находитъ, что оружія тутъ примѣнять не къ чему.

Истерическій припадокъ конченъ.

Чтобъ завтра снова кто-то, что-то крикнулъ.

И снова поднялся бы истерическій адъ.

Одни чтобъ начали съ пѣной у рта молотить кулаками въ стѣну. Другіе въ ужасѣ лѣзть подъ кровати. И всѣ истерически вопить на всю Россію.

Вообще г. Переверзевъ, — особенно сейчасъ, когда требуется, прежде всего, масса такта, — не кажется намъ образцомъ этой добродѣтели.

То онъ ѣдетъ въ Кронштадтъ, не захвативъ съ собой надлежащихъ удостовѣреній. И когда толпа задерживаетъ «неизвѣстнаго человѣка говорящаго отъ имени правительства», — создается тяжелый инцидентъ:

— Арестъ представителя временнаго правительства.

То онъ на слѣдующій же день послѣ стрѣльбы на Невскомъ объявляетъ:

— Виновныхъ найдено не будетъ!

И когда общественное мнѣніе изумлено:

— Какъ? Не производя даже слѣдствія?

Онъ заявляетъ въ газетахъ, что его слова не такъ поняли.

Теперь онъ приказываетъ выселять изъ дома, не зная въ точности, кто тамъ живетъ.

Сначала выноситъ рѣшеніе, потомъ принимается за разборъ дѣла.

Странный блюститель правосудія!

Это ужъ напоминаетъ строки Герцена о французскомъ революціонерѣ, другѣ Анахарсиса Клотса, — котораго въ Россіи при Павлѣ I сослали съ фельдъегеремъ въ Сибирь.

Но на дорогѣ его догналъ другой фельдъегерь, скакавшій еще быстрѣе:

— Разрѣшено выѣхать за границу. При разборѣ дѣла оказался невиновнымъ.

Другъ Анахарсиса замѣтилъ:

— Лучше бы сначала разобрать дѣло, а потомъ ссылать.

За это Павелъ его сдѣлалъ, кажется, смотрителемъ института благородныхъ дѣвицъ.

VII

Между прочимъ.

Въ этихъ петроградскихъ «захватахъ» есть удивительно курьезная сторона.

Дѣлающая ихъ похожими, — правда, на очень скверные, но анекдоты.

Это какая-то борьба анархіи съ балетомъ!

Ленинцы захватили «дворецъ» г-жи Кшесинской.

Балерины.

Анархисты захватили «дворецъ» П. П. Дурново.

Старѣйшаго петроградскаго балетомана. Маѳусаила балетомановъ Петрограда.

Это какой-то «Корсаръ».

Что за пристрастіе къ балету!

Пока вся анархія держится въ области балетныхъ захватовъ, — тутъ больше поводовъ къ улыбкѣ, чѣмъ къ отчаянію.

И нужны петроградскія нервность и взвинченность, чтобъ придавать непріятнымъ анекдотамъ съ балеринами и балетоманами значеніе событій:

— Грозящихъ катастрофой для Россіи!

VIII

Въ этомъ Петроградѣ, оглушенномъ собственнымъ шумомъ, доведенномъ до неистовства собственнымъ крикомъ, истеричномъ, обезумѣвшемъ, живущемъ не тѣмъ, что есть, а что ему кажется, въ этомъ галлюцинирующемъ, въ этомъ до красна накаленномъ Петроградѣ есть свои добѣла накаленные уголки.

Это — Петроградская и Выборгская сторона.

Петроградскую, — эту когда-то «тихую Петербургскую сторону», — кидаетъ съ полюса на полюсъ.

Въ первые дни революціи она была послѣднимъ оплотомъ «протопоповскихъ войскъ» — полиціи.

Во всемъ Петроградѣ ужъ торжествовала революція. Вездѣ былъ миръ и радость.

А у насъ, на Петроградской сторонѣ трещали пулеметы полиціи, и пачками стрѣляли солдаты.

Изъ своихъ оконъ я видѣлъ, какъ брали семь пулеметовъ. На церковной колокольнѣ, на чердакахъ высокихъ домовъ.

Я спрашивалъ по телефону:

— Какъ въ городѣ?

— Полное спокойствіе. Вездѣ радостныя толпы людей. Все кончено!

А я за пять минутъ передъ этимъ смотрѣлъ въ бинокль, какъ на углу, въ лавочкѣ, шла отчаянная борьба.

Лавка была освѣщена висячей лампой, которая пригасала при залпахъ и снова разгоралась, освѣщая все, что дѣлалось.

Я видѣлъ выстроившихся у стѣны шесть или семь темныхъ фигуръ.

Полицейскіе.

Они слѣдили за тѣмъ, не шевельнется ли дверь.

И, вѣроятно, при каждомъ подозрительномъ шорохѣ, давали залпъ.

Дружный. По командѣ.

Но вдругъ дверь, очевидно, внезапно распахнулась.

Оттуда засверкали огни массы безпорядочныхъ выстрѣловъ.

Вмѣсто залпа, полицейскіе отвѣчали отдѣльными выстрѣлами.

И все стихло.

Я видѣлъ два-три выстрѣла сдѣланныхъ внизъ, въ кого-нибудь на полу.

Лампа погасла.

Осторожно, медленно появилась и стала двигаться свѣчка.

При ея свѣтѣ я видѣлъ какія-то темныя фигуры, которыя нагибались и что-то поднимали.

А въ высокомъ домѣ напротивъ, въ угольномъ окнѣ верхняго этажа, во все время боя вспыхивала электрическая люстра. Ровно, правильно. Четыре раза вспыхнетъ. Пауза. Опять четыре раза вспыхнетъ. Сигнализировали.

И передъ тѣмъ, какъ люстрѣ погаснуть окончательно, изъ форточки, въ спину солдатамъ, спѣшно, одинъ за другимъ просверкало нѣсколько выстрѣловъ.

А въ это время мнѣ телефонировали радостные голоса:

— Въ Петроградѣ все спокойно. Общая радость.

Вскорѣ я уѣхалъ, и когда вернулся, черезъ двѣ недѣли, — наша Петроградская сторона была уже.

— Оплотомъ ленинцевъ.

Во «дворцѣ» Кшесинской помѣщался ихъ штабъ.

Тамъ, гдѣ шла азартная игра въ желѣзную дорогу, шла теперь азартная игра, ставкой въ которой была Россія и ея будущее.

Съ Каменноостровскаго проспекта мнѣ телефонировали:

— Ужасъ! Проходятъ съ черными знаменами!

— Да хоть съ полосатыми! Только бы проходили!

Измѣнчивая Петроградская сторона!

Выборгская — постоянна и вѣрна себѣ.

Съ 27-го февраля на Выборгской сторонѣ еще никто не улыбнулся.

Съ того момента, какъ роздали оружіе, Выборгская сторона не выпускаетъ изъ рукъ винтовки.

По всей Россіи Выборгская сторона больше всѣхъ дрожитъ за свободу.

Дрожитъ и заставляетъ дрожать.

Если завтра во главѣ Россіи станетъ г. Ленинъ, Выборгская сторона и тогда не выпуститъ изъ рукъ винтовки.

Тогда быть-можетъ, больше, чѣмъ теперь.

Когда весь Петроградъ торжествовалъ побѣду, Выборгская сторона знала одинъ только лозунгъ:

— Опасность!

Изо всего, что до сихъ поръ сказано, издано, написано, сдѣлано, — ей доставилъ нѣкоторое удовлетвореніе, кажется, только приказъ № 1.

Съ тѣхъ поръ она не сдѣлала ни шагу ни впередъ, ни назадъ.

Для нее не наступило еще 1-е марта.

У нея все еще 28-е февраля.

Во всякой революціи, во всякой столицѣ, есть такой кварталъ.

Это — явленіе обычное, повидимому, неизбѣжное и, слѣдовательно, естественное.

Во время великой французской революціи такимъ очагомъ ни съ чѣмъ не примирявшагося, безпрерывнаго возстанія былъ «кварталъ св. Антуана».

Здѣсь по ночамъ всегда на окнахъ горѣли свѣчи, — по обычаю того времени, чтобы видно было, что дѣлается въ комнатахъ, не готовится ли контръ-революція.

Здѣсь по десяти разъ въ день ударяли въ набатъ.

И безпрестанно гремѣлъ барабанъ, сзывая жителей на «сборъ»:

— На защиту свободы.

Правда, «права человѣка и гражданина», которыя сдѣлали французскую революцію великой и безсмертной, были созданы не въ кварталѣ св. Антуана.

Но многіе дни, омрачившіе память великой революціи, наполнившіе отчаяніемъ сердца Франціи и заставившіе ее искать спасенія въ Наполеонѣ, — родились именно въ кварталѣ св. Антуана.

IX

Таковъ Петроградъ.

Люди, теперь попавшіе въ Петроградъ, пріѣзжаютъ оттуда испуганные:

— Страшно за Россію!

Но, милостивые государи, люди, попадавшіе прежде въ Петроградъ и имѣвшіе тамъ случай бесѣдовать съ министрами, тоже возвращались перепуганные:

— Страшно за Россію.

Петербургъ и Петроградъ.

У нихъ есть одно и то же.

— Самомнѣніе.

Россія кажется имъ «продолженіемъ Невскаго проспекта».

И за Колпинымъ для нихъ кончается міръ.

Въ 1907 году Витте говорилъ мнѣ:

— Въ Россіи теперь спокойно!

— Вполнѣ. Я только что пріѣхалъ изъ Севастополя. Въ Харьковѣ, смотрю на платформѣ цѣлое «народное волненіе». — «Что случилось?» — «Безобразіе! Къ нашему, къ курьерскому, поѣзду прицѣпляютъ почтовый вагонъ. Не позволимъ этого! Отцѣпить! Мы за то дороже за курьерскій платили, чтобы съ почтовымъ вагономъ не ѣхать! Чтобы не напали экспропріаторы!» Большаго спокойствія нельзя и ожидать.

Если на Невскомъ продаютъ колбасу въ великолѣпномъ дворцѣ Елисѣева, Петербургъ былъ увѣренъ:

— Въ Россіи все спокойно!

Если по Невскому несутъ красное знамя, съ надписью:

— Долой временное правительство!

Петроградъ увѣренъ, что вмѣстѣ съ Невскимъ, потрясена вся Россія.

Петроградъ безпрерывно, изо дня въ день, только и дѣлаетъ, что допрашиваетъ своихъ министровъ.

И «буржуазныхъ» и соціалистическихъ.

Словно они подозрѣваются во всѣхъ преступленіяхъ.

И министры должны безпрерывно держать отвѣтъ, произносить защитительныя рѣчи и оправдываться.

Это какое-то безпрерывное слѣдствіе.

Безпрерывный судъ надъ министрами.

Министры сидятъ не на министерскихъ креслахъ, а на скамьѣ подсудимыхъ.

Ложась спать, министръ думаетъ:

— Сегодня, слава Богу, оправдали! Какъ-то завтра?

Вставая, себя спрашиваетъ:

— Въ чемъ-то сегодня меня будутъ обвинять, и что я отвѣчу?

Министровъ, сидящихъ въ Петропавловской крѣпости, допрашиваютъ меньше, чѣмъ министровъ, которые сидятъ пока еще въ Маріинскомъ дворцѣ!

И Петроградъ увѣренъ, что ни министрамъ въ эпоху развала и смертной опасности для страны, ни Россіи въ это время не о чемъ думать, какъ:

— О чемъ Петроградъ допрашиваетъ министровъ, и какъ они передъ ними будутъ изворачиваться?

Петроградцы называютъ это:

— Революціоннымъ подъемомъ.

Это:

— Подъемъ нервовъ до степени истеричности.

X

Но, гг. петроградцы, вѣдь, Россія — не Франція, и Петроградъ — не Парижъ.

Это про Парижъ Гейне могъ сказать:

— Во Франціи важно, что думаетъ Парижъ. Что думаетъ провинція, это также интересно, какъ то, что думаютъ мои ноги.^[1]

Россія — это деревни, это безконечное число городовъ, огромныхъ экономическихъ, культурныхъ центровъ.

Россія — это здравый смыслъ.

Который позволяетъ ей еще держаться теперь, при такихъ обстоятельствахъ, при которыхъ другое государство потонуло бы уже въ полной анархіи.

Россія знаетъ, что въ ней дѣлается.

Что въ ней не смѣютъ показаться, пикнуть элементы контръ-революціи.

Здравый смыслъ, — великъ Богъ земли русской! — удержитъ, надѣемся, и васъ въ послѣднюю минуту отъ единственнаго ужаса, который только и грозитъ Россіи, революціи, свободѣ:

— Гражданской войны.

Какъ онъ удержалъ васъ 21-го апрѣля.

Но если бы даже вспышка междоусобія между тѣми, кто еще три мѣсяца назадъ вмѣстѣ бились за свободу, и вспыхнула на Невскомъ проспектѣ, то вовсе не обязательно, чтобы въ Россіи непремѣнно происходило:

— То, что на Невскомъ.

Россія вамъ не Казанская, не Дворцовая, не Маріинская площади, гдѣ вы можете закатывать свои истерики.

Россія вообще не площадь города Петрограда.

Она, — правда, съ ужасомъ, — съ отвращеніемъ, съ горемъ, но и со спокойствіемъ посмотритъ на эту истерическую сцену.

Изъ того, что гдѣ-то на окраинѣ въ сумасшедшемъ домѣ вспыхнулъ эпидемическій, всѣхъ жильцовъ этого дома охватившій припадокъ буйнаго безумія, — не слѣдуетъ еще, чтобы весь городъ счелъ своимъ долгомъ сойти съ ума.

Россіей трудно было править изъ царскосельскаго дворца. Россіей не удастся править и изъ «дворца» Кшесинской.

Примѣчанія

1. Необходим источник цитаты