Мир (Брюсов)/Urbi et orbi, 1903 (ДО)

[53]
VI.
МІРЪ.

Я помню этотъ міръ, утраченный мной съ дѣтства,
Какъ сонъ непонятый и прерванный, какъ бредъ…
Я берегу его — единое наслѣдство
Мной пережитыхъ и забытыхъ лѣтъ.

Я помню формы, звуки, запахъ… О! и запахъ!
Амбары темные, огромные кули,
Подвалы подъ-поломъ, въ грудяхъ земли,
Со сходами, припрятанными въ трапахъ,
Картинки въ рамочкахъ на выцвѣтшей стѣнѣ,
Старинныя скамьи и прочныя конторки,
Сквозь пыльное окно какой то свѣтъ незоркій,
Лежащій безъ тѣней въ лѣнивой тишинѣ,
И запахъ надо всѣмъ, — нежалящіе когти
Вонзающій въ мечты, въ желанья, въ рѣчь, во все!
Быть можетъ, выросшій въ веревкахъ или дегтѣ,
Иль вползшій, какъ змѣя, въ безлюдное жилье,
Но царствующій здѣсь надъ всѣмъ житейскимъ складомъ,
Проникшій все насквозь, держащій все въ себѣ!

[54]

О, позабытый міръ! и я дышалъ тѣмъ ядомъ,
И я причастенъ былъ твоей судьбѣ!

Я помню: за окномъ, за дверью съ хриплымъ блокомъ,
Былъ плоскій и глухой, всегда нечистый дворъ.
Стѣной и вывѣской кончался кругозоръ
(Порой закатъ блестѣлъ на куполѣ далекомъ).
И этотъ старый дворъ всегда былъ пустъ и тихъ,
Какъ заводь сорная, вся въ камышахъ и тинѣ…
Мелькнетъ монахиня… Купецъ въ поддевкѣ синей…
Поспѣшно пробѣгутъ два юркихъ половыхъ…
И снова душный сонъ всѣхъ звуковъ, красокъ, линій.
Еще порой въѣзжалъ телѣгъ тяжелый рядъ,
Съ самоувѣреннымъ и безпощаднымъ скрипомъ.
И дюжимъ лошадямъ, и безобразнымъ кипамъ,
И громкимъ окрикамъ самъ дворъ казался радъ.
Шумѣли молодцы, стуча вскрывались люки,
Мелькали руки, пахло кумачемъ…
Но проходилъ тотъ часъ, вновь умирали звуки,
Дворъ застывалъ во снѣ, привычномъ и нѣмомъ…
А подъ вечеръ опять мелькали половые,
Лѣниво унося порожніе судки…
Но поздно… Главы гаснутъ золотыя.
Углы — пріютъ тѣней — темны и глубоки.
Уже давно вся жизнь влачится неисправнѣй,
Мигаютъ лампы, пахнетъ керосинъ…
И скоро вынесутъ на волю, къ окнамъ, ставни,
И пропоетъ замокъ, и домъ заснетъ — одинъ.

Я помню этотъ міръ. И самъ я въ этомъ мірѣ
Когда то былъ какъ свой, сливался съ нимъ въ одно.
Я мальчикомъ глядѣлъ въ то пыльное окно,
У сумрачныхъ вѣсовъ игралъ въ большія гири,
И лазилъ по мѣшкамъ въ сараяхъ, гдѣ темно.
Мечтанья дѣтскія въ тѣ дни уже свѣтлѣли:
Мнѣ снились: — рощи пальмъ, безвѣстный океанъ,
И тайны полюсовъ, и бездны подземелій,
И дерзкіе пути междупланетныхъ странъ.

[55]

Но дряхлый ветхій міръ на всѣ мои химеры
Улыбкой отвѣчалъ, какъ ласковый старикъ.
И тихо надо мной — ребенкомъ — никъ
Громадный, неподвижный, сѣрый.
И что-то было въ немъ роднымъ и близкимъ мнѣ.
Онъ глухо мнѣ шепталъ и понималъ его я…
И смѣшивалось все какъ въ смутномъ снѣ:
Мечта о неземномъ и сладкій миръ покоя…
..................

Недавно я прошелъ знакомымъ переулкомъ
И не узналъ завѣтныхъ мѣстъ совсѣмъ.
Тотъ, мнѣ знакомый міръ, былъ тусклъ и нѣмъ, —
Теперь сверкало все, гремѣло гуломъ гулкимъ!
Воздвиглись зданія изъ стали и стекла,
Дворцы огромные, гдѣ вольно бродятъ взоры…
Разрыты навсегда таинственныя норы,
Безстрастный свѣтъ вошелъ туда, гдѣ жалась мгла
И лица новыя, и говоръ чуждъ… Все ново!
Какъ сказка смѣлая — воспоминанья лѣтъ!
Нѣтъ даже и во мнѣ тогдашняго былого,
Напрасно я въ душѣ ищу желанный слѣдъ…
Въ душѣ все новое, какъ въ городѣ торговли,
И мысли, и мечты, и чаянья, и страхъ.
Я мальчикомъ мечталъ о будущихъ годахъ:
И вотъ они пришли… Ну, что же? Я таковъ ли,
Какимъ желалъ я быть? Добылъ ли я вѣнецъ?
Иль эти зданія, всѣ изъ стекла и стали,
Возставшія въ душѣ, какъ призрачный дворецъ,
Всѣ утоленные восторги и печали,
Все это новое — напрасно взяло верхъ
Надъ міромъ тѣмъ, что мнѣ — столѣтья завѣщали,
Который былъ моимъ, который я отвергъ!

Москва, 1903.