С чего же мне начать моё описание? Впрочем можно ли даже ставить подобный вопрос! Разумеется, с Мадонны Рафаэля. Я пролетел через все залы, стремясь поскорее увидеть эту картину, наконец, остановился перед нею и — не был поражён. На меня глядело милое, но нисколько не выдающееся женское лицо, каких, казалось мне, я много видел и раньше. «Так это-то и есть та знаменитая картина?» думал я, тщетно стараясь найти в ней что-нибудь особенное. Мне даже показалось, что многие и Мадонны, и другие женские головки, мельком виденные мною сейчас в галерее, были гораздо красивее. Я вернулся к ним, и тут-то с моих глаз спала завеса: здесь передо мною были только нарисованные человеческие лица, тогда как там я видел живые, божественные! Я опять подошёл к картине Рафаэля и на этот раз проникнулся её бесконечною жизненностью и прелестью! Да, она не поражает, не ослепляет с первого взгляда, но чем дальше всматриваешься в эту Мадонну и в Младенца Иисуса, тем они кажутся тебе божественнее. Такого неземного, невинного детского лица нет ни у одной женщины, и вместе с тем лицо Мадонны как будто срисовано с натуры. В каждом невинном девичьем лице можно отыскать сходство с нею, но она является тем идеалом, к которому все остальные только стремятся. Вглядываясь в её взор, не возгораешься к ней пламенною любовью, но проникаешься желанием преклонить перед ней колени. Теперь мне стало понятно, каким образом могут католики падать ниц перед картинами. Они преклоняются не перед красками и холстом, а перед воплотившимся в них духом божества. Человек видит это божество плотским своим оком, а льющиеся в это время мощные звуки органа успокаивают диссонансы в его душе, и она постигает гармонию между земным и небесным. Краски на картине поблёкли от времени, но лица по-прежнему дышат жизнью. Сияние, окружающее головки херувимов, как-то меркнет, стушёвывается, и весь блеск, вся сила сосредоточены во взгляде Младенца-Иисуса. Подобного взора, подобных очей не встретишь ни у одного ребёнка, и всё же нас поражает именно их чисто детское, невинное выражение. А эти милые херувимчики внизу! Вот истое изображение земной невинности! С каким детским спокойствием глядит перед собою младший, тогда как старший уже подымает взор свой ввысь, на небесное видение. Одна эта картина могла бы прославить Дрезденскую галерею, она одна могла бы и обессмертить своего творца!
В той же зале висят ещё три шедевра. Один из них «Ночь» Корреджио, поэтичная по идее и дивно-прекрасная по мастерству выполнения. Главная фигура Иисус; от неё льётся яркий свет на все окружающие; особенно хороша, по-моему, женщина, прикрывающая рукой глаза и слегка отворачивающаяся от этого ослепительного света. Эта картина вообще считается лучшею из всех творений Корреджио, но мне всё-таки больше правится его «Святой Себастиан». Эта картина находится тут же. Как хороши на ней группы ангелов! Они парят на лёгких облачках, окружая святого мученика. Как спокоен и в то же время вдохновенен его взор! В той же зале есть ещё одна картина, которую, по-моему, можно поставить четвёртою в ряду этих вдохновенных произведений искусства. Это «Христос» Карло Дольчи. Какое удивительное сочетание величия и глубокой скорби в этом благородном, божественном лице!
Я переходил из залы в залу, рассматривая дивные образцы искусства, но беспрестанно возвращался к упомянутым четырём шедеврам, к Мадонне Рафаэля и ангелочкам Корреджио. Сильное впечатление произвели на меня и некоторые другие превосходные картины. Между ними первое место занимает «Судный день» Рубенса. В этой картине он дал нам портреты трёх своих жен. Две из них возносятся ангелами на небо, третью же дьявол влечёт в преисподнюю. Сам Рубенс сидит на своей могиле. Никто, по-видимому, не обращает на него внимания, а он глубоко задумался, размышляя, вероятно, о том, куда попадёт сам, и спокойно ожидая своей участи.
Отмечаю, как курьёз, что на картине Бассано «Ковчег» первою входящею в него изображена свинья, которой таким образом и достаётся лучшее место.
Утомлённый и духовно и физически оставил я, наконец, галерею, уже заранее радуясь мысли посетить её вновь и не один раз.