Лесная дева (Брюсов)/Urbi et orbi, 1903 (ДО)

[102]
IV.
ЛѢСНАЯ ДѢВА.

На перекресткѣ, гдѣ сплелись дороги,
Я встрѣтилъ женщину: въ сверканьи глазъ
Ея — былъ смѣхъ, но губы были строги.

Горящій, яркій вечеръ быстро гасъ,
Лазурь увлаживалась тихимъ свѣтомъ,
Неслышно близился завѣтный часъ.

Мнѣ сдѣлавъ знакъ съ насмѣшкой иль привѣтомъ,
Безвѣстная сказала мнѣ: «ты мой!»
Но взоръ ея такъ ласковъ былъ при этомъ,

Что я за ней пошелъ тропой лѣсной,
Покорный странному и сладкому вліянью.
На вѣтви гуще падалъ мракъ ночной…

Все было смутно шаткому сознанью,
Стволы и шелестъ, тѣни и она,
Вся бѣлая, подобная сіянью.

[103]


Манила мгла въ себя, какъ глубина;
Казалось мнѣ, я падалъ съ каждымъ шагомъ,
И, забываясь, жадно жаждалъ дна.

Тропа свивалась долго надъ оврагомъ,
Гдѣ слышался, то робкій смѣхъ, то вздохъ,
Потомъ скользнула внизъ, и вдругъ зигзагомъ,

Русломъ ручья, который пересохъ,
Насъ вывела на свѣтъ, къ полянѣ малой,
Гдѣ черной зеленью стелился мохъ.

И женщина, смѣясь, недвижно стала,
Среди высокихъ илистыхъ камней,
И, молча, подойти мнѣ указала.

Приблизился я, какъ лунатикъ, къ ней,
И руки протянулъ, и обнялъ тѣло,
Во храмѣ ночи, во дворцѣ тѣней.

Она въ глаза мнѣ мигъ одинъ глядѣла
И — прошептавъ холодныя слова:
«Отдай мнѣ душу» — скрылась тѣнью бѣлой.

Вдругъ стала ночь таинственно мертва.
Я былъ одинъ на блещущей полянѣ,
Гдѣ мохъ чернѣлъ и зыблилась трава…

И до утра я проблуждалъ въ туманѣ,
По жуткой чащѣ, по чужимъ тропамъ,
Дыша, въ бреду, огнемъ воспоминаній.

[104]


И на разсвѣтѣ — какъ, не знаю самъ, —
Пришелъ я вновь къ покинутой дорогѣ.
Усталый на землю упалъ я тамъ.

И вотъ я жду въ томленьи и въ тревогѣ
(А солнце жжетъ съ лазури огневой),
Сойдетъ ли ночь, мелькнетъ ли обликъ строгій…

Приди! Зови! Бери меня! Я — твой!

Петербургъ, 1902.