В «Вестнике Европы», где первоначально были напечатаны, в конце 1871-го года, отдельно изданные ныне воспоминания Н. В. Буссе об острове Сахалине и экспедиции 1853-го года, а именно: в книге за август месяц сего года напечатаны письмо Г. И. Невельского и статья г. Рудановского под общим названием «По поводу воспоминаний Н. В. Буссе об острове Сахалине и экспедиции 1853-го года». Оба отзыва дают весьма неблагоприятное и, могу сказать, несправедливое понятие о деятельности и личном характере покойного двоюродного моего брата, Николая Васильевича Буссе, что и побуждает меня указать на искажения фактов и ложность выводов в названной статье, клонящихся к тому, чтобы бросить тень на доброе имя Николая Васильевича. При этом я поставлен в весьма затруднительное положение тем, что находился в близком родстве с покойным, почему все мои личные заявления могут казаться читателям односторонними.
При таком положении дела я бы и не решился возражать, если бы, по счастью, между бумагами, оставшимися по смерти брата, не сохранились документы из времен экспедиции на о. Сахалин, состоящие частью из официальной переписки, частью из собственноручных писем г. Невельского и другой частной корреспонденции. Сопоставляя возражения и заключения г. Невельского и г. Рудановского с этими документами, между собою и с текстом мемуаров, я доставлю самим читателям возможность убедиться в правильности моих выводов, достоинстве и верности нареканий, заключающихся в разбираемой статье. Это для меня тем легче, что я лично не замешан в полемику, и упрек в письме Г. И. Невельского (стр[аница] 909) издателям мемуаров ко мне не относится, так как я не участвовал в их редакции.
Желая убедить читателей, я прошу тех из них, которые пожелают вникнуть в дело, пожаловать ко мне в квартиру и убедиться в правильности моих ссылок чрез ознакомление с подлинными документами. Для этой цели я сообщил в редакцию «Вестника Европы» мой адрес и прошу сообщать его всем желающим. В своем письме в редакцию г. Невельской не делает собственных заключений, подтверждая только все то, что сказано в статье Рудановского, поэтому я сперва обращусь к последней с тем, чтобы потом уже обратиться к первому письму.
Разбирать подробно каждое заявление г. Рудановского я не буду, не желая излишне утомлять благосклонных читателей. Разоблачив приемы, употребляемые автором для осуждения брата в более важных вопросах, я тем самым надеюсь поставить и мелкие обвинения в надлежащем свете.
Г-н Рудановский начинает свое возражение тем, что старается подорвать интерес мемуаров, как полного описания края и действий местных деятелей. Он находит, что Николай Васильевич Буссе недостаточно пользовался, для обогащения своей статьи, архивными сведениями, ему доступными, своим положением, сперва как состоящего в распоряжении генерал-губернатора, потом как управляющего штабом и наконец как губернатора Амурской области. Упрек этот был бы справедлив, если бы все названные обязанности предшествовали бы сахалинской экспедиции, или же мемуары его были бы впоследствии им самим обработаны для печати. Но г Рудановский знает, по предисловию к дневнику, что он издан в том виде, как он был написан во время самой экспедиции, поэтому сделанный упрек не только устраняется сам собою, но и указывает на приемы обвинения, употребляемые г. Рудановским.
На 910-й странице г. Рудановский указывает на первую главу дневника г. Буссе, в которой сказано, что, имея от генерал-губернатора разные поручения, он совершенно неожиданно, вследствие предложения г. Невельского, должен был отправиться на Сахалин. «Это, по мнению г. Рудановского, неверно, и для восстановления истины довольно будет обратить внимание на то, что автор дневника состоял, как и Г. И. Невельской, по особым поручениям при генерал-губернаторе; следовательно, принятие или непринятие на себя поручения г. Невельского ехать на Сахалин зависело от него самого. Но, предположив, продолжает г. Рудановский, что в видах успеха экспедиции на Сахалин, как говорит автор, он решился поступить под начальство г. Невельского, каким же образом после этого г. Буссе на 736-й и 749-й стр[аницах] дневника находит, что распоряжения г. Невельского были недовольно серьезными, так что он (Буссе) считал необходимым поставить подле него человека благоразумного, который непременно взял бы верх над слишком «запальчивым характером его»?
Прочтя эти строки, читатель выводит заключение, что Н[иколай] В[асильевич] считал себя именно тем самым благоразумным человеком, которому следовало направлять действия г. Невельского, и как будто бы для достижения этой цели он принял участие в экспедиции. Если не допустить такого заключения, то приведенные слова Рудановского теряют логическую связь между собою. Но посмотрим, как это было на самом деле. Обращаясь к подлиннику приведенной выписки (Вест[ник] Евр[опы|, октябрь, стр[аница] 740), мы читаем, что в самом начале своего знакомства с Невельским Н[иколай] В[асильевич] пришел к следующему заключению: «Вообще мне показалось, что обращение Невельского с подчиненными и дух бумаг его не довольно серьезны: это и есть причина, почему донесения и рассказы его не внушают к себе полного доверия, хотя действительно ему и есть чем похвастаться. По моему мнению, этот предприимчивый человек очень способен к исполнению возложенного на него поручения — распространить наше влияние в Приамурском крае, но необходимо поставить подле него человека благоразумного, хладнокровного и благонадежного. Такой товарищ взял бы непременно верх над слишком запальчивым характером Невельского».
Очевидно, здесь дело идет об оценке общей деятельности г. Невельского в Приамурском крае, а не о сахалинской экспедиции, посему теряется и тот смысл слов дневника, который искусно дан г. Рудановским посредством довольно неблаговидного сокращения текста.
Г-н Рудановский предложил выписку (что доказывается кавычками в его статье) не в полном ее объеме, с тою очевидною целью, чтобы высказанное Н. В. признание достоинств г. Невельского не противоречило бы другому его обвинению, а именно, что покойный не признавал полезную деятельность других лиц, приписывая себе весь успех дела.
На основании приведенных выписок и вслед за ними автор возражения (стр[аница] 911 его статьи), обсуждая выбор места для военного поста, говорит:
«Но если г. Буссе был приглашен г. Невельским в начальники сахалинской экспедиции как лицо, равное с ним по положению, хотя и моложе чином, то, казалось бы, он мог, в видах «успеха в экспедиции», более или менее изменять распоряжения г. Невельского; если же он предпочел подчиниться его неверным соображениям, то очевидно, что самостоятельным человеком он не был, а на каждом шагу старался себя выгораживать и вовсе не имел того гражданского мужества, которое обязывало бы его открыто избегать неудобств положения в заливе Анива Муравьевского поста, судя по дневнику его, ему ясно представлявшихся.
Переменить же место он имел средства, так как через два или три дня по уходе г. Невельского явился транспорт «Иртыш», который он мог оставить при себе и с помощью которого он мог бы изыскать место в Аниве или где ему угодно на Сахалине. Но в том-то и дело, что люди, которые желают выслужиться и показать одного себя, обыкновенно имеют уловки говорить одно, а делать другое».
Насколько Н. В. Буссе мог быть самостоятелен в своих действиях и насколько он был равен г. Невельскому в распоряжениях по экспедиции, объясняют следующие документы.
Предписанием 20-го апреля 1853-го года за №140 (находится у меня в подлиннике) генерал-губернатор в видах единства распоряжений при снаряжении экспедиции поручил Николаю Васильевичу заведовать формируемым отрядом и для того выбрать людей из числа казаков и солдат, расположенных в Иркутской губернии и Якутской области, и, приняв команду, назначаемую на Сахалин, в Петропавловском порте, привести ее на судне Рос[сийско]-Американской] компании] в Петровское зимовье, «где явиться к состоящему при мне для особых поручений капитану 1-го ранга Невельскому и находиться в его распоряжении до отплытия из Петровского зимовья последнего судна в Аян, на котором уже имеете вы возвратиться туда и т. д.». Затем предписано было майору Буссе возвратиться в Иркутск, осмотрев на пути поселения по Аянскому тракту и Якутский казачий полк.
Прибыв в Аян, брат мой донес, как видно из отпуска г. Невельскому, рапортом 30-го июня 1853-го года за №7, о всех сделанных им распоряжениях, что уже в то время Невельской смотрел на Н[иколая] В[асильевича] как на поставленного в его распоряжение, то есть подчиненного, можно заключить из письма его от 16-го июня 1853-го г., в котором он находил возможным, тогда еще, до личного знакомства даже, в случае необходимости удержать Н[иколая] В[асильевича] при Амурской экспедиции. Отправляясь на осмотр восточного берега о. Сахалина, г. Невельской предполагает в письме возвратиться 16-го автуста в Петровское зимовье, но допускает возможность задержки в крайнем случае до 5-го сентября. Прибытие Н[иколая] В[асильевича] с командою сахалинской экспедиции должно было совершиться значительно раньше, поэтому г. Невельской предлагает Н[иколаю] В[асильевичу] ожидать его до 5-го сентября: «тогда уже вы, то есть после 5-го сентября, идите прямо в з[алив] Императора и действуйте на тех основаниях, как предписано». Затем следует в письме перечень личного состава Амурской экспедиции, оценка каждого лица и куда следует Николаю Васильевичу назначить каждого из них. В заключение г. Невельской поручает брату оказать помощь своей супруге, в том случае, если бы с ним самим случилось несчастье. Очевидно из этих слов, что г. Невельской рассчитывал передать в случае своей смерти майору Буссе управление всей Амурской экспедиции и потому задержать его в тех краях надолго, не справляясь о личных его желаниях, одним словом, назначить подчиненному новую обязанность.
Впоследствии же г. Невельской счел необходимым поручить начальство над сахалинскою экспедицией майору Буссе и потому предложил ему начальство в Аниве. Получив согласие, г. Невельской относился во все последующее время к последнему официально, как к подчиненному, частно же, что видно из писем, как к весьма близкому человеку. Оставляя Сахалин, г. Невельской снабдил начальника отряда Н[иколая] В[асильевича] инструкцией, в предписании от сентября (числа нет) 1853-го г. за №300, которая сохранилась в подлиннике. На 21 странице инструкции делаются наставления до мельчайших подробностей об отношениях русских к японцам, о довольствии чинов, об обязательствах Росс[ийско]-Амер[иканской] комп[ании] и проч. О работах, возлагаемых на г. Рудановского нет ни слова[1].
Полная подчиненность майора, а впоследствии подполковника Буссе капитану 1-го ранга Невельскому подтверждается и другими документами, а именно не только несколькими предписаниями последнего по разным случаям, но и распоряжением генерал-губернатора, графа Муравьева-Амурского, от 27-го октября 1853-го г. за №713 о подчинении Н[иколаю] В[асильевичу] всех русских постов на острове, «под главным ведением г. Невельского», впредь до прибытия туда начальника от Росс|ийско]-Амер[иканской] компании]. Мало того, предписанием Невельского на имя Буссе от 19-го апреля 1854-го г. за №59 последний подчиняется командированному г. Невельским в Александровский пост в Декастри, капитан-лейтенанту Бочманову, который со своей стороны дает предписание правителю о. Сахалина, подполковнику Буссе, 29-го мая 1854-го г. за №62. не удерживать в з[аливе] Анива транспорт «Иртыш». Всего же красноречивее свидетельствует подчиненности Н[иколая] В[асильевича] само письмо адмирала Невельского в редакцию «Вест[ника] Евр[опы]», напечатанное вместе с возражением г. Рудановского. На стр[анице] 909-й мы читаем: «г-ну Буссе я предписал» и т.д. Равный равному не будет предписывать.
Из всего сказанного до очевидности ясно, что отношения г. Невельского к Н. В. Буссе не могли быть как равного к равному, как силится доказать г. Рудановский, чтобы выставить Н. В. человеком несамостоятельным без гражданского мужества и желающим выслужиться. Очевидно, что, при полном подчинении, Н[иколай] В[асильевич] не мог перенести пост на более удобное, по его мнению, место без разрешения т. Невельского. Если мы даже на время допустим возможность последнего, то непреодолимым препятствием тому служила невозможность передвижения. Г-н Рудановский указывает, что транспорт «Иртыш», заходивший в Аниву через несколько дней после отплытия Невельского, находился в распоряжении Буссе и мог бы перевести пост на любой пункт сахалинского берега. Но из копии с рапорта г. Гаврилова, командира транспорта, от 2-го октября 1853 г. за №354[2][ВТ 1], видно, что «Иртыш» пришел на Муравьевский рейд только 1-го октября и был немедленно отправлен на зимовку в Императорскую гавань, так как ему едва доставало времени сделать этот переход, а зимовать в Аниве, за неимением закрытой бухты, он не мог (бухта «Буссе» найдена позже). Если предположить возможным для Н[иколая] В[асильевича] удержать транспорт для перенесения поста, то когда бы это могло совершиться? Необходимо было бы предварительно осмотреть тогда еще вовсе не исследованные берега острова, на весьма большое пространство. Парусному судну, в осеннее бурное время, плавание у берегов весьма опасно, и, кроме того, оно отняло бы весьма много времени. Кроме того, выбрав место, надо было бы переносить пост. Транспорт должен был бы держаться далеко от берега, не имеющего поблизости безопасной бухты, вероятно даже, что при южных ветрах он должен был бы уходить в море, поэтому понятно, что нагрузка постового имущества была бы весьма продолжительна, а перенесение и основание нового поста совершилось бы в весьма позднее время года, люди не успели бы построить дома до зимы, последствием чего была бы страшная болезненность и смертность. Решиться, при таких обстоятельствах, на перенесение поста мог не самостоятельный, а только сумасшедший человек!
После всего сказанного представляю самому читателю судить, насколько обидная клевета, брошенная г. Рудановским на покойного Н[иколая] В[асильевича], приведенною выпискою рекомендует автора и его приемы для обвинения.
Относительно спора о выгодах положения Муравьевского поста я не вхожу в рассуждения, так как каждый может иметь на то свой взгляд и его высказывать. Скажу только, что г. Рудановский, на стр[анице] 913, неправильно указывает на работы Орлова, как на одну из причин выбора г. Невельским места для поста, потому что г. Орлов прибыл из командировки своей уже после высадки отряда, а именно 2-го октября, и, не застав в Аниве Невельского, ушел немедленно на транспорте «Иртыш» в Императорскую гавань.
Излагая условия, при которых был снят Муравьевский пост в 1854-м году, г. Рудановский говорит:
«Не зная обстоятельно», угодно ли будет генерал-губернатору графу Муравьеву-Амурскому упразднить Муравьевский пост, г. Посьет (посланный графом Путятиным в Аниву) обратился с подобным предложением к г. Буссе; в случае же, если он найдет это предложение графа Путятина согласным с видами генерал-губернатора, тогда пост требовалось немедленно снять. Конечно, в этом обстоятельстве положение г Буссе, имевшего непосредственные указания и предписания Г. И. Невельского[3], было затруднительно, так как мне известно из слов Г. И. Невельского, что Муравьевский пост ни под каким видом из Анивы снимать не следовало, в крайнем же случае требовалось удалить его от берега во внутренность острова. Несколько ниже (на стр[анице] 922) г. Рудановский прибавляет: «но при решении этого вопроса не было обращено внимание на то, что, передвинув Муравьевский пост внутрь острова, как я думал, на исток р. Сусуя. где ставя его в совершенную безопасность, мы сохранили бы там наше влияние над японцами и при этом, самое важное, дали бы возможность ему благоустроиться 10-ю или 15-ю годами ране».
Таким образом, по мнению г. Рудановского, Н. В. Буссе виноват в снятии поста и утрате нашего влияния на Сахалине. По этому вопросу, в имеющихся у меня документах, я нахожу следующие данные:
В предписаниях г. Невельского, найденных в бумагах брата, нигде нет предложения не оставлять поста в Аниве; в письме же от 24-го февраля Г. И. Невельской писал моему брату: «Так как я не знаю, какой оборот (приняли) переговоры Путятина с японцами, то вам надо держаться миролюбиво... От усмотрения Путятина все будет зависеть... Путятин вполне знает, что можно и что должно». Письмо это писано в то время, когда никто на Амуре не мог знать о разрыве с Францией и Англией, потому все сказанное, а равно и инструкции г. Буссе, упоминаемые г. Рудановским, но не сохранившиеся у брата, могли относиться исключительно к Японии, что, впрочем, совершенно ясно из приведенной выписки. Восточная же война, о которой первый известил граф Путятин, внесла совершенно новый элемент в решение вопроса о занятии о. Сахалина. Если г. Невельской предоставлял графу Путятину разрешить вопрос о Муравьевском посте, по отношению к японцам, то, конечно, ему же следовало решить это дело и при усложнившихся обстоятельствах. Испрашивать мнения генерал-губернатора или даже г. Невельского было невозможно уже по недостатку времени, искать же указаний в данных Н. В. Буссе инструкциях не имело смысла, так как они составлены до войны.
Этими заключениями, очевидно, уничтожается обвинение г. Рудановского, что Н[иколай] В[асильевич] снял пост вопреки данным ему инструкциям.
В предписании Н. В. Буссе от 25-го мая 1854 г. за №225 граф Путятин писал: «По известиям, полученным мною с последней почтою, Россия находится в войне с Англией и Францией. Начальникам крейсирующих в здешних морях отрядов этих двух держав известно о сношениях наших с японцами и в Нангасаки им сообщат об Анивском нашем посте. Вверенное вашему высокоблагородию укрепление ни в каком случае не в состоянии противостоять целой эскадре судов и потому я бы полагал, что теперь не следует держать судов наших в Анивском заливе, и самое укрепление предпочел бы на время упразднить и перевести в Императорскую гавань.
Но так как мне не вполне известны распоряжения и полученные вами инструкции от генерал-губернатора Восточной Сибири, то я не стесняю вас сделанным мною вам предложением, но предоставляю действовать в этом случае по собственному вашему усмотрению».
В инструкциях, как уже сказано, не было указаний по этому вопросу, в частном же письме г. Невельской пишет (от 24 февраля), что все зависит от усмотрения графа Путятина, поэтому вторая часть приведенного предписания теряет свое значение, первая же приняла, по той же причине, всю силу приказания.
Желая всесторонне обсудить такой важный вопрос и отклонить от себя нарекания, Н[иколай] В[асильевич] пригласил на совещание командиров всех судов, стоявших тогда на Муравьевском рейде. Все они пришли к заключению, что необходимо снять пост, и составили в этом смысле протокол, находящийся у меня в подлиннике. Решение это состоялось по следующим соображениям: 1) «что пост Муравьевский был временный и поставлен по обстоятельствам, а не для защиты местности или какого-либо имущества; 2) что уничтожение поста неприятельскою эскадрою, против которой пост восемью восьмифунтовыми орудиями не в силах был бы устоять, повредило бы значению нашему в глазах япониев и айнов; и 3) что, по словам г. начальника поста, зловредный запах, предоставленный гниению рыбы, японцами наваливаемой вдоль всего берега бухты, требовал неотлагательного перенесения поста в другие, более здоровые места».
Протокол подписан командирами: корабля «Николая» — шкипером Клинковстремом, корабля «Князь Меншиков» — лейтенантом Фуругельмом, транспорта «Иртыш» — капитан-лейтенантом Чихачевым, транспорта «Двина» — лейтенантом Васильевым, майором Буссе, капитан-лейтенантом Посьетом и подполковником корпуса штурманов Алексеевым. Такие имена исключают самую возможность заподозрить решение в незрелости, поспешности или даже излишней осторожности. Во всяком же случае обвинение Рудановского в оставлении Муравьевского поста падает на все поименованные лица.
При этом не обсуждался вопрос о перенесении поста вовнутрь острова, хотя бы и на исток Сусуи, по той простой причине, что проект этот несостоятелен. В документах нет указаний, что Г. И. Невельской предлагал Н. В. Буссе такое перенесение поста. Если же предложение это и было, то, очевидно, при применении его имелись в виду одни японцы, которые не могли воспрепятствовать подвозу продовольствия морем и далее вовнутрь. Г-н Рудановский, вероятно, со мною согласится, что для самого храброго и воздержанного воина пища весьма необходима? Каким образом мог бы довольствоваться отряд, если подвоз продовольствия прекращен англо-французской эскадрой с моря, а на самом острове нельзя было добыть необходимой пищи? Может быть, зимою на собаках из Де-кастри? Но в таком случае г. Рудановскому следовало бы доказать: 1) что можно было бы доставить достаточное число нарт для перевозки того значительного груза (до 2400 пуд[ов] в год), который составляют предметы всех наименований, потребные для команды в 70 человек; 2) что сопряженные с такою перевозкою значительные расходы окупают выгоды, сопряженные с сохранением на Сахалине поста, и 3) что неприятельские эскадры не высадили бы находившийся на них значительный десант (как известно по Петропавловскому делу), и, взяв посты, враги не укрепились бы на острове, или не передали бы его во владение Японии.
Если последнее предположение не оправдалось бы, то могло бы случиться, что обессиленный цингою, русский отряд был бы уничтожен внезапным или предательским нападением японцев и айнов при давлении на последних наших неприятелей.
Вот возможные результаты при осуществлении проекта г. Рудановского. Если бы он не увлекался желанием очернить моего брата, то, конечно, он не судил бы так опрометчиво. Впрочем, судя по запискам Н[иколая] В[асильевича], опрометчивость была присуща г. Рудановскому еще в 1853-м году.
Возводя на Н. В. Буссе обвинения по сахалинской экспедиции, г. Рудановский, чтобы обрисовать его плохим администратором, не пренебрегает и другими источниками для нареканий; так, на 916-й стр[анице] он приводит выписку из статьи А. О-ва, напечатанной в «Русском Мире» 1872-го г. в №№ 45-м, 46-м и 50-м. Под весьма прозрачными, для всех знакомых с местными деятелями, буквами подписи автор статьи ставит в вину брата громадную смертность в отряде войск, возвращавшемся осенью 1856-го года с устья р. Амура в Забайкальскую область, вследствие несоответственного распределения продовольствия в постах, расположенных на пути. Распоряжения эти были возложены на Н[иколая] В[асильевича], как на начальника сплава по р. Амуру всех казенных заготовлений для наших селений и военных постов. Статью эту я прочел вслед за ее появлением в печати и до сих пор не возражал, потому что в то время у меня еще не было под руками бумаг покойного брата, и я не мог подтвердить мои слова документальными доказательствами. Правда, в 1862-м году, во время моего пребывания в Амурском крае, я узнал разные подробности о несчастном походе 1856-го года от многих участников, офицеров и низших чинов. Я мог бы напечатать эти подробности, по которым автор статьи в «Русском Мире» является не безвинным в этом деле, но опубликование таких рассказов мною, родственником покойного, не могло бы произвести настоящего впечатления. Теперь, обладая некоторыми документами в виде копий, официально засвидетельствованных штабом войск Восточной Сибири, я не могу не указать на неосновательность клеветы г. А. О[блеухов]ва.
Беспристрастный судья, читая эту статью[ВТ 2], легко обратит внимание на то обстоятельство, что автор на каждой странице, при каждой неудаче, винит Н. В. Буссе, чуть ли даже не в наводнении. Такое упорство должно уже навести на подозрение в односторонности взгляда. Далее, при сличении разных мест статьи встречаются небольшие противоречия: так, в выписке, приведенной г. Рудановским. г. А. О[блеухо]в говорит, что винная порция отпущена солдатам только с разрешения полковника Корсакова. Из самой же статьи О[блеухо]ва видно, что последний выслал навстречу командам довольствие только на верховьях Амура, до того он не имел, да и не мог иметь никаких сношений с отрядами, а между тем на Сунгарийском посту (в среднем течении) отряд получил спирт на 15 дней, как видно из путевого журнала г. А. О[блеухо]ва. Очевидно, этот спирт был заготовлен раньше, то есть Н. В. Буссе, что и подтверждается имеющеюся у меня ведомостью (14-го июня 1856-го г.) предметов снабжения для возвращающихся команд, сплавленных в посты на р. Амуре по распоряжению Николая Васильевича.
Г-н Рудановский особенно напирает на то обстоятельство, изложенное в статье О[блеухо]ва, что Н[иколай] В[асильевич], желая приписать себе одному успешное окончание экспедиции, не советовался с начальниками отрядов при назначении складочных мест для провианта и при определении продолжительности похода. Из документов оказывается совершенно иное. Места складов и число дней для перехода от одного к другому возвращающихся команд, как видно из отзыва командира 3-й конной бригады Забайкальского казачьего войска, 2-го мая 1856-го г. за №1614 и донесения дистанционного провиантского смотрителя 27-го мая 1856-го г. за №110, определены атаманом Забайкальского войска, помимо Н. В. Буссе, а именно предложено отправить все предметы продовольствия в количестве, указанном законом, на 27 000 человек: 1) «в Усть-Стрелочный караул на 5 дней, 2) к месту нахождения парохода «Шилки» — на 5 дней, 3) в Камарский караул на 10 дней, 4) на устье р. Зеи на 10 дней, 5) на 1 -й пункт ниже р. Зеи на 10 дней (в Хинганском хребте) и 6) на 2-й пункт ниже р. Зеи на 10 дней (на устье р. Сунгари). В числе заготовленных предметов были соль, спирт и живые быки. Очевидно, что обвинение Н[иколаю] В[асильевичу] в недостаточности запасов в складах падает само собою.
Снабжение солдат полушубками, рукавицами и проч. лежало на комиссариатской комиссии, и вещи высылались из последней прямо в батальон, что, конечно отлично известно г. О[блеухо]ву, бывшему батальонному командиру. Поэтому постановление в вину Н[иколаю] В[асильевичу] недостатка предметов зимней одежды, со стороны обвинителя, падает не на Н[иколая] В[асильевича], а на самого О[блеухо]ва.
Г-н Рудановский в своей выписке из статьи О[блеухо]ва выбрал весьма старательно самые важные обвинения Н[иколая] В[асильевича], и если есть еще другие, то столь незначительные, что не стоит терять время на их опровержение, равно и на рассказ о невероятном запрещении убить быка по неимению в отряде сухарей.
Г-н О[блеухо]в молчал много лет и только после смерти Н. В. Буссе и генерал-лейтенанта Михаила Семеновича Корсакова, близко знакомого с делами того времени, решился выступить с своею статьею, полагая, что безнаказанно может взводить на покойного обвинения во всех несчастиях похода 1856-го года, которые отчасти многими приписываются ему самому. Последний вывод подтверждается и копиею с предписания 27-го июня за №922, в котором Н. В. Буссе делал г. О[блеухо]ву выговоры за многие неисправности и медленность в сплаве барж по р. Амуру. Если бы сплав пришел раньше в Мариинск, то отряд успел бы еще осенним путем возвратиться в Сретенск, поэтому замедления г. О[блеухо]ва, конечно, имели немаловажное участие в бедствиях похода.
Этим я закончу разбор статьи г. О[блеухо]ва[4], надеясь, что доказал мутность того источника, из которого черпает г. Рудановский, принявший без критики и на веру клевету человека, разделяющего с ним озлобление на Николая Васильевича.
В доказательство того, что Н. В. Буссе был плохой администратор, приводится г. Рудановским на 917-й странице] еще и то обстоятельство, что, несмотря на совет автора возражения и согласия камчатского губернатора Восточной Сибири Завойки, не был приглашен в отряд врач Давыдов, «но как денежные средства были отпущены авансом г Буссе и как, по собственным словам, он не готовился сам лично на Сахалин, то и нашел их недостаточными для содержания медика...». Теперь предоставляю читателю судить о моем удивлении, когда в дневнике на стр[анице] 175 я нахожу упрек лицам, снаряжавшим экспедицию, как это «они могли отправить 100 человек без врача?» Другими словами, г. Рудановский косвенно обвиняет брата в смертных случаях и болезнях отряда. К сожалению, между оставшимися бумагами я не нашел предписания, при котором препровождались Н[иколаю] В[асильевичу] деньги на экспедицию, поэтому и не могу возразить на эти слова, опираясь на документ, относящийся именно к этому делу, но это не лишает меня права привести другие доказательства. Общий порядок расходования казенных сумм в те времена, когда совершалась высадка на Сахалин, состоял в предварительном сметном исчислении всех расходов, по статьям, затем определялась небольшая сумма на непредвиденные расходы. По утверждении такой сметы выдавалась подлежащему лицу шнуровая книга и предписание с точными указаниями, на что должны быть расходованы деньги. Содержание медика по статьям всех наименований в течение года превышает во всяком случае 1000 рублей, посему такой расход непременно был бы внесен в смету. С другой стороны, присутствие в отряде фельдшера и медикаментов указывает на то, что санитарная часть была включена в смету, из чего можно заключить, что иметь медика в отряде не было предположено. Пригласить же врача на счет денег, предоставленных распорядителю на непредвиденные расходы было невозможно: 1) потому что вряд ли эта сумма была бы достаточна и 2) при таком расходе иссяк бы источник для покрытия издержек на потребности первой необходимости, которые могли бы встретиться во время самой экспедиции. Из всего сказанного очевидно, что Н[иколай] В[асильевич] не имел возможности пригласить в отряд врача; предположение же г. Рудановского. что приглашения не последовало потому что Н[иколай] В[асильевич] не рассчитывал лично участвовать в высадке на Сахалин, составляет один из тех многих бездоказательных изветов, которыми переполнено все возражение.
На 914-й странице] возражения г. Рудановского мы читаем: «делать же мне какие бы то ни было инструкции и наставления в географических работах он не мог уже потому, что сам не мог иметь о них никакого понятия, как получивший воспитание в Пажеском корпусе». Неужели вы, г. Рудановский, успокоились своими школьными познаниями и поэтому не допускаете возможность, что другой может заниматься после выпуска, даже предметами, не входящими в курс, сданный на экзамене? Фактические сведения, приобретаемые на ученической скамье, не составляют главного приобретения, которое должно выражаться в развитии в молодых людях способности работать самостоятельно. Этим я не хочу отрицать большей подготовки к географическим работам г. Рудановского, сравнительно с Н[иколаем] В[асильевичем], я хотел только указать на то, что г. Рудановский, увлекаясь обвинением, высказывает мнения, которые он, при других обстоятельствах, едва ли решился бы заявить.
На 910-й странице г. Рудановский говорит: «я охотно предоставляю оценку деятельности как моей, так и г. Буссе на Амуре и Сахалине сделать другим и т. д.». Несколько же ниже мы читаем: «и мы даже затруднены были бы назвать хотя бы один случай, где деятельность г. Буссе успела бы обнаружить плодотворную самостоятельность и тем дала бы повод к благодарному о нем воспоминанию». Таким образом, предоставляя оценку деятельности другим, г. Рудановский, несколькими строками ниже, осуждает Николая Васильевича. Поэтому можно сказать, что противоречием приведенных выписок высказывается действительная программа возражения, то есть очернить Н[иколая] В[асильевича], между тем как официально цель статьи вытеснена словами на той же странице в начале, что автор желал только защитить себя от нареканий.
Произнеся строгий приговор деятельности брата, г. Рудановский старается доказать справедливость такого вывода искажениями, которые выясняются настоящей статьей. Далее автор исчисляет свои работы по географии и климатологии Сахалина, которые действительно заслуживают полного признания.
Отдавая должное деятельности г. Рудановского, я не могу не указать на следующее обстоятельство. Говоря о собранных им сведениях по названным отраслям знания и этнографии, которые послужили к изданию карты Сахалина гидрографическим департаментом в 1867-м году, автор прибавляет: «И эти исследования, если не ошибаюсь, и по сие время немного чем пополнены». Г-н Рудановский, очевидно, еще не знал, что в 1870-м году департаментом издана новая литографированная карта острова, которая отличается от предыдущей не только в подробностях береговых очертаний, но и в географическом положении острова, особенно южной его части. Новая карта издана на основании астрономических определений лейтенанта Старицкого и инструментальной съемки береговой полосы гг. Белкиным и Павловским, отчасти г. Титовым[5]. Это обстоятельство не умаляет достоинства г. Рудановского, во-первых, потому, что его определения принесли уже большую пользу мореплаванию до издания новой карты, во-вторых, что он не мог дать более точных данных по неимению средств и, наконец, что новые исследования опирались на его прежние работы. Признавая все это за г. Рудановским, нельзя не признать в приведенных его словах преувеличение.
Сопоставляя же сделанные выписки, я нахожу возможным сделать, очевидно, верное заключение, что г. Рудановский, бросая грязью в деятельность Н. В. Буссе и похваляясь своей, писал опровержение не под влиянием только желания защитить себя, но с озлоблением на Н[иколая] В[асильевича], вероятно, за неблагоприятные отзывы о его характере, высказанные во многих местах мемуаров. В таком состоянии духа нельзя произносить беспристрастные приговоры.
Охарактеризование деятельности в Амурском крае Н. В. Буссе не может составить мою задачу, так как мои отзывы, в качестве близкого родственника, почтутся читателями односторонними, хотя я и мог бы привести много фактов, приводящих к выводу, противоположному мнению г. Рудановского. Факты эти я собрал во время моей службы в Восточной Сибири, продолжающейся в течение 11-ти лет до сих пор.
Г-н Рудановский, г. Невельской и г. Фрейганг[6] утверждают, что Н. В. Буссе в своих мемуарах не признает достоинств других деятелей в Приамурском крае. Такой взгляд на дело высказывается в следующих словах возражений.
На стр[анице] 915 г. Рудановский, говоря об отзывах Н[иколая] В[асильевича] о г. Кошеварове, прибавляет: «личность эта известна в нашем флоте по заслугам и по своим добрым качествам». В примечании редакция «Вест[ника] Евр[опы]» указывает на подтверждение этих слов заметкою Фрейганга. Авторы возражений весьма бы затруднились указать слова мемуара, в которых бы отрицалось достоинство почтенных трудов Александра Филипповича, неоспоримо выдающегося, по своим ученым трудам, из ряда деятелей далекого края.
Рассказывая о формировании и снабжении самим Рудановским в Петропавловске отряда, назначенного на о. Сахалин, он заключает словами: «В дневнике же снаряжение отряда и самой экспедиции приписывается искусству и заботливости самого г. Буссе, тогда как ни в том, ни в других случаях по экспедиции он решительно не принимал личного самостоятельного участия». Подтвердить такой извет ссылкою на подлинные слова дневника было бы невозможно для г. Рудановского, поэтому он и довольствуется кинуть обвинение в виде общего места. О команде из Петропавловска Н[иколай] В[асильевич] упоминает только на первых строках своего дневника, в которых просто заявляется, что он привел отряд в Петровское зимовье. На такое выражение он имел полное право, так как в силу предписания генерал-губернатора от 20-го апреля за №140 он был начальником команды.
Далее на стр[анице] 918 упоминается о нелестных отзывах Н[иколая] В[асильевича] о П. Ф. Гаврилове и Д. И. Орлове. Весьма жаль, что г. Рудановский не подтвердил своих слов ссылкою на текст мемуаров, я, при внимательном чтении их, не нашел ничего подобного.
В письме Г. И. Невельского встречаются также мнения, что Н[иколай] В[асильевич] не признавал заслуг своих сподвижников, особенно же Рудановского (стр[аницы] 907,908 и 909), но также без ссылок на подлинные слова Николая Васильевича.
Обращаясь к мемуарам, мы находим взгляды Н[иколая] В[асильевича] на деятелей экспедиции, совершенно противоположные тем, которые приписываются автору его противниками, чему служат доказательством следующие выписки.
О Г. И. Невельском мы встречаем следующие отзывы:
1) На стр[анице] 734 («Вест[ник] Евр[опы]», октябрь 1872-го г.): «Я так много слышал о г. Невельском, что меня очень интересовало познакомиться с этим человеком. По моему мнению, если про человека говорят много, одни хорошо, другие дурно, то это показывает, что дело идет о деятельном и энергическом человеке».
2) На 735-й стр[анице] (там же), описывая наружность Г. И. Невельского, автор дневника прибавляет: «но широкий лоб и живость глаз выказывают в нем энергию и горячность характера».
3) На 736-й стр[анице], отдавая должную справедливость распоряжениям по занятию Приамурского края, брат «был поражен, что мог решиться г. Невельской, не имея ни полномочия, ни средств, предпринимать подобные дела». Этими словами, очевидно, признается беспримерная энергия начальника Амурской экспедиции.
4) На 740-й стр[анице] мы находим строки, которые уже выписаны выше, при обсуждении вопроса о подчиненности брата г. Невельскому. Из этих слов припомним следующие слова: «хотя действительно ему (г. Невельскому) и есть чем похвастаться. По-моему, этот предприимчивый человек очень способен к исполнению возложенного на него поручения — распространить наше влияние в Приамурском крае».
И 5) на стр[анице] 758 идет рассказ о высадке в Аниве, причинах, побудивших выбрать для того пункт, где основан Муравьевский пост, и послушности Г. И. Невельского в этом важном вопросе, при этом Н[иколай] В[асильевич], обсуждая мотивы последнего обстоятельства, говорит: «Он отвечал кроме себя и за безопасность судна («Николай»), одним словом он человек благородных чувств, и т. д.».
Деятельность г. Рудановского брат характеризует на стр[анице1 192 («Вест[ник] Евр[опы]» 1871-го г., ноябрь): «но благодаря ревности и готовности к перенесению трудов г. Рудановского, я (то есть начальник острова) получил возможность предпринять описание главных водяных путей части острова, обитаемой айнами и считаемой японцами принадлежностью их земли. В этом отношении я должен сделать справедливую похвалу г. Рудановскому, хотя сборы его в экспедицию и большие требования в средствах и причиняли мне досаду, но раз выехав из порта, он предавался работе с увлечением, перенося терпеливо физические труды».
Все эти отзывы, признающие заслуги названных лиц, получают особенную силу именно вследствие умеренности их выражений, устраняя подозрение в односторонности. Подтверждение этой мысли мы находим и в той критической оценке Николая Васильевича проявлений личного характера и отдельных распоряжений сподвижников, которая высказана во многих местах дневника.
Всем сказанным я, кажется, ясно доказал, что г. Рудановский, для достижения своей цели очернить деятельность и характер Н. В. Буссе, весьма бесцеремонно (чтобы не сказать более определительно) относился к фактам. Предоставляю благосклонному читателю судить, достиг ли он этим способом той цели, которую он выдает побудительною причиною своей статьи, то есть желание защитить себя от нареканий. Мне кажется, что статья скорее произведет совершенно противоположное действие. Очень жаль, что г. Рудановский не знал раньше о существовании документов, имеющихся у меня в руках, — он не решился бы на искажение фактов.
Перехожу к письму Г. И. Невельского. Не касаясь тех его мнений, согласных с статьею Рудановского, которые уже обсуждены выше, я ограничусь сравнением теперь им написанного с его же собственноручными письмами к Н. В. Буссе, относящимися ко времени экспедиции.
В 1872-м году Геннадий Иванович дает следующую оценку деятельности Н. В. Буссе во время сахалинской экспедиции: «Что же касается до административной деятельности г. Буссе во время зимовки на Сахалине с 1853 по 1854-й год, то она ни в каком отношении не обнаруживалась особо полезною»; и несколько ниже прибавляет: «в особенности же мог не нравиться ему (г. Буссе) тогда г. Рудановский, ибо вся полезная деятельность для экспедиции во время зимовки на Сахалине принадлежала единственно г. Рудановскому, а никак не г. Буссе, и т. д.».
Из времен экспедиции у меня находятся два письма г. Невельского, от 24-го февраля и 19-го апреля 1854-го года. Оба послания начинаются словами. «Милый и любезный Николай Васильевич!», что свидетельствует прямо дружеский их характер; если бы они были официальные, то, конечно, начинались бы с «Милостивый Государь», как, например, письмо г. Невельского до личного знакомства его с Николаем Васильевичем, т. е. 16-го июля 1853-го г.
В письме от 24-го февраля мы находим следующие выражения: «я пишу вам это как товарищ»; далее: «деятельность и усердие ваше, вероятно, в полной мере будут оценены, чего от души желаю, от искреннего сердца, и о чем, если моя просьба что-либо значит в глазах Николая Николаевича (графа Муравьева-Амурского), я убедительно просил его. Рудановского труды также, вероятно, наградятся. До свидания, товарищ и сопутник мой и, главное, помощник в таком деле, которое важно». В письме от 19-го апреля: «Вы знаете уже о постигшем несчастии ваших сахалинских людей в Императорской гавани[7], вот что значит авось. Это наука, и я радуюсь, что у вас этого не было, что ожидал с трепетом»...
«Вот мои откровенные вам слова, как товарищу» ... «Скоро надеюсь вас обнять и лично поздравить» (с производством в подполковники)... (Поспешите тогда в Декастри), «приятно вас будет обнять тут, мне старому, как вместе с вами участвовавшему в этом деле... жена моя и дети все здоровы — мне Бог дал дочь Ольгу и крест на шею, Владимира, за амурскую экспедицию».
Все эти выписки из собственноручных писем Г. И. Невельского свидетельствуют. что он был весьма доволен деятельностью Николая Васильевича и стоял к нему в столь дружественных отношениях, что делился семейными радостями. Прямой и честный характер Геннадия Ивановича ручается за то, что письма написаны искренно, без задней какой-либо цели. С другой стороны, мемуары Николая Васильевича свидетельствуют, что эти отношения разделялись и им, хотя он не был слеп к некоторым чертам характера Геннадия Ивановича, о которых он откровенно заносит, как личное свое мнение, в дневник. Рассказывая мне о минувших делах, покойный брат всегда отзывался о г. Невельском совершенно дружественно.
Когда же случился переворот во мнении г. Невельского о деятельности моего брата? Сколько мне известно, с окончанием сахалинской экспедиции в 1854-м году, они виделись разве только несколько раз в том же году, затем же не имели сношений до самой смерти Николая Васильевича. Из этого следует заключить, что г. Невельской переменил свое мнение уже по издании мемуаров, и переменил весьма радикально. Неужели причиною тому несколько откровенных суждений Николая Васильевича, которые сам же г. Невельской ставить вину издателям, в своем письме в Редакцию (стр[аница] 909). Отчего же он не протестовал против последних, а предпочел поддерживать нарекания г. Рудановского? Все это вопросы, за решение которых я не берусь.