Не стоить разсказывать подробно объ испытаніяхъ, который намъ пришлось терпѣть въ теченіе многихъ дней, когда насъ по волѣ вѣтра носило по океану. Сильный вѣтеръ съ сѣверо-запада продолжался сутки, затѣмъ онъ утихъ и къ ночи сталъ дуть съ юго-запада. Это для насъ было убійственно; но я вытянулъ штормовой якорь, поставилъ паруса и направилъ шлюпку косо по вѣтру въ юго-восточномъ направленіи. Три часа спустя, около полуночи, было такъ темно, какъ еще никогда за все время моего пребыванія на морѣ, и вѣтеръ настолько усилился, что я принужденъ былъ снова опустить штормовой якорь.
Наступилъ разсвѣтъ. Я съ ужасомъ смотрѣлъ на огромныя волны съ пѣнящимися гребнями, на который насъ бросало, какъ щепку. Намъ грозила опасность быть захлеснутыми этими волнами; насъ такъ-часто обдавало водой, что мнѣ приходилось безпрестанно вычерпывать ее. Одѣяла намокли. Все было мокро, кромѣ Модъ, на которой былъ непромокаемый плащъ, резиновые сапоги и капюшонъ. Отъ времени до времени она смѣняла меня и мужественно вычерпывала воду. Все въ мірѣ относительно. Это былъ только свѣжій вѣтеръ, но для насъ, боровшихся за жизнь въ хрупкой скорлупѣ, онъ казался бурей.
Продрогши до костей, мы боролись цѣлый день съ вѣтромъ и волнами. Наступила ночь, но никто изъ насъ не спалъ. Наступилъ слѣдующій день, а вѣтеръ все дулъ намъ въ лицо, и пѣнящіяся волны все еще обдавали насъ крупными брызгами. На слѣдующую ночь Модъ заснула отъ чрезмѣрной усталости. Я накрылъ ее непромокаемымъ плащемъ и брезентомъ. Одежда на ней была относительно суха, но она совершенно закоченѣла отъ холода; и я серьезно боялся, что она можетъ умереть ночью; насталъ день, такой же холодный и безрадостный, такой же облачный, съ тѣмъ же сильнымъ вѣтромъ и вздымающимися волнами. Я не спалъ уже сорокъ восемь часовъ и промокъ и продрогъ до мозга костей. Всѣ члены мои окоченѣли отъ напряженія и холода, и мускулы страшно болѣли при малѣйшемъ усиліи, а мнѣ постоянно приходилось напрягать ихъ. А насъ между тѣмъ несло къ сѣверо-востоку, прочь отъ Японіи, прямо въ холодное Берингово море.
Мы все еще существовали, и наша лодка существовала, и, вѣтеръ дулъ попрежнему. Къ вечеру третьяго дня онъ еще немного усилился. Носъ лодки попалъ подъ волну, и лодка почти наполовину наполнилась водой. Я началъ вычерпывать воду съ безумной поспѣшностыо, ибо намъ грозила другая волна, а другая волна означала бы конецъ всего. Вычерпнувъ воду, я принужденъ былъ взять непромокаемый плащъ, который покрывалъ Модъ, для того, чтобы закрыть имъ носовую часть лодки. Это было благоразумно, ибо плащъ закрывалъ почти треть лодки и волны перекатывались черезъ него, когда лодка зарывалась носомъ въ волну.
Положеніе Модъ было очень плачевное. Она сидѣла скрючившись на днѣ лодки; губы у нея были синія, лицо посѣрѣло и выражало страданіе. Но глаза мужественно глядѣли на меня и губы шептали слова ободренiя.
Буря ночью, повидимому, достигла своего апогея, хотя я этого не замѣтилъ, ибо заснулъ у правильного весла. На утро четвертаго дня вѣтеръ почти стихъ, волненіе утихало и свѣтило солнце. О, благословенное солнце! Какъ оживали наши бѣдныя измученныя тѣла подъ его живительной теплотой! Мы снова улыбались, шутили и оптимистически глядѣли на будущее. Однако наше положенiе было очень скверно. Мы находились еще дальше отъ Японіи, чѣмъ въ ту ночь, когда покинули Призракъ. И я только приблизительно могъ, угадать широту и долготу того мѣста, гдѣ мы находились. Считая, что мы дѣлали по двѣ мили въ часъ въ продолженіе семидесяти часовъ, насъ должно было отнести, по крайней мѣрѣ, на сто пятьдесятъ миль къ сѣверо-востоку. Но вѣрно ли я высчиталъ? Можетъ быть насъ несло со скоростью четырехъ миль въ часъ? Тогда насъ отнесло еще на сто пятьдесятъ миль дальше.
Гдѣ мы были, гдѣ мы находились, я не зналъ, хотя легко могло статься, что мы были гдѣ-то поблизости отъ Призрака. Вокругъ насъ были котики, и я приготовился каждую минуту встрѣтить какую-нибудь промысловую шхуну. Послѣ обѣда, когда снова поднялся сѣверо-западный вѣтеръ, мы завидѣли какую-то шхуну, но она очень быстро исчезла за горизонтомъ, и мы остались снова одни на морѣ.
Затѣмъ наступили туманные дни, когда даже Модъ охватило мрачное настроеніе, и она уже больше не шутила; потомъ пошли спокойные дни, когда насъ носило по пустынному океану, и мы были подавлены его огромностью и въ то же время изумлялись упорству, съ какимъ наши жизни боролись за существованіе; затѣмъ пошли дни, когда дулъ холодный вѣтеръ и шелъ снѣгъ съ дождемъ, и когда мы никакъ не могли согрѣться; были дни, когда шелъ безпрерывный дождь и мы наполняли наши боченки водой, которая стекала съ паруса.
Моя любовь къ Модъ все возростала. Модъ была такъ разностороння, такъ богата настроеніями — «многоликая», — какъ называлъ я ее. Но называлъ я ее этимъ и другими ласкательными именами только про себя. Ибо, хотя слова любви тысячу разъ готовы были сорваться съ моихъ губъ, я все же сознавалъ, что теперь не время говорить о любви, хотя бы потому, что нельзя пытаться спасти женщину и въ то же время просить у нея любви. И я льстилъ себя мыслью, что я ничѣмъ не выдалъ себя. У насъ были простыя, товарищескія отношенія и чѣмъ дальше, тѣмъ они становились лучше.
Больше всего меня удивляло въ ней отсутствіе робости и страха. Огромныя волны, хрупкая лодка, бури, страданія, странность положенія, — все это должно было бы испугать даже и сильную женщину; но на нее это, повидимому, не оказывало никакого вліянія, хотя она привыкла къ жизни вполнѣ безопасной, уютной и сама представляла собою утонченное, изнѣженное существо. Однако я ошибался. Она страдала отъ робости и страха, но мужественно скрывала это. Духъ ея былъ сильнѣе плоти, въ ея глазахъ всегда свѣтилось спокойствіе и увѣренность, что положеніе должно измѣниться.
Бурные дни, когда океанъ грозилъ намъ своими ревущими волнами, и вѣтеръ гналъ нашу лодку своими титаническими дуновеніями, слѣдовали безпрерывной чередою. Насъ все дальше и дальше относило на сѣверо-востокъ. И вотъ однажды, во время такой бури, случайно взглянувъ въ даль, я не повѣрилъ тому, что вдругъ увидѣлъ.
Безсонныя ночи и тревожные дни должно быть закружили мнѣ голову. Я взглянулъ на Модъ, чтобы удостовѣриться, что я еще ясно вижу и не сплю. Видъ ея дорогого мнѣ лица, ея мокрыхъ щекъ, развѣвающихся волосъ и мужественныхъ глазъ, убѣдилъ меня, что мое зрѣніе мнѣ еще не измѣнило. Я снова посмотрѣлъ на подвѣтренную сторону и снова увидѣлъ огромную, черную, совершенно оголенную, рѣзко выступающую въ море скалу, у подножія которой волны разбивались въ мелкія брызги и высоко обдавали ея оголенный остовъ; а на юго-востокѣ виднѣцась неприступная линія берега, окруженная точно бѣлымъ кружевомъ, пѣной гигантскихъ волнъ,
— Модъ, — сказалъ я.
Она повернула голову и увидѣла берегъ.
— Это не можеть быть Аляска! — вскричала она.
— Увы, нѣтъ, — отвѣтилъ я и спросилъ: — вы умѣете плавать?
Она отрицательно покачала головой.
— Я тоже нѣтъ. Такъ что мы должны найти мѣстечко между этими скалами, гдѣ бы мы могли пристать. Но намъ нужно спѣшить, очень спѣшить и дѣйствовать навѣрняка.
Я говорилъ съ увѣренностью, которой во мнѣ не было, и зналъ, что она это чувствуетъ, ибо она пытливо посмотрѣла на меня и сказала.
— Я еще не поблагодарила васъ за все, что вы сдѣлали для меня, но…
Она остановилась въ нерѣшительности, какъ-будто не находя словъ, чтобы выразить свою благодарность.
— Ну? — сказалъ я довольно грубо, потому что я тотчасъ же понялъ ея мысль.
— Почему вы такъ говорите? — сказала она улыбаясь.
— Потому что вы намѣрены благодарить меня передъ смертью. Но мы вовсе не собираемся умирать. Мы должны успѣть высадиться на этотъ берегъ и какъ-нибудь устроиться прежде, чѣмъ насъ застанетъ ночь.
Я говорилъ очень увѣренно, но самъ не вѣрилъ ни одномъ слову изъ того, что говорилъ.
Но лгалъ я не изъ страха, ибо я не чувствовалъ его, хотя и былъ увѣренъ, что мы погибнемъ въ кипящемъ прибоѣ среди скалъ, къ которымъ мы быстро приближались. Поставить парусъ и удалиться отъ этого опаснаго берега было невозможно, потому что вѣтеръ перевернулъ бы лодку, а волны тотчасъ же захлеснули бы ее; къ тому же и парусъ и мачты волочились за нами въ видѣ штормового якоря.
Какъ я уже сказалъ, я не боялся умереть самъ, но меня охватывалъ ужасъ при мысли, что должна умереть Модъ. Я представлялъ ее себѣ разбитой о камни и цѣпенѣлъ отъ ужаса. Я заставлялъ себя думать, что мы можемъ благополучно высадиться и говорилъ не то, что думалъ, а то, чему мнѣ такъ хотѣлось вѣрить.
У меня явилась даже дикая мысль схватить Модъ въ объятія и броситься съ нею за бортъ. Но это продолжалось только одно мгновеніе; я рѣшилъ подождать, и въ послѣдній моментъ, когда намъ ничего не останется, взять ее на руки, сказать ей о своей любви и затѣмъ, не выпуская изъ объятій, кинуться въ волны и умереть.
Мы инстинктивно прижались другъ къ другу на днѣ лодки. Я почувствовалъ ея руку въ своей и, не говоря ни слова, мы стали ожидать конца. Мы были уже недалеко отъ мыса, и я надѣялся, что какое-нибудь теченiе пронесетъ насъ мимо него.
— Мы должны выбраться на берегъ, — сказалъ я съ увѣренностью, которая, однако, не обманывала никого изъ насъ.
— Мы выберемся, чортъ возьми! — закричалъ я, спустя нѣсколько минуть.
Проклятіе сорвалось съ моихъ губъ въ первый разъ въ жизни.
— Простите меня, — тотчасъ же сказалъ я.
— Вы меня вполнѣ убѣдили въ своей искренности, — сказала она со слабой улыбкой. — Теперь я не сомнѣваюсь, что мы выберемся благополучно.
Впереди мыса виднѣлась низкая коса, и между нею и скалой, очевидно, находился глубокій заливъ. Въ то же время до нашихъ ушей донесся какой-то странный ревъ. Когда мы обогнули мысъ, нашимъ глазамъ представился большой, полукруглый заливъ, окаймленный песочнымъ пляжемъ, о которой разбивались могучія волны прилива и который былъ покрытъ миріадами котиковъ. Ревъ, который мы слышали, издавали, очевидно, они.
— Гнѣздо котиковъ! — вскричалъ я. — Теперь мы дѣйствительно спасены, ибо здѣсь должны быть поблизости крейсера, чтобы охранять это гнѣздо отъ охотниковъ. Здѣсь, можетъ быть, есть даже станція.
Но присмотрѣвшись къ приливу, который набѣгалъ на берегъ я сказалъ:
— Хотя не такъ ужъ плохо, но зато и не очень хорошо. Но если боги будутъ къ намъ благосклонны, то насъ понесетъ на песокъ…
И боги оказались благосклонными. Первый мысъ и слѣдующій находились на линіи юго-западнаго вѣтра: но обогнувши второй мысъ, мы увидали третій, который лежалъ на одной линіи съ первыми двумя. Но зато какой тамъ былъ заливъ! Онъ глубоко врѣзывался въ землю, и море въ немъ было совершенно тихо, за исключеніемъ большихъ, но совершенно гладкихъ прибрежныхъ волнъ. Я втянулъ штормовой якорь и началъ грести. Отъ мыса берегъ загибался все больше къ югу и къ западу, пока я, наконецъ, не открылъ внутри залива бухточку, въ видѣ маленькой со всѣхъ сторонъ закрытой гавани, зищищенной большой скалистой стѣною.
Здѣсь котиковъ совершенно не было. Дно нашей лодки зашуршало по твердому гравію; мгновеніе спустя я выскочилъ на берегъ и протянулъ руку Модъ. Въ слѣдующій моментъ она была около меня; но, когда я выпустилъ ея пальцы, она поспѣшно уцѣпилась за мою руку. Я тоже покачнулся и чуть не упалъ на песокъ. Это произошло отъ того, что мы вдругъ перестали двигаться. Мы такъ долго находились въ движущейся и качающейся лодкѣ, что въ первыя минуты не могли твердо держаться на землѣ. Мы ждали, что берегъ долженъ приподняться и опуститься и что скалы должны закачаться, какъ стѣны судна; и когда мы инстинктивно приноравливались къ этимъ воображаемымъ движеніямъ, то неожиданная неподвижность новой среды лишила насъ равновѣсія.
— Я должна сѣсть, — сказала Модъ съ нервнымъ смѣхомъ и сѣла на песокъ, не будучи въ состояніи удержаться на ногахъ.
Я привязалъ лодку и тоже сѣлъ. Такимъ образомъ мы пристали къ острову Старанія.