Кто познал тот вид закона основания, который проявляется в чистом времени, как таком, и на котором зиждется всякий счет и вычисление, тот вместе с этим познал и всю сущность времени. Оно не более, как именно этот вид закона основания, и других свойств не имеет. Последовательность — форма закона основания во времени; последовательность — вся сущность времени. Кто познал, далее, закон основания, как он господствует в чисто созерцаемом пространстве, тот вместе с этим исчерпал и всю сущность пространства, ибо последнее всецело не что иное, как возможность взаимных определений его частей одна другою, называемая положением. Подробное рассмотрение последнего и претворение вытекающих отсюда результатов в отвлеченные понятия (для более удобного пользования) составляют содержание всей геометрии. Точно также, кто познал тот вид закона основания, который господствует над содержанием названных форм (времени и пространства), над их восприемлемостью, т. е. материей, другими словами: кто познал закон причинности, — тот вместе с этим познал и все существо материи, как такой; ибо последняя всецело не что иное, как причинность, и в этом непосредственно убедится всякий, лишь только он вдумается в предмет. Бытие материи — это ее действие; иного бытия ее нельзя даже и помыслить. Только действуя, наполняет она пространство, наполняет она время: ее воздействие на непосредственный объект (который сам — материя) обусловливает собою воззрение, в котором она только и существует; результат воздействия каждого иного материального объекта на другой познается лишь потому, что последний теперь иначе, чем раньше, действует на непосредственный объект, — и только в этом названный результат и состоит. Таким образом, причина и действие — в этом вся сущность материи: ее бытие — ее действие (подробнее об этом см. трактат о законе основания, § 21). Поэтому в высшей степени удачно совокупность всего материального названа действительностью[1]; это слово гораздо выразительнее, чем реальность[2]. То, на что материя действует, опять-таки — материя: все ее бытие и существо состоят, таким образом, только в закономерном изменении, которое одна часть ее производит в другой; и следовательно, это бытие и существо вполне релятивны и отвечают известному отношению, которое имеет силу только внутри ее же границ, — значит, вполне подобно времени, подобно пространству.
Но время и пространство, каждое само по себе, наглядно представляемы и без материи, материя же без них не представляема. Уже форма, которая от нее неотделима, предполагает пространство; а действие материи, в котором состоит все ее бытие, всегда касается какого-нибудь изменения, т. е. определения во времени. Пространство и время предполагаются материей не только каждое само по себе, но соединение обоих составляет ее сущность, ибо последняя, как показано, состоит в действии, в причинности. Все мыслимые, бесчисленные явления и состояния могли бы лежать друг после друга в бесконечном пространстве, не стесняя друг друга, или могли бы также, не мешая друг другу, следовать одно за другим в бесконечном времени; тогда вовсе не были бы нужны и даже не применимы необходимое отношение их друг к другу и закон этого отношения: в таком случае, следовательно, при всей совместности в пространстве и при всем изменении во времени, пока каждая из этих обеих форм существовала бы и протекала для себя и без связи с другою, — не было бы еще никакой причинности, а так как последняя составляет подлинную сущность материи, то не было бы и материи. Закон же причинности приобретает свое значение и необходимость только оттого, что существо изменения состоит не в простой смене состояний вообще, а в том, что в одном и том же месте пространства теперь есть одно состояние, а потом другое, и в один и тот же определенный момент времени здесь есть одно состояние, а там другое: только это взаимное ограничение времени и пространства друг другом сообщает закону, по которому должно происходить изменение, силу и вместе с тем необходимость. То, что определяется законом причинности, есть таким образом не последовательность состояний в одном только времени, а эта последовательность по отношению к определенному пространству, и не существование состояний в определенном месте, а в этом месте и в определенное время. Изменение, т. е. смена, наступающая по закону причинности, всегда касается таким образом определенной части пространства и определенной части времени — зараз и в связи. Поэтому причинность объединяет пространство с временем. Но мы нашли, что в действии, т. е. в причинности, заключается все существо материи: следовательно, и в ней пространство и время должны быть объединены, т. е. она должна зараз носить в себе свойства и времени, и пространства (как ни сильно противодействуют они друг другу), и она должна объединять в себе то, что в каждом из них в отдельности само по себе невозможно, — именно, подвижную текучесть времени и косную, неизменную устойчивость пространства; бесконечную делимость она имеет от обоих. Вот почему, прежде всего она повлекла за собою сосуществование, которое не могло бы быть ни в одном только времени, не знающем подле, ни в одном только пространстве, не знающем прежде, после или теперь. А сосуществование многих состояний и является собственно сущностью действительности: ибо через него лишь и становится возможным пребывание, которое познается именно только из смены того, что существует наряду с пребывающим; но, с другой стороны, только благодаря пребывающему в смене, последняя получает характер изменения, т. е. перехода качества и формы, при сохранении субстанции, т. е. материи[3]. В одном только пространстве мир был бы косным и неподвижным, без после, без изменения, без действия: а без признака действия нет и самого представления материи. С другой стороны, в одном только времени все было бы текуче: не было бы постоянства, подле, не было бы вместе, а следовательно, — и пребывания: опять-таки, значит, не было бы и материи. Только из соединения времени и пространства вырастает материя, т. е. возможность сосуществования и потому пребывания, а из нее — возможность постоянства субстанции при смене состояний[4]. Будучи в сущности соединением времени и пространства, материя всецело носит на себе отпечаток обоих. Она свидетельствует о своем происхождении из пространства отчасти формой, которая от нее неотделима, а в особенности (ибо смена принадлежит только времени, существует только в нем, а сама по себе не есть что-либо устойчивое) своим постоянством (субстанцией), априорная достоверность которого может быть поэтому всецело выводима из достоверности пространства[5]. Свое же происхождение из времени она обнаруживает своею качественностью (акциденцией), без которой она никогда не проявляется и которая всегда — только причинность, действие на другую материю, т. е. изменение (временное понятие). Закономерность этого же действия всегда относится к пространству и времени зараз и только потому и имеет значение. Какое состояние должно последовать в это время на этом месте — вот определение, на которое только и распространяется законодательная сила причинности. На этом выводе основных определений материи из a priori известных нам форм нашего познания основывается то, что мы некоторые свойства ее познаем a priori, — именно, наполнение пространства, т. е. непроницаемость, т. е. деятельность; затем — протяженность, бесконечную делимость, сохраняемость, т. е. неразрушимость и, наконец, подвижность: напротив, тяжесть, несмотря на ее постоянство, надо все-таки причислить к познанию a posteriori, хотя Кант в Метафизических основоначалах естествознания (стр. 71, изд. Розенкранца, стр. 372) выводит ее как познаваемую a priori.
Но как объект вообще существует только для субъекта, как его представление, так и каждый отдельный класс представлений существует только для такого же отдельного определения в субъекте, которое называют тою или другой познавательной способностью. Субъективный коррелят времени и пространства самих в себе, как ненаполненных форм, Кант назвал чистой чувственностью; это выражение, ввиду того, что Кант первый проложил здесь дорогу, может быть сохранено, хотя оно и не совсем удачно, ибо чувственность уже предполагает материю. Субъективным коррелятом материи, или причинности (это одно и то же) является рассудок, и ничего более он собою не представляет. Познавать причинность — вот его единственная функция, его единая сила, и она велика, многообъемлюща, имеет разнообразные применения, но при этом неоспоримо-тождественна во всех своих проявлениях. Обратно, всякая причинность, следовательно — всякая материя, а с нею и вся действительность, существует только для рассудка, через рассудок, в рассудке. Первое, самое простое и постоянное проявление рассудка — это воззрение действительного мира: оно всецело — познание причины из действия; поэтому всякое воззрение интеллектуально. Его все-таки никогда нельзя было бы достигнуть, если бы известное действие не познавалось непосредственно и не служило бы таким образом исходной точкой. Это — действие на животные тела. Постольку они — непосредственные объекты субъекта: воззрение всех других объектов совершается через их посредство. Изменения, которые испытывает всякое животное тело, познаются непосредственно, т. е. ощущаются, и так как это действие сейчас же относят к его причине, то и возникает воззрение последней, как объекта. Этот переход к причине не умозаключение в абстрактных понятиях, совершается он не посредством рефлексии, не по произволу, а непосредственно, неизбежно и правильно. Он — способ познания чистого рассудка; без последнего никогда не было бы воззрения, а оставалось бы только смутное, как у растений, сознание изменений непосредственного объекта, которые без всякого смысла следовали бы друг за другом, если бы только не имели для воли значения в качестве боли или удовольствия. Но как с восходом солнца выступает внешний мир, так рассудок одним ударом, своею единственной, простою функцией, претворяет смутное, ничего не говорящее ощущение — в воззрение. То, что ощущает глаз, ухо, рука, это не воззрение: это — простые данные. Лишь когда рассудок переходит от действия к причине, — перед ним как воззрение в пространстве расстилается мир, по своей форме изменчивый, по своей материи вовеки пребывающий; ибо рассудок соединяет пространство и время в представлении материи, т. е. деятельности. Этот мир, как представление, существуя только через рассудок, существует и только для рассудка. В первой главе своего трактата О зрении и цветах я уже показал, как из данных, доставляемых чувствами, рассудок творит воззрение; как из сравнения впечатлений, получаемых от одного и того же объекта различными чувствами, ребенок научается воззрению; как именно только в этом находится ключ к объяснению многих чувственных феноменов — простого видения двумя глазами, двойного видения при косоглазии или при неодинаковой отдаленности предметов, стоящих друг за другом и одновременно воспринимаемых глазом, и всяких иллюзий, которые возникают от внезапной перемены в органах чувств. Но гораздо подробнее и глубже изложил я этот важный вопрос во втором издании своего трактата о законе основания (§ 21). Все сказанное там было бы вполне уместно здесь и поэтому собственно должно бы здесь быть повторено: но так как мне почти так же противно списывать у самого себя, как и у других, и так как, кроме того, я не в состоянии изложить это лучше, чем это сделано там, то вместо того, чтобы повторяться здесь, я отсылаю к названному сочинению и при этом предполагаю его известным.
То, как учатся видеть дети и подвергшиеся операции слепорожденные; простое видение воспринятого вдвойне, двумя глазами; двойное видение и осязание при перемещении органов чувств из их обычного положения; появление объектов прямыми, между тем как их образ в глазу опрокинут; перенесение на внешние объекты цвета, составляющего только внутреннюю функцию, полярное разделение деятельности глаза; наконец, стереоскоп, — все это твердые и неопровержимые доказательства того, что всякое воззрение не просто сенсуально, а интеллектуально, т. е. является чистым рассудочным познанием причины из действия и, следовательно, предполагает закон причинности, от познания которого зависит всякое воззрение и потому всякий опыт в своей первоначальной и всей возможности; а вовсе не наоборот, т. е. познание причинного закона не зависит от опыта, как утверждал скептицизм Юма, опровергаемый только этими соображениями. Ибо независимость познания причинности от всякого опыта, т. е. его априорность, может быть выведена только из зависимости от него всякого опыта: а это в свою очередь можно сделать, только доказав приведенным здесь и в сейчас упомянутых местах изложенным способом, что познание причинности уже вообще содержится в воззрении, в области которого лежит всякий опыт, т. е. что оно всецело априорно в своем отношении к опыту, предполагается им как условие, а не предполагает его, — но этого нельзя доказать тем способом, которым попытался это сделать Кант и который я подверг критике в § 23 своего трактата о законе основания.