Мне снился сон, что я господь,
Сижу на небе, правя,
И ангелы сидят кругом,
Мои поэмы славя.
Я ем конфеты, ем пирог,
И это всё без денег,
Бенедиктин при этом пью,[2]
А долгу ни на пфенниг.
Но скука мучает меня,
Не лезет чаша ко рту,
И если б не был я господь,
Так я пошел бы к черту.
Эй, длинный ангел Гавриил,
Лети, поворачивай пятки,
И милого друга Эугена ко мне[3]
Доставь сюда без оглядки.
Его в деканской не ищи,
Ищи за рюмкой рома,
И в церкви Девы не ищи,[4]
А у мамзели, дома.[5]
Расправил крылья Гавриил
И на землю слетает,
За ворот хвать, и в небо, глядь,
Эугена доставляет.
Ну, братец, я, как видишь, бог,
И вот — землею правлю.
Я говорил ведь, что себя
Я уважать заставлю.
Что день, то чудо я творю, —
Привычка, друг, господня, —
И осчастливить, например,
Хочу Берлин сегодня.
И камень должен на куски
Распасться тротуарный,
И в каждом камне пусть лежит
По устрице янтарной.
Да окропит лимонный сок
Ее живой росою,
Да растекается рейнвейн
По улицам рекою.
И как берлинцы веселы,
И все спешат на ужин;
И члены земского суда
Припали ртами к лужам.
И как поэты веселы,
Найдя жратву святую!
Поручики и фендрики[6]
Оближут мостовую,
Поручики и фендрики
Умнее всех на свете,
И думают: не каждый день
Творятся дива эти.
