Герцен (Дорошевич)/ДО
| Герценъ |
| Источникъ: {{Собрание сочинений. Том IV. Литераторы и общественные деятели|3}} |
Это было въ поѣздку между Вѣной и Подволочискомъ.
По всей Европѣ вы летали съ экспрессами, носились, какъ вихрь, — отъ Вѣны къ Подволочиску поѣздъ идетъ медленно, словно нехотя, — и колеса стучатъ:
— Читайте! Читайте!
Во всѣхъ купэ читаютъ, читаютъ жадно, глотаютъ, захлебываются и, не доходя Подволочиска, изъ всѣхъ почти оконъ полетятъ русскія книги, брошюры, листки.
Обѣ стороны полотна усѣяны книгами. Жителямъ Подволочиска есть изъ чего свертывать папиросы! Если бы они захотѣли, они могли бы составить себѣ огромнѣйшую библіотеку.
И что за странная была бы это библіотека!
Въ ней «Былое и думы» Герцена стояли бы между сборникомъ порнографическихъ стиховъ и книжкой какого-то полоумнаго декадента, который вопіетъ:
— Развѣ терроръ для террора не полонъ уже, самъ по себѣ, красоты и величія?
Порнографія, дикій, кровавый бредъ и благородныя мысли, — все свалено въ одну кучу!
Въ этомъ «читательскомъ поѣздѣ» я познакомился съ Герценомъ.
Уже отъ предисловія «Съ того берега» кровь бросилась мнѣ въ голову, слезы подступили къ горлу.
Передо мной открылся новый міръ, какъ открывается новый міръ всегда, когда вы открываете геніальную книгу.
Передо мной, счастливымъ, радостнымъ, взволнованнымъ вставалъ, въ величіи слова и мысли, новый для меня писатель, мыслитель, художникъ — умершій, безсмертный.
Какое благородство мысли, какая красота формъ!
И эту книгу я долженъ буду выбросить передъ Подволочискомъ въ окно, какъ порнографическую брошюру!
Изъ-за чего?
Развѣ міръ не шагнулъ впередъ за тѣ 30 лѣтъ, какъ умеръ А. И. Герценъ?
Развѣ не многое изъ того, что осуждалъ онъ, осуждено уже исторіей?
Развѣ во многомъ его книги не обвинительный актъ, по которому уже состоялся обвинительный приговоръ исторіи?
Изъ-за чего же?
Неужели изъ-за разсѣянныхъ тамъ и сямъ личныхъ нападокъ, которыя потеряли теперь уже весь свой ядъ, потому что тѣ, въ кого онѣ были направлены, уже давно померли?
Да развѣ жъ въ этихъ рѣзкихъ строчкахъ Герценъ-мыслитель, Герценъ-художникъ, Герценъ великій патріотъ, отличающійся отъ патентованныхъ патріотовъ тѣмъ, что онъ любилъ свою родину просвѣщенной любовью?
Развѣ этотъ великій умъ, благородное сердце, великій мыслитель, несравненный художникъ, другъ и поборникъ всего прекраснаго, волнующій кровь благороднѣйшими желаніями и наполняющій умъ благороднѣйшими мыслями, опьяняющій любовью къ людямъ, — не былъ бы Герценомъ, если бы изъ-подъ его пера не вышло нѣсколькихъ обидныхъ для личностей строкъ?
Развѣ въ этихъ строкахъ весь Герценъ?
И перечитавъ еще разъ, на прощанье, предисловіе «Съ того берега», я съ завистью подумалъ о томъ потомкѣ, который будетъ, счастливецъ, свободно воспитывать свой умъ и свое сердце на Герценѣ и читать его такъ же невозбранно, какъ читаемъ теперь кн. Мещерскаго и «раскаявшагося» господина Тихомирова.
Но поѣздъ подходилъ къ Подволочиску, я отворилъ окно, — простите сентиментальность, поцѣловалъ книгу, зажмурился и выбросилъ ее въ окно.
Зажмурился, — потому что и теперь, черезъ много лѣтъ, одинъ на одинъ съ самимъ собою, я краснѣю при этомъ воспоминаніи.
Такъ тяжело уничтожать книгу, — конечно, если не занимаешься этимъ спеціально. Словно убиваешь человѣка. Хуже! Убиваешь лучшее, что есть въ человѣкѣ — мысль. Сотни тысячъ людей прочли бы эту книгу, эти мысли, эти чувства, — и ты отнимаешь у сотни тысячъ ихъ достояніе.
Я выглянулъ въ окно. Книга бѣлѣла около полотна, вдали. Она осталась по ту сторону границы.
Бѣдный Герценъ!
Окруженный поклоненіемъ, славой, онъ такъ тосковалъ, такъ страстно, безумно тосковалъ по своей бѣдной, занесенной снѣгами родинѣ.
И черезъ 30 лѣтъ онъ не можетъ вернуться на родину.
Теперь, когда много приговоровъ пересмотрѣно исторіей, о немъ приговоръ еще не пересмотрѣнъ.
Добиться пересмотра этого приговора, — какая достойная цѣль для отдѣленія словесности Академіи Наукъ.
Пусть къ намъ вернется хоть только то, что было вѣчнаго и безсмертнаго въ Герценѣ.
И останутся даже по ту сторону границы тѣ вспышки раздраженія, значеніе которыхъ умерло вмѣстѣ со смертью людей, на которыхъ онѣ были направлены.
Пусть отдѣленіе словесности Академіи Наукъ любящей и осторожной рукой коснется Герцена и вернетъ Россіи ея достояніе.
Герцену время вернуться изъ Европы.
Его мать, его страна, любимая и любящая, тоскуетъ и ждетъ своего великаго, своего безсмертнаго сына.
И втихомолку плачетъ о немъ сегодня, въ годовщину его смерти, отъ тяжести двойной разлуки.