Первая ночь, проведенная мною въ помѣщеніи охотниковъ, была въ то же время и послѣдией. На слѣдующій день Іогансенъ, новый боцманъ, былъ выпровоженъ Ларсеномъ изъ каюты и отосланъ спать въ «третій классъ», а я занялъ крохотную каюту, въ Которой уже было два жильца. Причина этой перемѣны стала быстро извѣстна охотникамъ и вызвала съ ихъ стороны недовольное ворчаніе. Оказалось, что Іогансенъ во снѣ снова переживалъ событія дня. Его безпрерывная болтовня и выкрикиваніе командъ мѣшали Ларсену спать, и онъ не постѣснялся переложить это неудобство на плечи своихъ охотниковъ.
Послѣ безсонной ночи я еле поднялся съ постели, чтобы начать свой второй день на шхунѣ Призракъ. Томасъ Могриджъ поднялъ меня въ половинѣ шестого утра, но такъ, какъ дурной хозяинъ поднимаетъ свою собаку. Но за свою грубость по отношенію ко мнѣ мистеръ Могриджъ тотчасъ же получилъ сторицей. Ненужный шумъ, который онъ поднялъ (такъ какъ я пролежалъ съ открытыми глазами всю ночь), вѣроятно, разбудилъ одного изъ охотниковъ, потому что въ воздухѣ просвистѣлъ тяжелый башмакъ, и мистеръ Могриджъ, съ крикомъ боли, смиренно началъ передъ всѣми извиняться. Нѣкоторое время спустя, уже въ кухнѣ, я замѣтилъ, что его ухо было разбито и распухло. Оно никогда больше не пріобрѣло своихъ прежнихъ размѣровъ и формы, и было прозвано охотниками «цвѣтной капустой».
День былъ полонъ различными непріятностями. Я взялъ свои высохшія вещи еще наканунѣ вечеромъ, переодѣлся и возвратилъ коку его одежду. Я сталъ искать свой кошелекъ. Кромѣ мелочи (я хорошо это помню) въ немъ было еще сто восемьдесятъ пять долларовъ золотомъ и бумажными деньгами. Кошелекъ-то я нашелъ, но въ немъ, кромѣ мелкаго серебра, ничего больше не было. Я сказалъ объ этомъ коку, и, хотя ожидалъ грубаго отвѣта, но все же былъ пораженъ воинственностью его филиппики.
— Послушайте, Гёмпъ, — началъ онъ злобно, глядя на меня. — Вы хотите, чтобы я вамъ носъ расквасилъ? Если вы думаете, что я воръ, такъ держите это при себѣ, или я расправлюсь съ вами по-своему. Вотъ какова ваша благодарность! Вы явились сюда, какъ несчастное отребье рода человѣческаго, я взялъ васъ на кухню и ухаживалъ за вами, и теперь вотъ благодарность за все мое добро! Въ слѣдующій разъ вы можете итти къ чорту; но я думаю, что я и сейчасъ задамъ вамъ малость.
Съ этими словами онъ засучилъ рукава и пошелъ съ кулаками на меня. Къ своему стыду я уклонился отъ ударовъ и убѣжалъ изъ кухни. Но что мнѣ оставалось дѣлать? На этомъ звѣрскомъ суднѣ цѣнилась сила, одна только сила. Моральныя убѣжденія были здѣсь совершенно неизвѣстны. Вообразите себѣ человѣка средняго роста, слабаго сложенія, съ вялыми, неразвитыми мускулами, который всю жизнь прожилъ спокойно и мирно и не привыкъ къ какому бы то ни было насилію, ну что могъ такой человѣкъ сдѣлать? Итти противъ этихъ звѣрей въ образѣ человѣка было бы такъ же безсмысленно, какъ итти противъ разъяреннаго быка.
Такъ я думалъ въ то время, чувствуя необходимость въ оправданіи себя передъ самимъ собою и желая быть въ мирѣ со своей совѣстью. Но это оправданіе не удовлетворяло меня. Даже и теперь я не могу оглянуться назадъ на эти событія безъ упрека своему мужскому достоинству. Положеніе было таково, что оно исключало раціональныя формулы поведеиія и требовало чего-то большаго, чѣмъ то, что могли подсказать холодныя заключенія разума. Съ точки зрѣнія логики, въ моемъ поведеніи не было ничего такого, чего бы я могъ стыдиться; но, тѣмъ не менѣе, вспоминая объ этомъ времени, мнѣ становится стыдно, и я чувствую, что мое мужское достоинство было унижаемо и оскорбляемо безчисленными способами.
Быстрота, съ которою я выбѣжалъ изъ кухни, вызвала такую острую боль въ колѣнѣ, что я упалъ, еле добѣжавъ до кормы. Но кокъ не погнался за мною.
— Смотрите, какъ онъ побѣжалъ! — закричалъ онъ мнѣ вслѣдъ. — И больная нога не помѣщала. Идите, идите назадъ, бѣдная мамина дѣткаі Я васъ больше не трону.
Я пришелъ обратно и снова принялся за работу; на этомъ эпизодъ пока и кончился. Я накрылъ столъ для завтрака и въ семь часовъ подалъ завтракъ охотникамъ и начальству.
Буря, повидимому, окончилась еще ночью, хотя огромныя волны еще ходили по морю и дулъ рѣзкій вѣтеръ. Паруса были подняты во время ранней вахты, и теперь Призракъ летѣлъ подъ всѣми парусами, за исключеніемъ верхнихъ — топселей. Эти паруса, какъ я узналъ изъ разговоровъ за столомъ, должны были быть подняты тотчасъ же послѣ завтрака. Я узналъ также, что Волкъ Ларсенъ хотѣлъ использовать вѣтеръ насколько возможно, чтобы успѣть въ юго-западной части океана захватить сѣверо-восточные пассаты. До встрѣчи съ этими постоянными вѣтрами онъ разсчитывалъ пройти большую часть пути до Японіи, сдѣлавъ большой крюкъ къ тропикамъ, и затѣмъ снова подняться къ сѣверу, при приближеніи къ берегамъ Азіи.
Послѣ завтрака со мною произошелъ новый печальный инцидентъ. Прибравъ посуду, я вычистилъ печи и понесъ золу на палубу, чтобы выбросить ее въ море. Волкъ Ларсенъ и Гендерсонъ стояли возлѣ штурвала и были всецѣло поглощены разговоромъ. Матросъ Джонсонъ стоялъ у руля. Когда я подошелъ къ надвѣтренной сторонѣ судна, я видѣлъ, что онъ мнѣ сдѣлалъ знакъ головой, который я ошибочно принялъ за привѣтствіе. Въ дѣйствительности же онъ хотѣлъ меня предупредить, чтобы я не бросалъ золу на надвѣтренной сторонѣ, а пощелъ бы на противоположную сторону. Не понимая своей ошибки, я обошелъ Ларсена и охотника и выбросилъ золу противъ вѣтра. Но вѣтеръ подхватилъ ев и принесъ обратно, обсыпавъ не только меня, но и Гендерсона и Ларсена. Въ тотъ же моментъ Ларсенъ далъ мнѣ пинокъ ногою, какъ какой-нибудь дворнягѣ. Я никогда не думалъ, чтобы пинокъ ногою могъ причинить такую боль. Я отскочилъ какъ мячъ и оперся о стѣнку каюты въ полуобморочномъ состояніи. У меня все закружилось передъ глазами и меня затошнило. Я еле успѣлъ добраться до борта. Но Ларсенъ не послѣдовалъ за мной. Стряхнувъ золу со своего платья, онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, продолжалъ свой разговоръ съ Гендерсономъ. Іогансенъ, видѣвшій все происшедшее съ юта, послалъ двухъ матросовъ вычистить палубу.
Немного позже я получилъ сюрпризъ совершенно другого сорта. Согласно приказаніямъ, даннымъ мнѣ кокомъ, я пошелъ въ каюту Ларсена, чтобы убрать постель и привести все въ порядокъ. У изголовья на стѣнѣ висѣла полочка съ книгами. Я взглянулъ на нихъ и съ изумленіемъ прочелъ имена Шекспира, Теннисона, Поэ и де-Квинси. Тамъ были также и научныя книги, въ числѣ которыхъ были Тиндаль, Прокторъ и Дарвинъ. Были книги и по астрономіи и по физикѣ, и «Сказочная эпоха» Шоу, и Булфинча «Исторій англійской и американской литературъ», и «Естественная исторія» Джонсона въ двухъ большихъ томахъ. Было также и нѣсколько грамматикъ и книгъ по теоріи языка.
Я никакъ не могъ согласовать въ своемъ представленіи эти книги съ ихъ обладателемъ, поскольку я его зналъ, и даже сомнѣвался въ томъ, что онъ можетъ читать ихъ. Но когда я началъ оправлять постель, то нашелъ въ складкахъ одѣяла томикъ Браунинга. Онъ былъ открытъ на стихотвореніи «На Балконѣ», и я замѣтилъ тамъ и сямъ строчки, подчеркнутыя карандашемъ. Я случайно обронилъ книгу и изъ нея выпалъ листочекъ бумаги съ геометрическими фигурами и какими-то вычисленіями.
Было очевидно, что этотъ ужасный человѣкъ не былъ невѣжественнымъ олухомъ, за котораго его можно было принять, судя по проявленіямъ его звѣрства. Онъ вдругъ сталъ для меня загадкой.
Различныя стороны его натуры были понятны въ отдѣльности, но вмѣстѣ ихъ невозможно было представить. Я уже однажды говорилъ о томъ, что онъ выражался почти безукоризненнымъ языкомъ, съ весьма рѣдкими погрѣшностями. Разумѣется, въ разговорѣ съ матросами и охотниками его языкъ пестрѣлъ обычными неправильностями; но вѣдь съ ними онъ говорилъ скорѣй на какомъ-то особомъ морскомъ нарѣчіи; тѣ же немногія слова, которыя предназначались для меня, были безукоризненны по своей чистотѣ.
Этотъ, брошенный украдкой, взглядъ на другую сторону его натуры, придалъ мнѣ больше смѣлости, и я рѣшилъ заговорить съ нимъ о пропажѣ моихъ денегъ.
Нѣкоторое время спустя увидѣвъ его, расхаживавшимъ въ одиночествѣ на ютѣ, я подошелъ и сказалъ:
— Меня обокрали.
— Сэръ, — поправилъ онъ меня спокойно, но строго.
— Меня обокрали, сэръ, — повторилъ я.
— Какъ это случилось? — спросилъ онъ.
Я ему разсказалъ все, что случилось, какъ мои вещи сушились въ кухнѣ и какъ потомъ меня чуть не побилъ кокъ, когда я ему сказалъ о деньгахъ.
Онъ улыбнулся моему разсказу.
— Да, это дѣло кока, — сказалъ онъ. — А вы думаете, что ваша ничтожная жизнь не стоитъ этихъ денегъ? Къ тому же вамъ это послужитъ урокомъ. Вы научитесь въ свое время заботиться о своихъ деньгахъ. До сихъ поръ, я думаю, о нихъ заботился вашъ адвокатъ или управляющій?
Я чувствовалъ въ его словахъ убійственную насмѣшку, но спросилъ: — Какъ я могу получить ихъ обратно?
— Это ужъ ваше дѣло. Здѣсь нѣтъ ни вашего адвоката, ни управляющаго, такъ что вамъ придется самому о себѣ заботиться. Когда у васъ будетъ долларъ, крѣпко за него держитесь. Человѣкъ, который оставляетъ свои деньги такъ, какъ это сдѣлали вы, заслуживаетъ, чтобы его обокрали. Кромѣ того, вы согрѣшили. Вы не имѣете права ставить искушеніе на дорогѣ вашихъ ближнихъ. Вы искусили поварка, и онъ палъ. Вы поставили западню его безсмертной душѣ. Кстати, вы вѣдь вѣрите въ безсмертіе души?
Его вѣки лѣниво поднялись, когда онъ предлагалъ этотъ вопросъ, и мнѣ показалось, что въ его глазахъ я вдругъ увидѣлъ его таинственную душу. Но это была иллюзія. Повидимому, никто не могъ заглянуть глубоко въ душу Ларсена или, вообще, увидѣть ее — въ этомъ я убѣжденъ. Это была очень замкнутая душа, какъ я потомъ узналъ, которая никогда не снимала маски и только иногда, въ рѣдкіе моменты, дѣлала видъ, что снимаетъ маску.
— Я видау безсмертіе въ вашихъ собственныхъ глазахъ, — сказалъ я, не прибавляя «сэръ» въ видѣ опыта, ибо я думалъ, что интимность разговора разрѣшаетъ это. И онъ не обратилъ на это вниманія.
— Вы хотите сказать, что видите въ моихъ глазахъ что-то живое; но это вовсе не значитъ, что оно должно жить вѣчно.
— Я прочелъ больше, чѣмъ это, — продолжалъ я смѣло.
— Въ такомъ случаѣ вы прочли сознательность. Вы прочли сознаніе жизни, сознаніе того, что она жива; но опять-таки не больше, не безконечность жизни.
Какъ ясно онъ мыслилъ, и какъ хорошо онъ выражалъ то, что думалъ. Поглядѣвъ нѣкоторое время на меня съ любопытствомъ, онъ повернулъ голову и сталъ глядѣть на свинцовое море противъ вѣтра. Глаза его вдругъ стали мрачны, и линіи рта сдѣлались строже и жестче. Онъ, очевидно, пришелъ въ пессимистическое настроеніе.
— Да и къ чему это? — спросилъ онъ вдругъ рѣзко, обернувшись ко мнѣ. — Если я безсмертенъ, то для чего?
Я опѣшилъ. Какъ я могъ объяснить этому человѣку свой идеализмъ? Какъ я могъ выразить словами то, что я только чувствовалъ, То, что только, какъ музыка, слышанная во снѣ, чувствуется, сознается, но не можетъ быть передано словами.
— Во что, въ такомъ случаѣ, вы вѣрите? — спросилъ я.
— Я вѣрю въ то, что жизнь невозможная нелѣпость, — тотчасъ же отвѣтилъ онъ. — Она точно дрожжи или ферментъ — вещь, которая движется и можетъ двигаться минуту, часъ, годъ, сотню лѣтъ, но которая въ концѣ-концовъ перестаетъ двигаться. Большіе ѣдятъ маленькихъ, чтобы продолжать двигаться, сильные ѣдятъ слабыхъ, чтобы сохранить свою силу. Счастливецъ ѣстъ больше другихъ и движется дольше, — вотъ и все. Что вы можете сдѣлать хотя бы вотъ изъ этихъ?
Онъ сдѣлалъ нетерпѣливый жестъ рукой въ сторону нѣсколькихъ матросовъ, которые копошились среди снастей и веревокъ посрединѣ судна.
— Они движутся; но точно также движется и медуза. Они движутся для того, чтобы ѣсть, чтобы потомъ опять двигаться. Вотъ и вся ихъ жизнь. Они существуютъ для своего брюха, а брюхо дано имъ для нихъ. Это кругъ, изъ котораго нѣтъ выхода, да они его и не ищутъ. Въ концѣ-концовъ они останавливаются, перестаютъ двигаться — это и есть смерть.
— У нихъ есть мечты… — перебилъ я, — свѣтлыя, лучезарныя мечты…
— О жратвѣ, — докончилъ онъ сентенціозно.
— И еще… о
— И еще о жратвѣ. О большемъ аппетитѣ и о большей возможности удовлетворить его. — Его голосъ звучалъ жестко. Въ немъ не было больше насмѣшки. — Они мечтаютъ объ удачной охотѣ, которая дастъ имъ больше денегъ, о томъ, чтобы сдѣлаться боцманами, о томъ, чтобы разбогатѣть, словомъ, о томъ, чтобы стать въ такія условія, при которыхх имъ можно будетъ сдѣлать своихъ ближнихъ своею добычею, о томъ, чтобы цѣлую ночь спать, хорошо ѣсть и чтобы кто-нибудь дѣлалъ за нихъ грязную работу. Вы и я то же, что и они. Разницы нѣтъ между нами, кромѣ той, что мы ѣли больше и лучше. Я ѣмъ теперь ихъ и васъ. Но прежде вы ѣли больше, чѣмъ я. Вы спали на мягкихъ постеляхъ, носили тонкое бѣлье и ѣли вкусныя блюда. Кто сдѣлалъ тѣ постели, то бѣлье и тѣ блюда? Не вы же! Вы никогда ничего не заработали въ потѣ лица. Вы жили на деньги, которыя добылъ вашъ отецъ. Вы точно фрегатъ-птица, которая кидается на баклановъ и отнимаетъ у нихъ рыбу, которую тѣ выловили. Вы одинъ изъ тѣхъ людей, которые сдѣлали то, что они называютъ правительствомъ, которые являются хозяевами надъ всѣми другими людьми и ѣдятъ пищу, добытую другими людьми, которые сами хотѣли бы съѣсть ее. Вы носите теплыя одежды. Они сдѣлали эти одежды, но сами дрожатъ въ отрепьяхъ и просятъ работы у васъ, у вашего адвоката или управлющаго, который тоже за деньги управляетъ вашими дѣлами.
— Но это не относится къ дѣлу, — закричалъ я.
— Ошибаетесь, — Онъ теперь говорилъ отрывисто, и глаза его сверкали. — Все это свинство именно и есть жизнь. Какой смыслъ и надобность въ безсмертіи, въ вѣчности этого свинства? Что въ концѣ этого? Что выходитъ изъ всего этого? Вы не добыли пищи, но пища, которую вы съѣли или растратили даромъ, могла бы спасти жизнь десятку несчастныхъ, которые добыли ее, но которые ее не ѣли. Какого безсмертія вы заслуживаете? Или они? Возьмите себя и меня? Къ чему сводится ваше хваленое безсмертіе, когда ваша жизнь вполнѣ зависитъ отъ моей? Вы хотѣли возвратиться на берегъ, гдѣ удобнѣе продолжать вашъ родъ свинства. Но мой капризъ удержалъ васъ на этомъ суднѣ, гдѣ процвѣтаетъ мое свинство. И я хочу васъ здѣсь держать. Я могу поднять васъ, или сломать. Вы можете умереть сегодня, или на слѣдующей недѣлѣ, или въ слѣдующемъ мѣсяцѣ. Я могу убить васъ сейчасъ ударомъ кулака, потому что вы несчастное, хилое существо. Но если мы безсмертны, то какой смыслъ во всемъ этомъ? Быть свиньями, какими вы и я были всю свою жизнь, едва ли можно считать назначеніемъ безсмертныхъ людей. И опять-таки, какой смыслъ всего этого? Почему я васъ удержалъ здѣсь?
— Потому что вы сильнѣе, — вставилъ я.
— Но почему я сильнѣе? — продолжалъ онъ свои безконечные вопросы. — Потому что я большій кусокъ фермента, чѣмъ вы. Только и всего. Понимаете?
— Да, но вѣдь это безнадежность…
— Я согласенъ съ вами, — отвѣтилъ онъ. — Но въ такомъ случаѣ зачѣмъ вообще двигаться, если движеніе и есть жизнь? Если не двигаться и не быть частью дрожжей, то не будетъ и безнадежности. Но, въ томъ-то и дѣло, что мы хотимъ жить и двигаться, хотя и въ этомъ нѣтъ никакого смысла, просто потому, что сущность самой жизни — жить и двигаться, и хотѣть жить и двигаться. Если бы не это, жизнь была бы мертва. Именно потому, что въ васъ есть жизнь, вы мечтаете о своемъ безсмертіи. Жизнь, что заложена въ васъ, жива и хочетъ быть живой вѣчно. БаІ Вѣчность свинства!..
Онъ круто повернулся на каблукахъ и зашагалъ по палубѣ; но, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, онъ остановился и подозвалъ меня.
— Кстати, сколько стибрилъ у васъ поваръ? — спросилъ онъ.
— Сто восемьдесятъ пять долларовъ, сэръ, — отвѣтилъ я.
Онъ кивнулъ головой. Нѣсколько мгновеній спустя, когда я началъ накрывать столъ въ каютъкампаніи, я услышалъ, какъ онъ громко ругался, разнося за что-то матросовъ.