[9]
Жили—были два человѣка; обоихъ звали Николаями, но у одного было четыре лошади, а у другого только одна; такъ вотъ, чтобы различать ихъ, и стали звать того, у котораго было четыре лошади, Николаемъ, а того, у котораго одна, Николкой. Послушаемъ-ка, теперь, что съ ними было; цѣлая исторія!
Всю недѣлю, какъ есть, долженъ былъ Николка пахать на своей лошадкѣ поле Николая. Зато Николай давалъ ему всѣхъ своихъ четырехъ, но только разъ въ недѣлю, по воскресеньямъ. Эхъ, ты, ну! какъ помахивалъ Николка кнутомъ по всему пятерику, — сегодня, вѣдь, всѣ лошадки были какъ будто его собственными. Солнце такъ и сіяло, колокола звонили къ обѣднѣ, люди всѣ были такіе нарядные и шли съ молитвенниками въ [10]рукахъ въ церковь послушать проповѣдь священника. Всѣ они видѣли, что Николка пашетъ на пяти лошадяхъ, и онъ былъ очень доволенъ, пощелкивалъ кнутомъ и покрикивалъ:
— Эхъ, вы, мои лошадушки!
— Не смѣй такъ говорить! — сказалъ Николай. — У тебя, вѣдь, всего одна лошадь!
Но вотъ, опять кто-нибудь проходилъ мимо, и Николка забывалъ, что не смѣлъ говорить такъ, и опять покрикивалъ:
— Ну, вы, мои лошадушки!
— Послушай, я прошу тебя перестать! — сказалъ Николай. — Если ты скажешь это еще хоть разъ, я возьму, да хвачу твою лошадь по лбу, вотъ ей и конецъ будетъ!
— Право, я не буду больше! — сказалъ Николка, да вдругъ опять кто-то прошелъ мимо и поздоровался съ нимъ, а онъ отъ радости, что пашетъ такъ важно на цѣлыхъ пяти лошадяхъ, опять щелкнулъ кнутомъ и закричалъ:
— Ну, вы, мои лошадушки!
— Вотъ я тебѣ понукаю твоихъ лошадушекъ! — сказалъ Николай, взялъ обухъ, которымъ вколачиваютъ въ полѣ колья для привязи лошадей, и такъ хватилъ Николкину лошадь по лбу, что убилъ ее наповалъ.
— Ахъ, нѣтъ у меня теперь ни единой лошадки! — сказалъ Николка и принялся плакать.
Потомъ онъ снялъ съ лошади шкуру, высушилъ ее хорошенько, положилъ въ мѣшокъ, взвалилъ мѣшокъ на спину и пошелъ въ городъ продавать шкуру.
Идти приходилось очень далеко, черезъ большой темный лѣсъ, а какъ на грѣхъ разыгралась непогода, и Николка заблудился. Не успѣлъ онъ снова выбраться на дорогу, какъ уже совсѣмъ стемнѣло, а до города было еще далеко, да и домой назадъ не близко; до ночи ни за что было не добраться ни туда, ни сюда.
На дорогѣ какъ разъ былъ большой крестьянскій дворъ; ставни дома были уже закрыты, но сквозь нихъ свѣтился огонь.
„Вотъ тутъ я, вѣрно, найду себѣ пріютъ на ночь“, — подумалъ Николка и пошелъ стучаться.
Хозяйка отперла, узнала, что ему надо, и велѣла идти своей дорогой; мужа ея не было дома, а безъ него она не могла принимать гостей.
— Ну, придется полежать на дворѣ! — сказалъ Николка, а хозяйка заперла передъ нимъ дверь.
[11]Возлѣ дома стоялъ большой стогъ сѣна, а между стогомъ и домомъ — маленькій сарай съ плоскою соломенною крышей.
— Вонъ тамъ я и полежу! — сказалъ Николка, увидѣвъ крышу. — Чудесная постель; аистъ, вѣдь, не слетитъ оттуда и не укуситъ меня за ногу!
Это онъ сказалъ потому, что на крышѣ дома было гнѣздо, и стоялъ живой аистъ.
Николка влѣзъ на крышу сарая, растянулся на соломѣ и принялся ворочаться съ боку на бокъ, стараясь улечься поудобнѣе. Ставни не совсѣмъ плотно подходили къ окнамъ и ему видна была вся горница.
Въ горницѣ былъ накрытъ большой столъ; чего, чего только на немъ не было: и вино, и жаркое, и чудеснѣйшая рыба; за столомъ сидѣли хозяйка и пономарь, больше никого.
Она угощала его, а онъ уписывалъ рыбу за обѣ щеки, — онъ былъ большой охотникъ до нея.
„Вотъ бы мнѣ присосѣдиться!“ — подумалъ Николка и, вытянувъ шею, заглянулъ въ самое окно. Ахъ, какое чудесное пирожное увидалъ онъ! Да, вотъ тамъ пиръ шелъ у нихъ!
Въ то же время онъ услыхалъ, что кто-то подъѣзжаетъ къ дому верхомъ; это вернулся домой хозяйкинъ мужъ. Онъ былъ очень добрый человѣкъ, но за нимъ водилась одна слабость: онъ видѣть не могъ пономарей; стоило ему встрѣтитъ пономаря — и онъ приходилъ въ бѣшенство. Поэтому пономарь и пришелъ въ гости къ его женѣ въ то время, когда мужа не было дома, а добрая женщина постаралась угостить его на славу. Оба они очень испугались, услышавъ, что мужъ вернулся, и жена попросила гостя поскорѣе влѣзть въ большой пустой сундукъ, который стоялъ въ углу. Пономарь послушался, — онъ, вѣдь, зналъ, что бѣдняга мужъ видѣть не можетъ пономарей, — а жена проворно убрала все угощеніе въ печку: если бы мужъ увидалъ все это, онъ, конечно, спросилъ бы, кого она угощала.
— Ахъ! — вздохнулъ Николка на крышѣ, глядя, какъ она прятала кушанья и вино.
— Кто тамъ? — спросилъ крестьянинъ и вскинулъ глаза на Николку. — Чего-жъ ты лежишь тутъ? Пойдемъ-ка лучше въ горницу!
Николка разсказалъ, какъ онъ заблудился и попросился ночевать.
[12]— Ладно! — сказалъ крестьянинъ. — Только сперва намъ надо подкрѣпиться съ дороги.
Жена приняла ихъ обоихъ очень ласково, накрыла столъ и вынула имъ изъ печки большой горшокъ каши.
Крестьянинъ проголодался и ѣлъ съ большимъ аппетитомъ, а у Николки изъ головы не шли жаркое, рыба и пирожное, которыя были спрятаны въ печкѣ.
Подъ столомъ, у ногъ Николки, лежалъ мѣшокъ съ лошадиною шкурой, съ тою самою, которую онъ несъ продавать. Каша была ему совсѣмъ не по вкусу, и онъ наступилъ на свой мѣшокъ ногою; сухая шкура громко заскрипѣла.
— Т-ссъ! — сказалъ Николка мѣшку, а самъ опять наступилъ на него, и шкура заскрипѣла еще громче.
— Что тамъ у тебя? — спросилъ хозяинъ.
— А это колдунъ мой! — сказалъ Николка. — Онъ говоритъ, что не стоитъ ѣсть каши, — онъ наколдовалъ намъ полную печку жаркого, рыбы и пирожнаго!
— Вотъ такъ штука! — сказалъ крестьянинъ, мигомъ открылъ печку и увидалъ тамъ чудесныя кушанья; ихъ спрятала туда его жена, а онъ-то думалъ, что это все колдунъ наколдовалъ!
Жена не посмѣла сказать ни слова и живо поставила все на столъ, а мужъ съ гостемъ принялись ѣсть. Вдругъ Николка опять наступилъ на мѣшокъ, и шкура заскрипѣла.
— Что онъ опять? — спросилъ крестьянинъ.
— Да, вотъ, говоритъ, что наколдовалъ намъ еще три бутылки винца, тамъ же, въ печкѣ! — свазалъ Николка.
Женѣ пришлось вытащить и вино; крестьянинъ выпилъ стаканчикъ, другой, и ему стало такъ весело! Да, такого колдуна, какъ у Николки, онъ не прочь былъ бы заполучить!
— А можетъ онъ тоже вызвать чорта? — спросилъ крестьянинъ. — Его бы я посмотрѣлъ; теперь я въ духѣ!
— Да! — сказалъ Николка. — Мой колдунъ можетъ сдѣлать все, чего я захочу. Правда? — спросилъ онъ у мѣшка, а самъ наступилъ на него, и шкура заскрипѣла.
— Слышишь, онъ отвѣчаетъ: „да“. Только чортъ такой безобразный, что не стоитъ и смотрѣть его!
— О, я ни капельки не боюсь; а каковъ онъ на взглядъ?
— Да онъ точь-въ-точь пономарь!
— Фу, ты! — сказалъ крестьянинъ. — Вотъ безобразіе! Надо вамъ знать, что я видѣть не могу пономарей! Но все равно, [13]я, вѣдь, буду знать, что это чортъ, и мнѣ не будетъ такъ противно! Теперь я, кстати, набрался храбрости! Только пусть онъ не подходитъ слишкомъ близко!
— А вотъ, я сейчасъ скажу колдуну! — сказалъ Николка, наступилъ на мѣшокъ и прислушался.
— Ну, что?
— Онъ велитъ намъ пойдти и открыть вонъ тотъ сундукъ въ углу; тамъ притаился чортъ. Но надо придерживать крышку, а то онъ выскочитъ.
— Такъ помогите мнѣ придержать! — сказалъ крестьянинъ и пошелъ къ сундуку, куда жена спрятала настоящаго пономаря.
Пононарь былъ ни живъ, ни мертвъ отъ страха. Крестьянинъ пріоткрылъ крышку и заглянулъ въ сундукъ.
— Фу! — закричалъ онъ и отскочилъ прочь. — Видѣлъ, видѣлъ! Точь-въ-точь нашъ пономарь! Вотъ безобразіе!
Такую непріятность надо было запить, и они пили до поздней ночи.
— А колдуна этого ты мнѣ продай! — сказалъ крестьянинъ. — Проси, сколько хочешь, хоть цѣлый четверикъ денегъ!
— Нѣтъ, не могу! — сказалъ Николка. — Подумай, сколько мнѣ отъ него пользы!
— Ахъ, мнѣ страсть хочется! — сказалъ крестьянинъ и принялся упрашивать Николку.
— Ну, — сказалъ, наконецъ, Николка: — пусть будетъ по твоему! Ты ласково обошелся со мной, пустилъ меня ночевать, такъ бери-жъ себѣ моего колдуна за четверикъ денегъ, только полный!
— Хорошо! — сказалъ крестьянинъ. — Но ты долженъ взять и сундукъ; я и часу не хочу держать его у себя въ домѣ; почемъ знать, можетъ быть, онъ все еще тамъ сидитъ?
Николка отдалъ крестьянину свой мѣшокъ съ высушеной шкурой и получилъ за него полный четверикъ денегъ, да еще большую тачку, чтобы было на чемъ везти деньги и сундукъ.
— Прощай! — сказалъ Николка и покатилъ тачку съ деньгами и съ сундукомъ, гдѣ все еще сидѣлъ пономарь.
По ту сторону лѣса протекалъ большой глубокій ручей, такой быстрый, что едва можно было справиться съ теченіемъ; черезъ ручей былъ перекинутъ мостъ. Николка всталъ посрединѣ моста и сказалъ нарочно, какъ можно громче, чтобы пономарь услышалъ:
[14]— Къ чему мнѣ этотъ дурацкій сундукъ? Онъ такой тяжелый, точно весь набитъ камнями! Я совсѣмъ измучусь съ нимъ! Брошу-ка его въ ручей: приплыветъ онъ ко мнѣ домой самъ — ладно, а не приплыветъ — и не надо!
Потомъ онъ взялся за сундукъ одною рукой и слегка приподнялъ его, точно собираясь столкнуть въ воду.
— Постой! — закричалъ изъ сундука пономарь. — Выпусти сначала меня!
— Ай! — сказалъ Николка, притворяясь, что испугался. — Онъ все еще тутъ! Въ воду его скорѣе!
— Нѣтъ, нѣтъ! — кричалъ пономарь. — Выпусти меня, я дамъ тебѣ цѣлый четверикъ денегъ!
— Вотъ это дѣло другое! — сказалъ Николка и открылъ сундукъ.
Пономарь мигомъ выскочилъ оттуда и столкнулъ пустой сундукъ въ воду. Потомъ они пошли къ нему домой, и Николка получилъ еще цѣлый четверикъ денегъ. Теперь вся тачка была полна деньгами.
— А, вѣдь, лошадка принесла мнѣ недурной барышъ! — сказалъ самъ себѣ Николка, когда пришелъ домой и высыпалъ на полъ цѣлую кучу денегъ. — Вотъ Николай-то разсердится, когда узнаетъ, какъ я разбогатѣлъ отъ своей единственной лошади! Только пусть не ждетъ, чтобы я сказалъ ему всю правду!
И онъ послалъ къ Николаю мальчика попросить мѣру, которою мѣрятъ зерно.
— Зачѣмъ это ему мѣра? — подумалъ Николай и слегка смазалъ дно мѣры дегтемъ, — авось, молъ, къ нему пристанетъ кое-что. Такъ и вышло: получивъ мѣру назадъ, Ниволай увидѣлъ, что ко дну прилипли три новенькихъ серебряныхъ монетки.
— Вотъ такъ штука! — сказалъ Николай и сейчасъ побѣжалъ къ Николкѣ.
— Откуда у тебя столько денегъ?
— Я продалъ вчера вечеромъ шкуру своей лошади.
— Съ барышомъ продалъ! — сказалъ Николай, побѣжалъ домой, взялъ топоръ и убилъ всѣхъ своихъ четырехъ лошадей, снялъ съ нихъ шкуры и отправился въ городъ продавать.
— Шкуры! Шкуры! Кому надо шкуры! — кричалъ онъ по улицамъ.
Всѣ сапожники и кожевники сбѣжались въ нему и стали спрашивать, сколько онъ проситъ за шкуры.
[15]— Четверикъ денегъ за штуку! — сказалъ Николай.
— Да ты въ умѣ? — сказали они ему. — По твоему, мы отваливаемъ деньги четвериками?
— Шкуры! Шкуры! Кому надо шкуры! — кричалъ онъ опять и всѣмъ, кто спрашивалъ, почемъ у него шкуры, отвѣчалъ: — Четверикъ денегь штука!
— Онъ вздумалъ дурачить насъ! — сказали всѣ сапожники и кожевники, и вотъ, одни схватили свои ремни, другіе свои кожаные передники и принялись хлестать ими Николая.
— Шкуры! Шкуры! — передразнивали они его. — Вотъ мы зададимъ тебѣ шкуры! Вонъ изъ города!
И Николай давай Богъ ноги! Сроду еще его такъ не колотили!
— Ну, — сказалъ онъ, добравшись до дому: — поплатится же мнѣ за это Николка! Убью его до смерти!
А у Николки умерла старая бабушка; она не очень-то ладила съ нимъ, была злая и сварливая, но онъ все-таки очень жалѣлъ ее и положилъ на ночь въ свою теплую постель, — авось отогрѣется и оживетъ, — а самъ усѣлся въ углу, на стулѣ; ему не впервые было ночевать такъ.
Ночью дверь отворилась, и вошелъ Николай съ топоромъ въ рукахъ; онъ зналъ, гдѣ стоитъ постель Николки, прямо подошелъ къ ней и ударилъ мертвую бабушку по головѣ, думая, что это Николка.
— Вотъ тебѣ! Не будешь больше дурачить меня! — сказалъ Николай и пошелъ домой.
— Вотъ злодѣй! — сказалъ Николка. — Это онъ меня хотѣлъ убить! Хорошо, что бабушка-то была мертвая, а то бы ей не поздоровилось!
Потомъ онъ одѣлъ бабушку въ праздничное платье, попросилъ у сосѣда лошадь, запрегъ ее въ телѣжку, хорошенько усадилъ старуху на заднюю скамейку, чтобы она не свалилась, когда поѣдутъ, и покатилъ съ ней черезъ лѣсъ. Когда солнышко встало, они подъѣхали къ большому постоялому двору, тутъ Николка остановился и пошелъ спросить себѣ чего-нибудь закусить.
У хозяина постоялаго двора было много, много денегъ, и самъ онъ былъ человѣкъ очень добрый, но такой горячій, точно весь начиненъ перцемъ и табакомъ.
— Здравствуй! — сказалъ онъ Николкѣ. — Что это ты спозаранку расфрантился сегодня?
[16]— Да вотъ — сказалъ Николка — надо съ бабушкой въ городъ съѣздить; она осталась тамъ въ тележкѣ,—ни за что не хочетъ вылѣзать. Пожалуйста, отнесите ей туда стаканчикъ меду, только говорите съ ней погромче, она глуховата!
— Ладно! — сказалъ хозяинъ, взялъ большой стаканъ меду и понесъ старухѣ.
— Вотъ, внучекъ прислалъ вамъ стаканчикъ медку! — сказалъ хозяинъ, но старуха не отвѣтила ни слова, и даже не шевельнулась.
— Слышите! — закричалъ хозяинъ во все горло. — Вашъ внукъ посылаетъ вамъ стаканъ меду!
Еще разъ прокричалъ онъ то же самое и еще разъ, а она все не шевелилась; тогда онъ разсердился и пустилъ ей стаканъ прямо въ лицо, такъ что медъ потекъ у нея по носу, а сама она опрокинулась навзничь, — Николка, вѣдь, не привязалъ ее, а просто посадилъ.
— Что ты надѣлалъ? — завопилъ Николка, выскочилъ изъ дверей и схватилъ хозяина за воротъ. — Ты убилъ мою бабушку! Погляди, какая у нея дыра во лбу!
— Вотъ бѣда-то! — заохалъ хозяинъ, всплеснувъ руками. — И все это изъ-за моей горячности! Милый Николушка, я дамъ тебѣ цѣлый четверикъ денегъ и похороню твою бабушку, какъ свою собственную, только молчи объ этомъ, не то мнѣ отрубятъ голову, а, вѣдь, это ужасно непріятно!
И вотъ, Николка получилъ цѣлый четверикъ денегъ, а хозяинъ схоронилъ его старую бабушку, точно свою собственную.
Николка вернулся домой опять съ цѣлой кучей денегъ, и сейчасъ же послалъ къ Николаю мальчика попросить мѣру.
— Какъ такъ? — сказалъ Николай. — Развѣ я не убилъ его? Надо посмотрѣть самому! И онъ самъ понесъ мѣру Николкѣ.
— Откуда это у тебя такая куча денегъ? — спросилъ онъ и просто глаза вытаращилъ отъ удивленія.
— Ты убилъ-то не меня, а мою бабушку, — сказалъ Николка: — и я ее продалъ за четверикъ денегъ!
— Съ барышомъ продалъ! — сказалъ Николай, побѣжалъ домой, взялъ топоръ и убилъ свою старую бабушку, потомъ положилъ ее въ телѣжку, пріѣхалъ съ ней въ городъ къ аптекарю и предложилъ ему купить мертваго человѣка.
— Кто это и гдѣ вы его взяли? — спросилъ аптекарь.
[17]— Это моя бабушка! — сказалъ Николай. — Я убилъ ее, чтобы продать за четверикъ денегъ!
— Господи помилуй! — сказалъ аптекарь. — Вы сами не знаете, что говорите! Смотрите, вѣдь, это можетъ стоить вамъ головы!
И онъ растолковалъ Николаю, что онъ такое надѣлалъ, какой онъ дурной человѣкъ и какъ его за это накажутъ. Николай перепугался, опрометью выскочилъ изъ аптеки, сѣлъ въ телѣжку, ударилъ по лошадямъ и помчался домой. Аптекарь и весь народъ подумали, что онъ съумасшедшій и потому не задержали его.
— Поплатишься же ты мнѣ за это, поплатишься, Николка! — сказалъ Николай, выѣхавъ на дорогу, и какъ только добрался до дому, взялъ большущій мѣшокъ, пошелъ къ Николкѣ и сказалъ:
— Ты опять одурачилъ меня? Сперва я убилъ моихъ лошадей, а теперь и бабушку! Все это по твоей милости! Но ужъ больше тебѣ не дурачить меня!
И вотъ, онъ схватилъ Николку и посадилъ въ мѣшокъ, завязалъ его, вскинулъ на спину и закричалъ:
— Пойду, да утоплю тебя!
До рѣки было не близко, и Николаю становилось тяжеленько тащить Николку. Дорога шла мимо церкви; оттуда слышались звуки органа и чудное пѣніе. Николай поставилъ мѣшокъ съ Николкой у самыхъ церковныхъ дверей и подумалъ, что не худо было бы зайдти въ церковь, прослушать псаломъ, другой, а потомъ ужъ идти дальше. Николка не могъ, вѣдь, вылѣзти изъ мѣшка самъ, а весь народъ былъ въ церкви. И вотъ, Николай зашелъ въ церковь.
— Охъ, охъ! — вздыхалъ Николай, ворочаясь въ мѣшкѣ, но, какъ онъ ни старался, развязаться ему не удавалось. Въ это самое время мимо проходилъ старый, сѣдой, какъ лунь, пастухъ съ большой клюкой въ рукахъ; онъ погонялъ ею цѣлое стадо коровъ и быковъ. Животныя набѣжали на мѣшокъ съ Николкой и повалили его.
— Охъ-охъ! — вздохнулъ Николка.—Такой я молодой еще, а ужъ долженъ отправляться въ царство небесное!
— А я, бѣдняга, такой старикъ, и все не могу попасть туда! — сказалъ пастухъ.
— Развяжи мѣшокъ,—закричалъ Николка: — влѣзь на мое мѣсто и живо попадешь туда!
[18]— Съ удовольствіемъ! — сказалъ пастухъ и развязалъ мѣшокъ, а Николка мигомъ выскочилъ оттуда.
— Теперь тебѣ смотрѣть за стадомъ! — сказалъ старикъ и влѣзъ въ мѣшокъ.
Николка завязалъ его и погналъ себѣ стадо.
Немного погодя, вышелъ изъ церкви Николай, взвалилъ мѣшокъ на спину, и ему сразу показалось, что мѣшокъ сталъ гораздо легче, — Николка вѣсилъ, вѣдь, чуть не вдвое больше противъ старика-пастуха.
„Ишь, какъ теперь легко стало! А все оттого, что я побывалъ въ церкви!“ — подумалъ Николай, дошелъ до широкой и глубокой рѣки, бросилъ туда мѣшокъ съ пастухомъ и закричалъ:
— Ну вотъ, впередъ не будешь дурачить меня!
Послѣ этого онъ отправился домой, но у самаго перекрестка встрѣтилъ… Николку съ цѣлымъ стадомъ!
— Вотъ тебѣ разъ! — сказалъ Николай. — Развѣ я не утопилъ тебя?
— Конечно! — сказалъ Николка. — Полчаса тому назадъ ты бросилъ меня въ рѣку!
— Такъ откуда же ты взялъ такое чудесное стадо?—спросилъ Николай.
— Это водяное стадо! — сказалъ Николка. — Я разскажу тебѣ цѣлую исторію. Спасибо тебѣ, что ты утопилъ меня, теперь я разбогатѣлъ, какъ видишь! А страшно мнѣ было въ мѣшкѣ! Вѣтеръ такъ и засвистѣлъ у меня въ ушахъ, когда ты бросилъ меня въ воду! Я сразу пошелъ ко дну, но не ушибся, — тамъ внизу растетъ такая нѣжная, мягкая травка. На нее я и упалъ; мѣшокъ сейчасъ же развязался, и прелестнѣйшая дѣвушка въ бѣломъ, какъ снѣгъ, платьѣ, съ вѣнкомъ изъ зелени на мокрыхъ волосахъ, протянула мнѣ руку и сказала: „А, это ты Николка? Ну, вотъ, прежде всего бери это стадечко, а съ версту отсюда, на дорогѣ, пасется другое, побольше, — ступай, возьми и его“. Тутъ я увидѣлъ, что рѣка была для водяныхъ жителей все равно, что дорога: они ѣздили и ходили по дну отъ самаго озера и до того мѣста, гдѣ рѣкѣ конецъ. Ахъ, какъ тамъ было хорошо! Какіе цвѣты, свѣжая трава! А рыбки шныряли мимо моихъ ушей точь-въ-точь, какъ у насъ, здѣсь, птички! Что за красивые люди попадались мнѣ на встрѣчу и какія чудесныя стада паслись у изгородей и канавъ!
— Зачѣмъ же ты такъ скоро вернулся? — спросилъ [19]Николай. — Ужъ меня бы не выманили оттуда, если тамъ такъ хорошо!
— Я, вѣдь, это не спроста сдѣлалъ! — сказалъ Николка. — Ты, слышалъ, что водяная дѣвушка велѣла мнѣ отправиться за другимъ стадомъ, которое пасется на дорогѣ всего въ одной верстѣ оттуда? Дорогой она называетъ рѣку, — другой дороги они, вѣдь, тамъ не знаютъ—а рѣка течетъ такими извилинами, что мнѣ пришлось бы задать здоровый кругъ. Вотъ, я и рѣшился выйдти на сушу, да пойдти наискось, прямо къ тому мѣсту, гдѣ ждетъ мое стадо; такимъ путемъ я выиграю почти полверсты!
— Экій счастливецъ! — сказалъ Николай. — А какъ ты думаешь, получу я стадо, если спущусь на дно?
— Я думаю! — сказалъ Николка. — Только, я не могу тащить тебя въ мѣшкѣ до рѣки, ты больно тяжелъ. А вотъ, коли хочешь дойдти самъ, да влѣзть тамъ въ мѣшокъ, такъ я съ удовольствіемъ сброшу тебя въ воду!
— Спасибо! — сказалъ Николай. — Но, если я не получу тамъ стада, я тебя изобью, такъ и знай!
— Ну, ну, не сердись! — сказалъ Николка, и они пошли къ рѣкѣ.
Когда стадо увидѣло воду, оно такъ и бросилось къ ней: животнымъ очень хотѣлось пить.
— Погляди, какъ они торопятся! — сказалъ Николка. — Ишь, какъ соскучились по водѣ; домой, знать, захотѣлось!
— Да, да, ты, вотъ, помоги-ка мнѣ лучше, а не то я изобью тебя! — сказалъ Николай и влѣзъ въ большой мѣшокъ, который лежалъ на спинѣ у одного изъ быковъ. — Да положи мнѣ въ мѣшокъ камень, а то я, пожалуй, не пойду ко дну!
— Пойдешь! — сказалъ Николка, но все-таки положилъ въ мѣшокъ большой камень, крѣпко завязалъ мѣшокъ и столкнулъ его въ воду. Бултыхъ! и Николай пошелъ прямо ко дну.
— Охъ, боюсь, не найдетъ онъ тамъ стада! — сказалъ Николка и погналъ домой свое.
