Маруся
Глава III

авторъ Марко Вовчокъ (1833—1907), пер. Марко Вовчокъ (1833—1907)
Оригинал: укр. Маруся. — Перевод опубл.: 1872. Источникъ: Марко Вовчокъ. Маруся. — СПб., 1872.

[8]
III

— А каково теперь пробираться къ Чигирину? спросилъ странникъ, понижая голосъ, какъ человѣкъ невольно дѣлаетъ въ опасныя времена, заводя рѣчь о чемъ-нибудь для себя важномъ.

— Да, трудненько, отвѣчалъ хозяинъ. Повсюду польскіе отряды…

Хозяйскіе пріятели безмолвно выпустили изъ устъ по огромному клубу дыма, причемъ слегка приподнялись ихъ густыя брови, [9]и все это вмѣстѣ безъ словъ краснорѣчиво выразило, что мнѣніе ихъ совершенно согласно съ мнѣніемъ хозяина.

Глаза странника устремились на собесѣдниковъ и переходили съ одного невозмутимаго лица на другое.

Одинъ взглядъ этихъ огненныхъ, чуткихъ глазъ говорилъ, сколько пережито уже имъ опасностей, сколько перебыто трудностей, и каковъ есть навыкъ къ встрѣчѣ съ бѣдою, какова ловкость въ борьбѣ съ напастью.

— А мнѣ путь прямо въ Чигиринъ, сказалъ странникъ.

— Теперь туда прямо и ворона не пролетитъ, замѣтилъ Андрій Крукъ.

— А далеко до Чигирина? спросилъ странникъ.

— Лучше-бъ далѐко, да лѐгко, а то близко, да склизко! отозвался Ворошило, а Андрій Крукъ пристальнѣй поглядѣлъ на странника, а хозяинъ на Андрія Крука.

— Нашему брату страннику не разбирать дорогъ, отвѣчалъ странникъ,—хоть часомъ дорожка лежитъ и докучненькая, а берешь ее… Отрада, если добрый товарищъ встрѣтится, панове! Я, скажу вамъ, былъ у меня добрый товарищъ—была у меня съ нимъ и добрая рада, и щирая правда!

При послѣднихъ словахъ странника что-то особое мелькнуло на лицахъ его слушателей.

— Конечно, сказалъ хозяинъ, доброе братство лучше великаго богатства!

— Хороши у поляковъ паны, у турокъ султаны, у москалей ребяты, а у насъ—браты! сказалъ Андрій Крукъ.

— Да не всякаго пана—познать по жупану! сказалъ Ворошило.

— Плохой тотъ попъ, что угадываетъ праздники тогда, какъ минули! отвѣчалъ странникъ, обводя ихъ своими искрометными глазами.

Ему отвѣтили и не менѣе говорящими взглядами.

Нѣсколько времени длился этотъ нѣмой разговоръ, но до того краснорѣчивый, что послѣ него и словъ не понадобилось: другъ-друга признали. [10]

— Съ Сѣчи товарищи поклонъ шлютъ! сказалъ странникъ,—а меня посломъ въ Чигиринъ.

— Мы вамъ вѣрные друзья и слуги! отвѣтили ему казаки въ одинъ голосъ.

— Что новаго? спросилъ сѣчевикъ.

— Да одинъ поладилъ было съ Москвою, а другой съ Польшею переговаривается, турковъ на помощь призвалъ. Тяжкія времена!

Глубокое уныніе омрачило казацкія лица. Горесть, прикрытая наружною безмятежностью, вырвалась наружу и высказалась во всей своей мощи.

— Мнѣ надо пробраться въ Чигиринъ, сказалъ сѣчевикъ послѣ нѣкотораго молчанія.

— Всѣ дороги перерѣзаны.

— А Гунинъ ходъ?

— У нихъ въ рукахъ!

Сѣчевикъ призадумался, но видно было, что его не обманутая надежда огорчала, не пугала трудность, а что онъ просто прибиралъ въ умѣ новыя средства и способы, какъ лучше достичь предположенной цѣли.

— Слушайте, товарищи, сказалъ онъ подумавъ: мнѣ надо пробраться въ Чигиринъ до Петра Дорошенка. Дѣло идетъ тутъ не объ одной головѣ, а идетъ дѣло объ цѣлой Украйнѣ…. Если я опоздаю въ Чигиринъ, то….

Тутъ сѣчевикъ оглянулся на всѣ стороны.

Хозяйки не было въ хатѣ, дѣти поснули сидя, и онъ уже хотѣлъ-было продолжать свою рѣчь далѣе, какъ вдругъ встрѣтилъ устремленные на него глаза, словно два огромные алмаза, горящіе участіемъ и вниманіемъ. Глаза эти сіяли изъ темнаго неосвѣщеннаго угла хаты, и только всмотрѣвшись хорошенько, сѣчевикъ распозналъ уютившуюся тамъ граціозную фигурку дѣвочки, неподвижно рисовавшуюся въ тѣни: какъ она оперлась на сложенныя ручки, вытянувъ головку, устремивъ глаза,—такъ и замерла, словно заслушавшись.

— Это моя маленькая дочка, сказалъ хозяинъ, оглянувшись по направленію глазъ сѣчевика.—Маруся, подойди сюда! [12]

Маруся подошла къ отцу. Свѣтъ ярко ударилъ ей прямо въ личико и разсыпался по всей ея стройной фигуркѣ. Это была настоящая украинка-дѣвочка, съ темными бархатными бровями, съ загорѣлыми щечками, въ вышитой рубашкѣ съ широкими рукавами, въ синей запаскѣ и въ червонномъ поясѣ. Густые русые волосы, сплетенные въ косы, и въ косахъ слегка кудрявились и блестѣли, какъ шелкъ. На головкѣ былъ вѣнокъ цвѣтовъ, изъ которыхъ иные уже поувяли, иные еще сохраняли свою свѣжесть и слабо пахли.

— Маруся! сказалъ отецъ,—что ты слышала изъ нашего разговора?

— Все, отвѣчала Маруся.

— А что?

Марусины глаза обратились на сѣчевика.

— Надо въ Чигиринъ, промолвила она: надо до пана гетмана….

— Слушай, дочка, сказалъ отецъ медленно и тихо,—что ты слышала—не говори ни одной душѣ живой, какъ будто бы ты и не слыхала. Понимаешь?

— Понимаю, тато! отвѣчала Маруся.

Отецъ не повторилъ наказу и Маруся не давала никакого обѣщанья, но въ непоколебимой вѣрности дѣвочки никто не усумнился.

— Не надо тебѣ слушать нашихъ рѣчей, Маруся, сказалъ Данило. Поди, покличь мать изъ саду,—скажи ей, что братья поснули.

Маруся покорно пошла къ двери, но въ эту минуту вдругъ послышался лошадиный топотъ; скакалъ какъ-будто цѣлый отрядъ конныхъ,—послышались разнотонные крики грубыхъ голосовъ и блѣдное, какъ смерть, лицо хозяйки показалось въ дверяхъ.

— Скачутъ конные… отрядъ… проговорила она. Прямо къ нашей хатѣ… вотъ они….

— Пропало все дѣло! глухо воскликнулъ Данило.

Сѣчевикъ уже былъ на ногахъ и держалъ въ рукахъ шапку. Казаки стояли молча. Суматохи не было ни малѣйшей, но видно было, что мысли страшно работали въ каждой головѣ, и что тысячи плановъ и намѣреній перевертывались у всякаго въ умѣ.

Хозяйка затворила дверь со двора въ сѣни и изъ сѣней въ хату [13]и стояла, не сводя глазъ съ мужа, въ ожиданіи приказанья и распоряженья.

Около нея, такъ же блѣдна и въ такомъ же отчаяніи, стояла Маруся.

— Вы спите! проговорилъ Данило, обращаясь къ казакамъ. Ты работай, шей! сказалъ онъ женѣ. Я пошелъ къ товарищу еще засвѣтло… Казаки пришли воловъ поглядѣть,—торгуютъ у меня…

— Есть выходъ изъ свѣтлицы въ степь,—обратился онъ къ сѣчевику,—иди за мною!

Все это было быстро сказано, а вслѣдъ за сказаннымъ исполнено быстрѣе, чѣмъ можно разсказать словами.

Въ одно мгновеніе оба казака лежали на лавкахъ, погруженные въ завидный сонъ, подложивъ подъ головы люльки и шапки; свѣтъ игралъ на ихъ лицахъ нисколько не тревожа ихъ крѣпкаго сна, дыханье ихъ было такъ мѣрно, что по немъ можно было, какъ по часамъ, считать время; хозяйка сидѣла за работою,—Маруся тоже,—и обѣ прилежно погрузились въ мудрости узорчатыхъ рукавовъ.

Данило съ сѣчевикомъ быстро перешагнули темныя сѣни, отворили и затворили за собою дверь свѣтлицы.