[97]
Въ домѣ воцарилась печаль; всѣ сердца были полны скорби, младшій ребенокъ, четырехлѣтній мальчикъ, единственный сынъ, радость и надежда родителей, умеръ. Правда, у нихъ оставались еще двѣ дочери,—старшая должна была въ этомъ году конфирмоваться—славныя, добрыя дѣвочки, но умершій
[98]ребенокъ всегда кажется самымъ дорогимъ, а этотъ къ тому же былъ самый младшій, да еще сынъ. Да, тяжелое испытаніе выпало на долю родителей! Сестры печалились, какъ и вообще юныя сердца, главнымъ образомъ, глядя на скорбь родителей; отецъ грустилъ, но мать совсѣмъ была подавлена горемъ. День и ночь ухаживала она за больнымъ ребенкомъ, лелѣяла его, подымала и носила на рукахъ; страдала, вѣдь, ея собственная плоть и кровь, часть ея самой! Она не могла и представить себѣ, что дитя ея умретъ, что его положатъ въ гробъ и зароютъ въ землю! Господь не могъ отнять у нея ребенка—думала она—и вотъ, когда это все-таки случилось, она въ порывѣ болѣзненнаго отчаянія воскликнула:
— Господь не знаетъ объ этомъ! У него безсердечные слуги здѣсь на землѣ. Они дѣлаютъ, что хотятъ, не внимая мольбамъ матери!
Въ своемъ отчаяніи она отшатнулась отъ Бога, и ею овладѣли мрачныя мысли, мысли о вѣчной смерти, внушавшія ей, что человѣкъ становится прахомъ во прахѣ и что этимъ все кончается. Охваченная такими мыслями, она утратила всякую точку опоры и все больше и больше погружалась въ мрачную бездну отчаянія.
Слезъ у нея въ эти тяжелые часы не было. Она не думала больше о юныхъ дочеряхъ; слезы мужа падали ей на лобъ, но она и не замѣчала его. Всѣ ея мысли были заняты умершимъ ребенкомъ, она жила только воспоминаніями о немъ, старалась воскресить въ памяти каждое его невинное дѣтское слово.
Наступилъ день похоронъ; нѣсколько ночей передъ тѣмъ мать не спала, и къ утру усталость одолѣла ее—она забылась сномъ. Въ это время гробъ унесли въ отдаленную комнату, чтобы мать не услыхала ударовъ молотка, когда стали забивать крышку.
Проснувшись, мать хотѣла опять посмотрѣть на ребенка, но мужъ со слезами сказалъ ей:
— Мы забили крышку; пора было.
— Если Богъ такъ жестокъ ко мнѣ,—промолвила она:—то чего же ожидать отъ людей!—И она залилась слезами.
Гробъ опустили въ могилу; безутѣшная мать сидѣла съ дочерьми и смотрѣла на нихъ, не видя ихъ; мысли ея отшатнулись отъ семьи, отъ дома; она предалась скорби и стала ея игрушкою, какъ становится игрушкою волнъ корабль безъ руля и парусовъ. Такъ прошелъ день похоронъ, за нимъ потекли
[99]однообразные, тяжелые, скорбные дни. Со слезами на глазахъ, печально смотрѣли на мать домашніе,—она не слушала ихъ утѣшеній, да и какія утѣшенія могли они предложить ей,—они сами были въ такомъ горѣ.
Сонъ, казалось, совсѣмъ покинулъ ее, а онъ одинъ могъ бы оказать ей лучшую услугу, подкрѣпивъ тѣло и успокоивъ душу. Домашніе уговаривали ее ложиться въ постель, она слушалась и лежала тихо, словно спала. Но однажды ночью мужъ прислушался къ ея дыханію, и ему показалось, что она дѣйствительно нашла, наконецъ, покой и облегченіе во снѣ. Онъ набожно сложилъ руки, помолился и скоро заснулъ самъ здоровымъ, крѣпкимъ сномъ. Онъ не слышалъ, какъ она поднялась, накинула на себя платье и тихонько вышла изъ дома, чтобы направиться туда, куда день и ночь влекли ее мысли—на могилу своего ребенка. Она прошла черезъ садъ, прилегавшій къ дому, въ поле и свернула на тропинку, которая вела за городъ, на кладбище. Никто не видалъ ея, и она никого.
Стояла чудная, ясная звѣздная ночь. Воздухъ былъ еще такъ мягокъ, сентябрь только начался. Мать вошла на кладбище и остановилась у могилки, похожей скорѣе на большой букетъ благоухающихъ цвѣтовъ. Опустившись на колѣни, она приникла лицомъ къ могилѣ, словно надѣясь увидѣть сквозь толстый земляной покровъ своего мальчика. Какъ живо помнила она его улыбку, любовное выраженіе глазъ! Они были все тѣ же даже на одрѣ болѣзни! Не забыть ей ихъ никогда! Какъ много говорилъ его взоръ, когда она наклонялась къ нему и брала его за руку, которую самъ онъ уже не въ силахъ былъ приподнять!.. И вотъ, какъ прежде, бывало, сидѣла она возлѣ его кроватки, такъ теперь сидѣла у его могилки! Но теперь она могла дать полную волю своимъ слезамъ, и онѣ ручьемъ бѣжали на могилу.
— Хочешь туда, къ твоему ребенку?—раздался возлѣ нея чей-то голосъ. Онъ прозвучалъ такъ ясно и такъ глубоко отозвался въ ея сердцѣ. Она оглянулась; возлѣ нея стояла человѣческая фигура, закутанная въ длинный черный плащъ, съ капюшономъ на головѣ. Она заглянула въ ея лицо: оно было строго, но внушало довѣріе, глаза горѣли чисто юношескимъ огнемъ.
— Къ моему ребенку!—повторила съ отчаянною мольбой мать.
[100]
— Осмѣлишься-ли ты послѣдовать за мною?—спросило видѣніе.—Я смерть!
Мать утвердительно кивнула головой. Въ то же мгновенье ей показалось, что каждая звѣзда надъ нею вспыхнула, словно полная луна, и освѣтила разноцвѣтный цвѣточный коверъ на могилѣ; затѣмъ земляной покровъ мягко осѣлъ подъ нею, точно развѣвавшійся по воздуху покровъ, и она стала погружаться въ землю. Видѣніе накрыло ее своимъ чернымъ плащемъ, и вокругъ нея воцарился могильный мракъ. Мать опустилась глубже, чѣмъ проникаетъ могильный заступъ; кладбище легло кровлей надъ ея головой.
Плащъ отодвинулся въ сторону. Мать очутилась въ огромномъ, привѣтливомъ покоѣ. Здѣсь царилъ какой-то полусвѣтъ, но она въ то же мгновеніе почувствовала, что прижимаетъ къ сердцу своего ребенка. Онъ улыбался ей, сіяя новою, незнакомою ей красотой; она вскрикнула, но крика ея не было слышно: возлѣ нея, то удаляясь, то приближаясь, раздавалась чудная музыка. Никогда въ жизни не слыхала она такихъ дивныхъ звуковъ; они раздавались за черною плотною занавѣсью, отдѣлявшею этотъ покой отъ великой страны вѣчности.
— Мамочка! Милая моя мамочка!—услышала она голосъ своего ребенка. Это былъ его милый, знакомый ей голосъ! Поцѣлуи сыпались за поцѣлуями; мать не помнила себя отъ радости, но дитя указало на черную занавѣсь.
— Какъ тамъ чудесно! Не такъ, какъ на землѣ! Видишь мама! Видишь ихъ всѣхъ, блаженныхъ?
И мать смотрѣла туда, куда указывалъ ребенокъ, но не видѣла ничего, кромѣ черной мглы; она смотрѣла, вѣдь, тѣлесными очами, а не такъ, какъ ребенокъ, отозванный Богомъ къ Себѣ. Мать слышала звуки, но не могла уразумѣть словъ, которыя бы могли вернуть ей вѣру.
— Теперь я умѣю летать, мама!—сказало дитя.—Могу улетѣть вмѣстѣ съ другими добрыми дѣтьми прямо къ Богу! Мнѣ очень хочется летѣть къ Нему, но если ты будешь такъ плакать, я не могу оставить тебя! А мнѣ очень хочется! Можно, вѣдь? Ты и сама скоро придешь ко мнѣ, мамочка!
— О, побудь, побудь со мною!—молила она.—Еще минутку! Дай еще разокъ взглянуть на тебя, поцѣловать тебя, прижать къ сердцу!
И она крѣпко прижимала его къ себѣ, осыпая поцѣлуями.
[101]Вдругъ, кто-то сверху окликнулъ ее по имени; жалобно звучалъ призывъ. Кто бы это звалъ ее?
— Слышишь?—сказало дитя.—Это папа зоветъ тебя!
Черезъ нѣсколько секундъ послышались глубокіе вздохи, словно всхлипывали дѣти.
— Это сестры плачутъ!—сказалъ ребенокъ.—Мама, ты, вѣдь, не забыла ихъ!
Она вспомнила покинутыхъ ею на землѣ, и ужасъ охватилъ ее; она стала пристально вглядываться въ пролетавшія мимо нея тѣни, и ей показалось, что она узнала нѣкоторыя. Онѣ пролетали черезъ покой смерти и скрывались за черною занавѣсью. Что если она увидитъ тутъ и мужа, и дочерей своихъ? Нѣтъ, ихъ призывы и вздохи раздавались еще тамъ, наверху. Она чуть было совсѣмъ не забыла ихъ ради умершаго!..
— Мама, зазвонили небесные колокола! Мама, встаетъ солнышко!—сказалъ ребенокъ.
На встрѣчу ей хлынулъ ослѣпительный потокъ свѣта, дитя исчезло, а она поднялась наверхъ… Холодъ охватилъ ее, она подняла голову и увидѣла, что лежитъ на кладбищѣ, на могилѣ своего ребенка,—Богъ во снѣ послалъ ей утѣшеніе и поддержку, просвѣтилъ ея разумъ. Она пала на колѣни и сказала:
— Прости меня, Господи, что я хотѣла остановить полетъ безсмертной души, забыла свой долгъ къ живымъ, долгъ, который возложилъ на меня Ты!—Молитва облегчила ея душу. А тутъ взошло солнце, надъ головой ея запѣла птичка, колокола зазвонили къ заутрени… Какъ чудесно стало вокругъ! И святой миръ водворился въ ея душѣ. Она познала Бога и свой долгъ, и поспѣшила домой. Вотъ она наклонилась надъ мужемъ, разбудила его горячимъ поцѣлуемъ, и изъ устъ ея полились теплыя, сердечныя слова, полныя мужества и утѣшенія. Она, какъ и подобаетъ мужественной и крѣпкой духомъ супругѣ, открыла для него въ своемъ сердцѣ источникъ утѣшенія.
„Божья воля все направляетъ къ лучшему!“
И мужъ спросилъ ее:
— Гдѣ почерпнула ты эту силу утѣшенія?
Она поцѣловала его, поцѣловала дочерей и отвѣтила:
— Богъ послалъ мнѣ ее на могилѣ моего ребенка!
