— Кажется, моя лѣвая сторона тоже парализована — писалъ Волкъ Ларсенъ на другое утро послѣ своей попытки поджечь судно. — Онѣмѣніе усиливается. Я съ трудомъ двигаю рукой. Вы должны говорить громче. Послѣдніе пути сношенія прерываются.
— Вы страдаете? — спросилъ я.
Пришлось громко повторить свой вопросъ, прежде, чѣмъ онъ отвѣтилъ:
— Не все время.
Его лѣвая рука съ трудомъ двигалась по бумагѣ и намъ было чрезвычайно трудно разобрать, что онъ нацарапалъ. Это походило на «посланіе духовъ» на спиритическихъ сеансахъ.
— Но я все еще здѣсь, — нацарапала его рука съ меньшими усиліями, чѣмъ обыкновенно.
Карандашъ выпалъ у него изъ руки, но мы снова вложили его.
— Когда я не страдаю отъ боли, то чувствую удивительное спокойствіе. Я никогда не думалъ такъ ясно. Я могу размышлять о жизни и смерти, какъ индусскіе мудрецы.
— И о безсмертіи? — громко сказала ему Модъ на ухо.
Три раза рука пыталась написать отвѣтъ, но каждый разъ безсильно падала. Карандашъ выпалъ. Напрасно мы пытались снова вложить его. Пальцы не держали его. Тогда Модъ сжала его пальцы своей рукой и рука, написала большими буквами и такъ медленно, что на каждую букву потребовалась цѣлая минута:
— В-з-д-о-р-ъ.
Это было послѣднее слово Волка Ларсена, оставшагося до конца непобѣдимымъ скептикомъ. Рука его разжалась. Тѣло слегка зашевелилось, но затѣмъ всякое движенiе прекратилось. Модъ выпустила его руку, она тяжело упала, карандашъ скатился на полъ.
— Вы еще слышите? — закричалъ я, держа его пальцы и ожидая, чтобы онъ надавилъ ими, что означало бы «да». Отвѣта не было. Рука была мертва.
— Я замѣтила, что его губы слегка движутся, — сказала Модъ.
Я повторилъ вопросъ. Губы задвигались. Она положила кончики пальцевъ на нихъ. Я снова повторилъ вопросъ. «Да», — сказала Модъ. Мы вопросительно взглянули другъ на друга.
— Но что же изъ этого? — спросилъ я. — Что можемъ мы еще сказать? Спросите его… — она колебалась.
— Спросите его что-нибудь такое, на что бы онъ отвѣтилъ нѣтъ, — предложилъ я. — Тогда мы будемъ знать навѣрное.
— Вы голодны? — закричала она. Губы задвигались подъ ея пальцами и она сказала «да».
— Хотите мяса? — спросила она снова.
— «Нѣтъ», — сказала она.
— Хотите бульону?
— Да, онъ хочетъ бульону, — сказала она спокойно, глядя на меня. — Пока онъ слышитъ, мы будемъ сообщаться съ нимъ. А затѣмъ…
Она взглянула на меня, я увидѣлъ, что ея губы дрожатъ и глаза полны слезъ. Она наклонилась ко мнѣ и я обнялъ ее.
— О, Гёмфри, — рыдала она, — когда же это все кончится? Я такъ устала, такъ устала.
Она спрятала голову у меня на плечѣ и ея хрупкое тѣло все тряслось отъ рыданій. Она лежала въ моихъ объятіяхъ, нѣжная и воздушная, какъ перышко.
Я утѣшалъ и успокаивалъ ее, пока она совершенно не оправилась.
— Мнѣ очень стыдно, — сказала она и затѣмъ прибавила съ капризной улыбкой, которая мнѣ такъ нравилась: — Но вѣдь я только маленькая, слабая женщина!
При наличности одной мачты, другую мы ставили сравнительно скоро; черезъ нѣсколько дней реи и снасти были на мѣстѣ. Съ верхними парусами мы не справились бы, поэтому мы не поставили верхнія половины мачтъ, и положили ихъ на палубу.
Потребовалось еще нѣсколько дней, чтобы поставить на мѣсто паруса. Ихъ было всего три: два нижнихъ марселя и кливеръ. Укороченные, съ заплатами и обезображенные, они были очень смѣшны и совершенно не подходили къ такому аккуратному судну, какъ Призракъ.
— Но они сдѣлаютъ свое дѣло, — воскликнула Модъ радостно. — Мы заставимъ ихъ работать и смѣло ввѣримъ имъ свою жизнь.
Дѣйствительно, среди моихъ новыхъ познаній, парусное мастерство занимало послѣднее мѣсто; я могъ гораздо лучше управлять ими, чѣмъ дѣлать ихъ и нисколько не сомнѣвался въ томъ, что сумѣю привести шхуну въ какой-нибудь порть Японіи. На шхунѣ я нашелъ нѣсколько книгъ по навигаціи и кромѣ того тамъ же была еще составленная Волкомъ Ларсеномъ таблица, по которой даже ребенокъ могъ вести судно.
Что касается изобрѣтателя этой таблицы, то положеніе его не измѣнилось. Но въ тотъ день, когда мы окончили ставить паруса, онъ почувствовалъ приближеніе конца; я спросилъ его: — Вы все еще здѣсь? — И губы отвѣтили «да». Но больше онѣ не шевелились.
Послѣдній путь сообщенія былъ прерванъ. Гдѣ-то въ этой тѣлесной могилѣ еще жила душа человѣка. Окруженный стѣнами изъ живой глины, еще горѣлъ его сильный разумъ; но онъ горѣлъ въ молчаніи и во мракѣ.