Нам могло бы быть вполне известно сознание животных, так как мы в состоянии конструировать его простым вычитанием некоторых свойств из нашего сознания. Однако в сознание, животных вторгается, с другой стороны, инстинкт, который во всех животных развитее, чем в человеке, а в некоторых доходит до художественного влечения.
Животные обладают рассудком, не имея разума, — следовательно, у них есть только наглядное, а не отвлеченное познание они правильно воспринимают, схватывают также и непосредственную причинную связь, а высшие животные могуч следить за нею даже в нескольких звеньях ее цепи,— но они не мыслят в собственном смысле этого слова. Ибо им не достает понятий, т. е. абстрактных представлений. А ближайшим результатом этого является отсутствие настоящей памяти, которое тяготеет даже еще над умнейшими животными, — именно этот недостаток главным образом и обусловливает разницу между их сознанием и человеческим. Ведь полная обдуманность зиждется на ясном сознании прошлого и возможностей будущего, как таких и в связи с настоящим. Необходимая для этого настоящая память является, следовательно, упорядоченным, связным, рефлективным воспоминанием прошлого, — а такое воспоминание возможно, только благодаря общим понятиям, в помощи которых нуждаются даже совершенно индивидуальные факты, если мы хотим восстановить их в прежнем порядке и сочетании. Ибо неизмеримое множество однородных и похожих вещей и событий на протяжении нашей жизни не позволяет нам иметь непосредственное, наглядное и индивидуальное воспоминание о каждой отдельной вещи, — для этого не хватило бы ни сил самой обширной памяти, ни нашего времени; вот отчего все это можно сохранить, только субсумируя частности под общие понятия и сводя таким образом все к сравнительно немногим положениям, которые и дают нам постоянную возможность делать упорядоченный и удовлетворительный обзор нашего прошлого. Только отдельные сцены из прошлого мы в состоянии представлять себе наглядно, — но время, которое с тех пор протекло, и его содержание мы сознаем только in abstracto, с помощью понятий о вещах и чисел, заступающих дни и годы вместе с их содержанием. Память животных, как и весь их интеллект, напротив, ограничена наглядным и состоит просто в том, что возвращающееся впечатление сознается ими в качестве уже бывшего, так как текущее воззрение освежает след прежнего; воспоминание животных поэтому всегда опосредствовано тем, что̀ реально дано в настоящий момент. А это и вызывает снова то самое ощущение и настроение, которые сопровождали прежнее явление. Потому-то собака легко узнает знакомых, различает друзей и врагов, находит однажды пройденный путь, уже посещенные дома и при виде тарелки или палки сейчас же приходит в соответствующее настроение. На пользовании этой способностью наглядного воспоминания и на необыкновенной у животных силе привычки основаны все виды дрессировки: она поэтому так же отличается от человеческого воспитания, как воззрение от мышления. Да и мы в отдельных случаях, там, где настоящая память отказывает нам в своих услугах, ограничены одним только интуитивным воспоминанием, — что́ и позволяет нам на собственном опыте измерить разницу между первой и другим; так бывает, например, при взгляде на человека, который кажется нам знакомым, но относительно которого мы не можем припомнить, где и когда мы его видели; точно также при посещении местности, в которой мы бывали в раннем детстве, т. е. когда разум еще не был развит, и которую поэтому совершенно забыли, настоящее все-таки производит на нас впечатление чего-то уже бывшего. Такой характер имеют все воспоминания животных. Но только, у наиболее умных животных, эта чисто-интуитивная память подымается еще до известной степени фантазии, которая в свою очередь служит ей подмогой и благодаря которой перед собакой, например, проносится образ отсутствующего хозяина, возбуждая в ней тоску по нем, — и собака, если хозяин долго не приходит, начинает всюду искать его. На этой фантазии основываются и все сновидения. Сознание животных, таким образом, это — простая преемственность текущих моментов, из которых каждый не представляется однако до своего наступления будущим, а после своего исчезновения — настоящим, как это служит отличительным признаком человеческого сознания. Вот почему животные бесконечно меньше обречены страданию, нежели мы: они не знают других страданий, кроме тех, которые непосредственно приносит с собою настоящее. А настоящее непротяженно, между тем как будущее и прошедшее, заключающие в себе большинство причин наших страданий, обладают широкой протяженностью, и к их действительному содержанию присоединяется еще возможное, отчего желанию и страху открыто необозримое поле; между тем, животные, не зная тревог прошлого и будущего, спокойно и бодро пользуются всяким, хотя бы только сносным моментом настоящего. Очень ограниченные люди в этом отношении близко подходят к ним. Кроме того, страдания, которые относятся исключительно к настоящему, могут быть только физическими. Даже и смерти животные, собственно, говоря, не ощущают: лишь при ее наступлении могли бы они ее познать, — но тогда их уже нет больше. Таким образом, жизнь животного — сплошное настоящее. Оно живет без раздумья и всецело растворяется в настоящем; впрочем, и масса людей живет, очень мало раздумывая. Другой результат указанного свойства интеллекта животных, это — тесная связь между их сознанием и окружающей их средой. Между животным и внешним миром не стоит ничего, — между нами и этим миром всегда стоят еще и наши мысли о нем, и часто делают они нас для него, его для нас — недоступными. Только у детей и очень некультурных людей эта промежуточная стена становится иногда чрезвычайно тонкой: для того чтобы знать, что́ происходит в них, надо только видеть, что́ происходит вокруг них. Вот почему животные не способны ни на умысел, ни на притворство; у них нет ничего потайного. В этом отношении собака относится к человеку, как стеклянный кубок к металлическому, и это значительно способствует тому, что мы так ценим собаку: для нас великая забава — видеть в собаке наглядное и наивное выражение всех наших склонностей и аффектов, которые мы столь часто скрываем. Вообще, животные как бы играют всегда с раскрытыми картами; вот почему мы с таким удовольствием наблюдаем их взаимные отношения и нравы, — все равно, принадлежат ли они к одной или к разным породам. Какая-то печать невинности характеризует их существование, в противоположность человеческой жизни, которая, благодаря появлению разума, а с ним и раздумья, уклонилась от невинности природы. Наша жизнь всецело проникнута предумышленностью, отсутствие которой, наряду с зависимостью от импульса минуты, составляет основной признак всякого животного существования. На умысел, в подлинном смысле этого слова, не способно ни одно животное: питать и осуществлять его — привилегия человека, и привилегия, в высшей степени богатая последствиями. Правда, инстинкт, например — у перелетных птиц или у пчел; затем устойчивое, продолжительное желание, тоска, — например, тоска собаки о своем отсутствующем хозяине, — все это может казаться чем то преднамеренным, — и однако этого нельзя смешивать с сознательным умыслом.
Все это в своем конечном основании зиждется на отношении между человеческим и животным интеллектом, которое можно охарактеризовать и следующим образом: животные обладают только непосредственным познанием, — у нас же, наряду с ним, есть еще и косвенное; и то преимущество, которое в иных вещах, например, в тригонометрии и анализе, в машинной работе вместо ручной и т. д., косвенное имеет перед непосредственным, — оно находится и здесь налицо. В соответствие с этим можно сказать и так: у животных есть только простой интеллект, у нас же двойной, — именно, наряду с интуитивным еще и рефлективный, и операции обоих часто совершаются независимо друг от друга: мы интуируем одно, а мыслим иное; с другой стороны, эти операции часто сливаются между собою. Подобная формулировка данного вопроса особенно уясняет описанные выше характерные для животных откровенность и наивность, в их контрасте с человеческой скрытностью.
Однако закон, что природа не знает скачков, не теряет всей своей силы и по отношению к животным, — хотя шаг от животного к человеческому интеллекту несомненно самый большой, какой только сделала природа, созидая свои твари. Легкий след рефлексии, разума, понимания слов, мышления, преднамеренности, соображения бесспорно замечается иногда у самых выдающихся особей из высших животных пород, и это всякий раз приводит нас в изумление. Самые поразительные черты в этом отношении являет слон, которого очень развитой интеллект находит себе еще опору и новую силу в практике и опыте его жизни, продолжающейся иногда двести лет. Часто обнаруживает он явные следы предварительного обдумывания, что в животных поражает нас больше всего; об этом существуют известные анекдоты; — в особенности характерен анекдот о портном, которому слон отомстил за укол иглою. Я бы хотел здесь спасти от забвения аналогичный рассказ, который вдобавок имеет то преимущество, что его достоверность подтверждена судебным дознанием. В Morpeth’е, в Англии, 27 августа 1830 г. произведено было Coroners inquest по поводу сторожа Баптиста Бернгарда, убитого своим слоном. Из свидетельских показаний выяснилось, что два года назад убитый грубо оскорбил слона, и вот последний теперь, без всякого повода, но при удобном случае, внезапно схватил его и разбил оземь. (См. Spectator и другие английские газеты за те дни). Для специального знакомства с интеллектом животных я рекомендую отличную книгу Леруа, Sur l’intelligence des animaux, nouv. éd. 1802.