«Как я люблю детей!» — начал месяц. «Особенно маленьких, — они такие забавные! Я часто любуюсь ими — мои лучи проскальзывают между краешком занавески и косяком окна детской — а они-то и не думают обо мне! Презабавно наблюдать, как они раздеваются: вот выглядывает сначала крохотное кругленькое плечико, потом обнажается и вся ручка, а когда дело дойдёт до чулок, и беленькая, полненькая ножка!.. Ну, как не поцеловать её?.. Я и целую!» — прибавил месяц.
«Сегодня вечером, — это стоит рассказать! — я тоже глядел в окно одной детской; занавески не были спущены, — напротив не было никаких соседей. В комнате укладывалась спать целая ватага детишек, и сестёр и братьев. Младшей из них всего четыре года, но она знает «Отче Наш» не хуже других. Мать каждый вечер присаживается к ней на кроватку и слушает, как она молится, потом целует её и ждёт, пока она уснёт. Ждать приходится недолго; глазки крошки живёхонько смыкаются. Сегодня двое старших немножко расшалились; один всё прыгал в одной рубашонке по комнате, а другой взлез на стул, навертел на себя платья всех остальных и объявил, что это — шарада; пусть-ка отгадают! Третья и четвёртая аккуратно складывали свои игрушки в ящик, — надо, ведь, и это кому-нибудь делать! Но вот мать присела к малютке на кроватку и велела детям вести себя потише: девочка читала «Отче наш».
Я смотрел прямо под лампу. Четырёхлетняя малютка лежала в своей постельке, прикрытая чистым белым одеяльцем; вот она сложила ручонки, личико её приняло такое торжественное выражение, и она громко начала читать «Отче Наш». «Постой!» — перебила её вдруг мать. «Что это ты сказала после слов «хлеб наш насущный даждь нам днесь?» Ты что-то прибавила, но я не расслышала. Повтори!» Малютка молчала, смущённо глядя на мать. «Что же ты сказала ещё, кроме «хлеб наш насущный»?» — настаивала мать. «Не сердись, мамочка!» — пролепетала крошка. «Я попросила на хлеб маслица!»