Дорога в Мерзебург была обсажена по обеим сторонам вишнёвыми деревьями. Самый город мрачен и невелик, но заехать в него всё-таки стоит ради его старинного готического собора. Тут же мне рассказали следующее народное предание. Какой-то мерзебугский епископ приказал казнить своего слугу за воровство; впоследствии открылось, однако, что вором был ручной ворон, любимец самого епископа. Последний, мучимый раскаянием, впал в меланхолию, повелел заточить птицу в железную клетку и выставить её на всеобщее поругание. Мало того, он завещал особый капитал, на который городской совет Мерзебурга обязан был постоянно содержать в клетке ворона, обученого выкрикивать имя невинно-казнённого: «Яков!» Когда один ворон околевал, ему, как Далай-Ламе или папе немедленно избирали преемника. И в бытность мою в Мерзебурге, там, как мне говорили (самому мне не удалось этого видеть), сидела в клетке такая несчастная, ни в чём неповинная чёрная птица и кричала «Яков!» Она и знать не знала, ведать не ведала, за что ей досталась казённая квартира и стол, и, может быть, даже и в родстве-то не была с тем вороном-вором, по милости которого была учреждена эта воронья стипендия!
Солнце так и палило, когда мы выехали из города и направились в средоточие книжной торговли Германии — Лейпциг.
Какое-то странное чувство овладело мною при виде необозримой Лейпцигской равнины; ведь, каждое местечко здесь отмечено в истории европейских войн! Здесь проезжал великий Наполеон, здесь он предавался великим думам и чувствам! Теперь это необозримое поле было волнующеюся нивою. Ничьи кровавые раны не заживают так быстро, как раны природы! Довольно одной весны, чтобы украсить старые развалины зеленью и цветами. Когда я проезжал по Лейпцигской равнине, там проводили новую проезжую дорогу, и я видел извлечённые из земли пули и человеческие кости. Под деревом сидел старый инвалид с деревяшкой вместо ноги. Вот он-то наверное помнил зрелище повеличественнее волнующейся нивы, песни погромче песен щебетуний-пташек, порхавших над ним в ветвях дерева!