[266]
По вечерамъ, на закатѣ солнца, когда вечернія облака блестѣли между трубами домовъ, точно золотыя, въ узкихъ улицахъ большого города слышенъ былъ по временамъ какой-то удивительный звонъ,—казалось, звонили въ большой церковный колоколъ. Звонъ прорывался сквозь уличный шумъ и грохотъ экипажей всего на минуту,—все это, вѣдь, страшно заглушаетъ—и люди, услышавъ его, говорили:
— Ну, вотъ, звонитъ вечерній колоколъ! Значитъ, солнышко садится!
За городомъ, гдѣ домики расположены порѣже и окружены садами и небольшими полями, вечернее небо смотрѣло еще красивѣе, а колоколъ звучалъ куда громче, явственнѣе.
Казалось, что это звонятъ на колокольнѣ церкви, схоронившейся гдѣ-то въ самой глубинѣ тихаго, душистаго лѣса. Люди невольно устремляли туда свои взоры, и душой ихъ овладѣвало тихое, торжественное настроеніе.
Время шло, и люди стали поговаривать:
— Развѣ въ чащѣ лѣса есть церковь? А, вѣдь, звонъ этотъ такъ гармониченъ, что слѣдовало бы отправиться въ лѣсъ послушать его вблизи!
И вотъ, богатые люди потянулись туда въ экипажахъ, бѣдные пѣшкомъ; но дорогѣ, казалось, не было конца и, достигнувъ до опушки лѣса, всѣ дѣлали привалъ въ тѣни росшихъ тутъ ивъ и воображали себя въ настоящемъ лѣсу. Сюда же понаѣхали изъ города кондитеры и разбили здѣсь свои палатки; одинъ
[267]изъ нихъ повѣсилъ надъ входомъ въ свою небольшой колоколъ; онъ былъ безъ язычка, но зато смазанъ въ защиту отъ дождя дегтемъ. Вернувшись домой, люди восторгались романтичностью всей обстановки,—сдѣлать такую прогулку, дескать, не то, что просто пойти куда-нибудь за-городъ напиться чаю! Трое увѣряли, что проходили весь лѣсъ насквозь и все продолжали слышать чудный звонъ, но имъ казалось уже, что онъ исходитъ изъ города. Одинъ написалъ даже цѣлую пѣсню, въ которой говорилось, что колоколъ звучитъ, какъ голосъ матери, призывающей своего милаго, умнаго ребенка; никакая музыка не могла сравниться съ этимъ звономъ!
Обратилъ свое вниманіе на колоколъ и самъ императоръ и даже обѣщалъ пожаловать того, кто разузнаетъ, откуда исходитъ звонъ, во „всемірные звонари“, хотя бы и оказалось, что никакого колокола не было.
Тогда масса народу стала ходить въ лѣсъ ради того, что бы добиться обѣщаннаго хлѣбнаго мѣстечка, но лишь одинъ изъ всѣхъ принесъ домой хоть какое-нибудь объясненіе. Никто не проникалъ въ самую чащу лѣса, да и онъ тоже, но все-таки онъ утверждалъ, что звонъ производила большая сова, ударяясь головой о дуплистое дерево. Птица эта, какъ извѣстно, считается эмблемой мудрости, но исходилъ-ли звонъ изъ ея головы или изъ дупла дерева, этого онъ навѣрное сказать не могъ. И вотъ, его произвели во всемірные звонари, и онъ сталъ ежегодно писать о совѣ по небольшой статейкѣ. О колоколѣ же знали не больше прежняго.
Былъ разъ день конфирмаціи; священникъ сказалъ дѣтямъ теплое слово, и они всѣ были очень растроганы. Это былъ для нихъ важный день,—изъ дѣтей они сразу стали взрослыми, болѣе разумными существами, и въ дѣтской душѣ ихъ должно было произойти соотвѣтствующее измѣненіе. Погода стояла чудесная, солнечная, и молодежь отправилась прогуляться за городъ. Изъ лѣса доносились могучіе, полные звуки невѣдомаго колокола. Дѣвушекъ и юношей охватило неудержимое желаніе пойти розыскать его, и вотъ всѣ, кромѣ троихъ, отправились по дорогѣ къ лѣсу. Одна изъ оставшихся торопилась домой примѣрять бальное платье; вѣдь, только ради этого платья и бала, для котораго его сшили, она и конфирмовалась въ этотъ именно разъ,—иначе ей можно было бы и не торопиться конфирмаціей! Другой, бѣдный юноша, долженъ
[268]былъ возвратить въ назначенный часъ праздничную куртку и сапоги хозяйскому сыну, у котораго онъ взялъ ихъ для этого торжественнаго случая. Третій же просто сказалъ, что никуда не ходитъ безъ родителей,—особенно по незнакомымъ мѣстамъ—что онъ всегда былъ послушнымъ сыномъ, останется такимъ же и послѣ конфирмаціи, и надъ этимъ нечего смѣяться,—а другіе все-таки смѣялись.
Итакъ, всѣ остальные отправились въ путь. Солнце сіяло, птички распѣвали, а молодежь вторила имъ. Всѣ шли, взявшись за руки; они еще не занимали никакихъ должностей и всѣ были равны, всѣ были только дѣтьми Божіими.
Но скоро двое самыхъ младшихъ устали и повернули назадъ; двѣ дѣвочки усѣлись на травкѣ плести вѣнки, а остальные, добравшись до самой опушки лѣса, гдѣ были раскинуты палатки кондитеровъ, сказали:
— Ну, вотъ и добрались до мѣста, а колокола, вѣдь, никакого на самомъ дѣлѣ и нѣтъ! Одно воображеніе!
Но въ ту же минуту изъ глубины лѣса донесся такой гармоничный, торжественный звонъ, что четверо-пятеро изъ нихъ рѣшились углубиться въ лѣсъ. А лѣсъ былъ густой-прегустой, трудно было и пробираться сквозь чащу деревьевъ и кустовъ. Ноги путались въ высокихъ стебляхъ дикаго ясмина и анемоновъ, дорогу преграждали цѣпи цвѣтущаго вьюнка и ежевики, перекинутыя съ одного дерева на другое. Зато въ этой чащѣ пѣлъ соловей, бѣгали солнечные зайчики. Ахъ, здѣсь было чудо какъ хорошо! Но не дѣвочкамъ было пробираться по этой дорогѣ, онѣ бы разорвали тутъ свои платья въ клочки. На пути попадались и большія каменныя глыбы, обросшія разноцвѣтнымъ мхомъ; изъ подъ нихъ, журча, пробивались свѣжія, болтливыя струйки источниковъ. Повсюду слышалось ихъ мелодичное „клюкъ-клюкъ!“
— Да не колоколъ-ли это?—сказалъ одинъ изъ путниковъ, легъ на землю и сталъ прислушиваться.—Надо это разслѣдовать хорошенько!
И онъ остался; другіе пошли дальше.
Вотъ передъ ними домикъ, выстроенный изъ древесной коры и вѣтвей. Высокая лѣсная яблоня осѣняла его своей зеленью и словно собиралась высыпать ему на крышу всю свою благодать плодовъ. Крыша была обвита цвѣтущимъ шиповникомъ, подъ самымъ же угломъ ея висѣлъ маленькій колоколъ.
[269]Не его-ли это звонъ доносился до города? Всѣ, кромѣ одного изъ путниковъ, такъ и подумали; этотъ же юноша сказалъ, что колоколъ слишкомъ малъ, тонокъ и не можетъ быть слышнымъ на такомъ разстояніи. Кромѣ того, невѣдомый колоколъ имѣлъ совсѣмъ иной звукъ, хватавшій прямо за сердце! Но юноша былъ королевичъ, и другіе сказали:
— Ну, этотъ вѣчно хочетъ быть умнѣе всѣхъ!
И они предоставили ему продолжать путь одному. Онъ пошелъ и чѣмъ дальше шелъ, тѣмъ сильнѣе проникался торжественнымъ уединеніемъ лѣса. Издали слышался звонъ колокольчика, которому такъ обрадовались его товарищи, а время отъ времени вѣтеръ доносилъ до него и пѣсни и говоръ компаніи, распивавшей чай въ палаткѣ кондитера, но глубокій, полный звонъ большого колокола покрывалъ всѣ эти звуки. Казалось, что это играетъ церковный органъ; музыка слышалась слѣва, съ той стороны, которая ближе къ сердцу.
Вдругъ въ кустахъ послышался шорохъ, и передъ королевичемъ появился юноша въ деревянныхъ башмакахъ и въ такой тѣсной и короткой курткѣ, что рукава едва заходили ему за локти. Оба узнали другъ друга; бѣдный юноша былъ тотъ самый, которому надо было торопиться возвратить хозяйскому сыну праздничную куртку и сапоги. Покончивъ съ этимъ и надѣвъ свою собственную плохонькую куртку и деревянные башмаки, онъ отправился въ лѣсъ одинъ: колоколъ звучалъ такъ дивно, что онъ не могъ не пойти!
— Такъ пойдемъ вмѣстѣ!—сказалъ королевичъ.
Но бѣдный юноша былъ совсѣмъ смущенъ, дергалъ свои рукава и сказалъ, что боится не поспѣть за королевичемъ, да и кромѣ того, по его мнѣнію, колоколъ надо искать направо,—все великое и прекрасное всегда, вѣдь, держится этой стороны.
— Ну, въ такомъ случаѣ дороги наши расходятся!—сказалъ королевичъ и кивнулъ бѣдному юношѣ, который направлялся въ самую чащу лѣса; терновыя колючки рвали его бѣдную одежду, царапали до крови лицо, руки и ноги. Королевичъ тоже не миновалъ нѣсколькихъ добрыхъ царапинъ, но его дорога все-таки освѣщалась солнышкомъ, и за нимъ-то мы и пойдемъ,—онъ былъ бравый малый!
— Я хочу найти и найду колоколъ!—говорилъ онъ.—Хоть бы мнѣ пришлось идти на край свѣта!
Гадкія обезьяны сидѣли въ вѣтвяхъ деревьевъ и скалили зубы.
[270]
— Забросаемъ его чѣмъ попало!—говорили онѣ.—Забросаемъ его: онъ, вѣдь, королевичъ!
Но онъ продолжалъ свой путь, не останавливаясь, и углубился въ самую чащу. Сколько росло тутъ чудныхъ цвѣтовъ! Бѣлыя чашечки лилій съ ярко-красными тычинками, небесно-голубые тюльпаны, колеблемые вѣтромъ, яблони, отягченныя плодами, похожими на большіе, блестящіе мыльные пузыри. Подумать только, какъ все это блестѣло на солнцѣ! Попадались тутъ и чудесныя, зеленыя лужайки, окруженныя великолѣпными дубами и буками. На лужайкахъ рѣзвились олени и лани. Нѣкоторыя изъ деревьевъ были съ трещинами, и изъ нихъ росла трава и длинные, цѣпкіе стебли вьющихся растеній. Были тутъ и тихіе озера; по нимъ плавали, хлопая бѣлыми крыльями, дикіе лебеди. Королевичъ часто останавливался и прислушивался,—ему казалось порою, что звонъ раздается изъ этихъ глубокихъ, тихихъ озеръ. Но скоро онъ замѣчалъ, что ошибся,—звонъ раздавался откуда-то изъ глубины лѣса.
Солнце стало садиться, небо казалось совсѣмъ огненнымъ, въ лѣсу воцарилась торжественная тишина. Королевичъ упалъ на колѣни, пропѣлъ вечерній псаломъ и сказалъ:
— Никогда мнѣ не найти того, чего ищу! Вотъ и солнце заходитъ, скоро наступитъ темная ночь. Но мнѣ, можетъ быть, удастся еще разъ взглянуть на красное солнышко, прежде чѣмъ оно зайдетъ, если я взберусь вонъ на тѣ скалы,—онѣ выше самыхъ высокихъ деревьевъ!
И, цѣпляясь за стебли и корни, онъ сталъ карабкаться по мокрымъ камнямъ, изъ-подъ которыхъ выползали ужи и точно собирались залаять на него гадкія жабы. Онъ все-таки достигъ вершины раньше, чѣмъ солнце успѣло закатиться, и бросилъ взоръ на открывшееся передъ нимъ пространство. Что за красота, что за великолѣпіе! Передъ нимъ волновалось безпредѣльное, чудное море, а тамъ, гдѣ море сливалось съ небомъ, стояло, словно большой сіяющій алтарь, солнце. Все сливалось, все тонуло въ чудномъ сіяніи красокъ. Лѣсъ и море пѣли, сердце королевича вторило имъ. Вся природа была однимъ обширнымъ чуднымъ храмомъ; деревья и воздушные облака—стройными колоннами, цвѣты и трава—богатыми коврами, самое небо—куполомъ. Яркія блестящія краски потухали вмѣстѣ съ солнцемъ, зато вверху зажигались милліоны звѣздъ, милліоны брилліантовыхъ огоньковъ, и королевичъ простеръ руки къ небу, [271]
морю и лѣсу… Въ ту же минуту справа появился бѣдный юноша въ курткѣ съ короткими рукавами и въ деревянныхъ башмакахъ. Онъ шелъ своею дорогой, и она привела его сюда же и такъ же скоро. Юноши бросились другъ къ другу и обнялись въ этомъ обширномъ храмѣ природы и поэзіи, а надъ ними все звучалъ невидимый, священный колоколъ, хоры блаженныхъ духовъ сливались въ одномъ ликующемъ „Аллилуія!“
См. также одноимённые страницы.