Н. А. Грибоедова (Полонский)/ДО
| ← Я красоты не разлюбилъ… | Полное собраніе стихотвореній — Нина Александровна Грибоѣдова | Натурщица → |
| Источникъ: Яковъ Петровичъ Полонскій. Полное собраніе стихотвореній. — А. Ф. Марксъ, 1896. — Т. 2. — С. 272—281. |
Не князь, красавецъ молодой,
Внукъ иверскихъ царей,
Былъ сокровенною мечтой
Ея цвѣтущихъ дней;
Не вождь грузинскихъ удальцовъ, —
Гроза сосѣднихъ горъ,
Признаньемъ вынудилъ ее
Потупить ясный взоръ;
Не тамъ, гдѣ слышатъ валуны
Плескъ Алазанскихъ струй[1],
Впервые прозвучалъ ея
Завѣтный поцѣлуй;—
Нѣтъ, зацвѣла ея любовь
И расцвѣла печаль
Въ томъ жаркомъ городѣ, гдѣ намъ
Прошедшаго не жаль…
Гдѣ грезится сазандарамъ[2]
Святая старина,
Гдѣ часто музыка слышна,
И вѣютъ знамена.
Въ Тифлисѣ я ее встрѣчалъ…
Вникалъ въ ея черты:
То — тѣнь весны была, въ тѣни
Осенней красоты.
Не весела и не грустна, —
Гдѣ бъ ни была она,
Повсюду на ея лицѣ
Царила тишина.
Ни пышный блескъ, ни рѣзвый шумъ
Полуночныхъ баловъ,
Ни барабанный бой, ни вой
Охотничьихъ роговъ,
Ни смѣхъ пустой, ни приговоръ
Коварной клеветы,—
Ничто не возмущало въ ней
Таинственной мечты…
Какъ будто слава, отразясь
На ней своимъ лучомъ,
Въ ней берегла покой души
И грезы о быломъ, —
Или о томъ, кто, силу зла
Извѣдавъ, завѣщалъ
Ей всепрощающую скорбь
И вѣру въ идеалъ…
Я помню часъ, когда вдали
Вершинъ сѣдые льды
Румянцемъ вспыхнули, и тѣнь
Съ холмовъ сошла въ сады,
Когда Метехъ[3], съ своей скалой,
Стоялъ, какъ бы въ дыму,
И уходилъ сіонскій крестъ[4]
Въ ночную полутьму…—
Она сидѣла на крыльцѣ
Съ поникшей головой,
И, помню, кроткій взоръ ея
Увлаженъ былъ слезой.
О незабвенной старинѣ
Намекъ нескромный мой
Смутилъ ея больной души
Таинственный покой…
И мнѣ казалось, въ этотъ мигъ
Я у нея въ глазахъ
Прочелъ ту повѣсть, что прошла
Тайкомъ въ ея мечтахъ: —
............
«Онъ русскимъ посланъ былъ царемъ,
Въ Иранъ держалъ свой путь,
И на пути заѣхалъ къ намъ
Душою отдохнуть.
Желанный гость,— онъ принятъ былъ,
Какъ другъ, моимъ отцомъ,—
Не въ первый разъ входилъ онъ къ намъ
Въ гостепріимный домъ…—
Но не былъ веселъ онъ въ тѣни
Развѣсистыхъ чинаръ,
Гдѣ на коврахъ не разъ намъ пѣлъ
Заѣзжій сазандаръ;
Гдѣ наше пѣнилось вино,
Дымился нашъ кальянъ,
И улыбалась жизнь гостямъ
Сквозь радужный туманъ…
И былъ задумчивъ онъ, когда,
Какъ бы сквозь тихій сонъ,
Пронизывался лунный свѣтъ
На темный нашъ балконъ…—
Его горячая душа,
Его могучій умъ
Влачили всюду за собой
Грузъ неотвязныхъ думъ.
Напрасно сѣверъ ледяной
Рукоплескалъ ему,
Онъ тамъ оставилъ за собой
Бездушную зиму;
Онъ тамъ холодныя сердца
Оставилъ за собой,—
Лишь я одна могла ему
Откликнуться душой…
Онъ такъ давно меня любилъ,
И такъ былъ радъ,— такъ радъ,
Когда вдругъ понялъ, отчего
Туманится мой взглядъ».
«И скоро передъ алтаремъ
Мы съ нимъ навѣкъ сошлись…
Казалось, праздновалъ весь міръ,
И ликовалъ Тифлисъ:
Всю ночь къ намъ съ вѣтромъ долеталъ
Зурны тягучій звукъ,
И мѣрный бубна стукъ, и гулъ
Отъ хлопающихъ рукъ…
И не хотѣли погасать
Далекіе огни,
Когда, лампаду засвѣтивъ,
Остались мы одни…
И не хотѣла ночь унять
Далекой пляски шумъ,
Когда съ души его больной
Скатилось бремя думъ,—
Чтобъ не предвидѣлъ онъ конца
Своихъ блаженныхъ дней,
При видѣ брачнаго кольца
И ласковыхъ очей.
«Но часъ насталъ: посолъ царя
Умчался въ Тегеранъ…
Прощай, любви моей заря!
Палъ на сердце туманъ…
Какъ въ темнотѣ разсвѣта ждутъ,
Чтобъ страхи разогнать,
Такъ я ждала его, ждала,—
Не уставала ждать…
Еще мой вѣрующій умъ
Былъ грёзами повитъ,
Какъ вдругъ… вдругъ грянула молва,
Что онъ убитъ… убитъ!
Что онъ изъ плѣна бѣдныхъ женъ
Хотѣлъ мужьямъ вернуть,
Что съ изувѣрами въ бою
Онъ палъ, пронзенный въ грудь,
Что трупъ его, — кровавый трупъ,—
Поруганъ былъ толпой
И что скрипучая арба
Везетъ его домой[5].
Всѣ эти вѣсти въ сердце мнѣ
Со всѣхъ сторонъ неслись…
Но не скрипучая арба
Ввезла его въ Тифлисъ,—
Нѣтъ, осторожно между горъ,
Ущелій и стремнинъ
Шесть траурныхъ коней везли
Парадный балдахинъ;
Сопровождали гробъ его
Лавровые вѣнки,
И пушки жерлами назадъ,
И пики, и штыки…
Дымились факелы, и гулъ
Колесъ былъ эхомъ горъ,
И память вѣчную о немъ
Пѣлъ многолюдный хоръ…
И я пошла его встрѣчать,
И весь Тифлисъ со мной
Къ заставѣ эриванской шелъ
Растроганной толпой.
На кровляхъ плакали, когда
Безъ чувствъ упала я…
О, для чего пережила
Его — любовь моя!»
«И положила я его
На той скалѣ, гдѣ спитъ
Семья гробницъ, и гдѣ святой
Давидъ ихъ сторожитъ;
Гдѣ раньше, чѣмъ заглянетъ къ намъ
Въ окошки алый свѣтъ,
Заря подъ своды алтаря
Шлетъ пламенный привѣтъ;
На той скалѣ, гдѣ въ бурный часъ
Зимой, издалека
Причаливъ, плачутъ по веснѣ
Ночныя облака;
Куда весной, по четвергамъ,
Бредутъ на ранній звонъ,
Тропинкой каменной, въ чадрахъ,
Толпы грузинскихъ женъ.
Бредутъ, нерѣдко въ страшный зной,
Однѣ — просить дѣтей,
Другія — воротить мольбой
Простывшихъ къ нимъ мужей…
Тамъ, въ темномъ гротѣ — мавзолей,
И, — скромный даръ вдовы,
Лампадка свѣтитъ въ полутьмѣ,
Чтобъ прочитали вы
Ту надпись, и чтобъ вамъ она
Напомнила сама
Два горя: — горе отъ любви
И горе отъ ума».