[424]
Высоко-высоко, въ свѣтломъ, прозрачномъ воздушномъ пространствѣ, летѣлъ ангелъ съ цвѣткомъ изъ райскаго сада. Ангелъ крѣпко поцѣловалъ цвѣтокъ, и отъ него оторвался крошечный лепестокъ и упалъ на землю. Упалъ онъ на рыхлую, влажную лѣсную почву и сейчасъ же пустилъ корни. Скоро между лѣсными растеніями появилось новое.
— Что это за чудно̀й ростокъ?—говорили тѣ, и никто изъ нихъ—даже чертополохъ и крапива—не хотѣлъ знаться съ нимъ.
— Это какое-то садовое растеніе!—говорили они и подымали его на смѣхъ.
Но оно все росло, да росло, пышно раскидывая побѣги во всѣ стороны.
— Куда ты лѣзешь?—говорилъ высокій чертополохъ, весь усѣянный колючками.—Ишь ты распыжился! У насъ такъ не водится! Мы тебѣ не подпорки дались!
Пришла зима, растеніе покрылось снѣгомъ, но отъ самаго растенія исходилъ такой блескъ, что блестѣлъ и снѣгъ, словно освѣщенный снизу солнечными лучами. Весною растеніе зацвѣло; прелестнѣе его не было во всемъ лѣсу! [425]
И вотъ, явился разъ профессоръ ботаники,—такъ онъ и по бумагамъ значился. Онъ осмотрѣлъ растеніе, даже попробовалъ, каково оно на вкусъ. Нѣтъ, положительно, оно не было извѣстно въ ботаникѣ, и профессоръ такъ и не могъ отнести его ни къ какому классу.
— Это какая-нибудь разновидность!—сказалъ онъ.—Я не знаю его, оно не внесено въ таблицы.
— Не внесено въ таблицы!—подхватили чертополохъ и крапива.
Большія деревья, росшія кругомъ, слышали сказанное и тоже видѣли, что растеніе было не изъ ихъ породы, но не проронили ни одного слова, ни дурного, ни хорошаго. Да оно и вѣрнѣе промолчать, если не отличаешься умомъ.
Черезъ лѣсъ проходила одна бѣдная невинная дѣвушка.
Сердце ея было чисто, умъ возвышенъ вѣрою; все ея достояніе заключалось въ старой Библіи, но со страницъ ея говорилъ съ дѣвушкой самъ Господь: „Станутъ обижать тебя, вспомни исторію объ Іосифѣ; ему тоже хотѣли сдѣлать зло, но Богъ повернулъ злое на доброе. Если же будутъ преслѣдовать тебя, глумиться надъ тобою, вспомни о Немъ, невиннѣйшемъ, чистѣйшемъ Агнцѣ, надъ Которымъ надругались, Котораго пригвоздили ко кресту, и Который все-таки молился: „Отче, прости имъ, ибо не знаютъ, что дѣлаютъ!“
Дѣвушка остановилась передъ чудеснымъ растеніемъ; зеленыя листья его дышали такимъ сладкимъ, живительнымъ ароматомъ, цвѣты блестѣли на солнцѣ радужными переливами, а изъ чашечекъ ихъ лилась дивная мелодія, словно въ каждой былъ неисчерпаемый колодезь чарующихъ созвучій. Съ благоговѣніемъ смотрѣла дѣвушка на дивное растеніе Божіе, потомъ наклонилась, чтобы поближе разсмотрѣть цвѣты, поглубже вдохнуть въ себя ихъ ароматъ—и душа ея просвѣтлѣла, на сердцѣ стало такъ легко! Какъ ей хотѣлось сорвать хоть одинъ цвѣточекъ, но она не посмѣла,—онъ, вѣдь, такъ скоро завялъ бы у нея. И она взяла себѣ лишь одинъ зеленый листикъ, принесла его домой и положила въ Библію. Тамъ онъ и лежалъ, все такой же свѣжій, благоухающій, неувядаемый.
Да, онъ лежалъ въ Библіи, а сама Библія лежала подъ головою молодой дѣвушки въ гробу,—нѣсколько недѣль спустя дѣвушка умерла. На лицѣ ея застыло выраженіе торжественной, благоговѣйной серьезности, какое только и могло [426]отпечататься на бренной земной оболочкѣ души въ то время, какъ сама душа стояла передъ престоломъ Всевышняго.
А чудесное растеніе попрежнему благоухало въ лѣсу; скоро оно разрослось въ цѣлое дерево; перелетныя птицы слетались къ нему стаями и низко преклонялись передъ нимъ; въ особенности—ласточка и аистъ.
— Иностранныя кривляки!—сказали чертополохъ и крапива.—У насъ это не принято! Такое ломанье намъ не къ лицу!
И черныя лѣсныя улитки плевали на дерево.
Наконецъ, пришелъ въ лѣсъ свинопасъ надергать чертополоху и другихъ растеній, которыя онъ сжигалъ, чтобы добыть себѣ золы, и выдернулъ въ томъ числѣ со всѣми корнями и чудесное растеніе. Оно тоже попало въ его вязанку!
— Пригодится и оно!—сказалъ свинопасъ, и—дѣло было сдѣлано.
Между тѣмъ, король той страны давно уже страдалъ глубокою меланхоліей. Онъ прилежно работалъ—толку не было; ему читали самыя ученыя, мудреныя книги, читали и самыя легкія, веселыя—тоже. Тогда явился посолъ отъ одного изъ первѣйшихъ мудрецовъ въ свѣтѣ; къ нему обращались за совѣтомъ, и онъ отвѣчалъ черезъ посланнаго, что есть одно вѣрное средство облегчить и даже совсѣмъ исцѣлить больного.
„Въ собственномъ государствѣ короля находится въ лѣсу растеніе небеснаго происхожденія, такого-то и такого-то вида,—ошибиться нельзя“. Тутъ слѣдовало подробное описаніе растенія, по которому его не трудно было узнать. „Оно зеленѣетъ и зиму, и лѣто; пусть берутъ отъ него каждый вечеръ по свѣжему листочку и кладутъ на лобъ короля,—тогда мысли его прояснятся, и чудный сонъ подкрѣпитъ его къ слѣдующему дню!“
Яснѣе изложить дѣла было нельзя, и вотъ, всѣ доктора, съ профессоромъ ботаники во главѣ, отправились въ лѣсъ. Но… куда же дѣвалось растеніе?
— Должно быть, попало ко мнѣ въ вязанку,—сказалъ свинопасъ:—и давнымъ давно стало золою. Мнѣ и невдомекъ было, что оно можетъ понадобиться!
— Невдомекъ!—сказали всѣ.—О, невѣжество, невѣжество, нѣтъ тебѣ границъ!
Свинопасъ долженъ былъ намотать эти слова себѣ на усъ; свинопасъ и никто больше—думали остальные. Не нашлось даже ни единаго листика небеснаго растенія: уцѣлѣлъ, вѣдь, [427]только одинъ, да и тотъ лежалъ въ гробу, и никто и не зналъ этого.
Самъ король пришелъ въ лѣсъ на то мѣсто, гдѣ росло небесное растеніе.
— Вотъ гдѣ оно росло!—меланхолично сказалъ онъ.—Священное мѣсто!
И мѣсто огородили вызолоченною рѣшеткою и приставили сюда стражу; часовые ходили и день, и ночь.
Профессоръ ботаники написалъ цѣлое изслѣдованіе о небесномъ растеніи, и его за это всего озолотили—къ большому его удовольствію. Позолота очень шла къ нему и ко всему его семейству, и вотъ это-то и есть самое радостное во всей исторіи: отъ небеснаго растенія не осталось, вѣдь, и слѣда, и король попрежнему ходилъ, повѣсивъ голову.
— Ну, да онъ и прежде былъ такимъ!—сказала стража.
