Дул холодный, резкий ветер; на месяц ежеминутно набегали облака, и я видел его только урывками.
«Я гляжу сквозь безграничное воздушное пространство на бегущие подо мною облака!» — рассказывал он. «Гляжу и на пробегающие от них по земле длинные тени!.. Вчера я заглянул в темницу. У ворот её стояла закрытая карета; приехали за одним из узников. Луч мой проскользнул между прутьями оконной решётки и озарил стену камеры. Узник что-то чертил на ней на прощанье. Чертил он не слова, а ноты, мелодию, выражавшую его душевное настроение в эту последнюю ночь. Дверь отворилась, и его вывели на воздух. Он было поднял глаза на мой круглый лик, но меня сейчас же закрыли облака, точно нам нельзя было видеть друг друга в лицо. Его усадили в карету, дверцы захлопнулись, кучер щёлкнул бичом, и лошади помчали карету в тёмный лес, куда мой луч уже не мог проникнуть. Я опять заглянул в камеру. Лучи мои скользили по стене, разглядывая нацарапанную на ней мелодию, последнее прости узника. Там, где замирают слова, начинается царство звуков!.. Мои лучи могли осветить, однако, лишь несколько отдельных нот, бо́льшая же часть написанного скрывалась во мраке и навсегда останется для меня тёмною. Что написал заключённый? Похоронный ли марш? Ликующий ли гимн? Готовился ли он к смерти, или нёсся мыслью в объятия милых сердцу? Не всё написанное, хотя бы и рукою смертного, доступно взору месяца!
Я гляжу сквозь безграничное воздушное пространство на бегущие подо мною облака, гляжу и на пробегающие от них по земле длинные тени.»